ти себя в порядок, стояла на коленях с окровавленными ногами, моля о пощаде, словно побитая собака. Именно в тот день.
Ей даже не дали увидеться с отцом ребенка. Она умоляла холодно смотревших на нее стариков – тех самых людей, которые, как она думала, станут ее свекрами, ее новой семьей.
– Пожалуйста, отдайте мне ребенка… Я навсегда исчезну из вашей жизни, буду тише воды ниже травы, – умоляла она. Кровь текла по ее ногам, капая на пол.
– Как ты смеешь? Жила распутно, принесла ребенка в подоле, и еще смеешь о чем-то просить? – прозвучал холодный ответ.
Чон Ихва дрожала всем телом, умоляя о прощении. Затем она схватилась за штанину старика и повисла на ней. В ответ он наклонился и отвесил ей пощечину.
– Это я виноват, что приютил такую никчемную, как ты, – цыкнул он.
Чон Ихва, отлетевшая от удара, дотронулась до своей покрасневшей щеки, вся дрожа. Старик бросил конверт с деньгами ей в лицо.
– Иди отсюда – и только попробуй снова показаться нам на глаза!
То было время, когда такое обращение не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Женщина, мол, сама виновата – вызывающе вела себя перед мужчинами, соблазняла их, а потом приползала с ребенком на руках… Так что нечего было рыдать, когда ребенка отнимали, а ее саму выгоняли с позором. Старики захлопнули перед ней дверь и ушли.
Чон Ихва лежала на полу и плакала. Она ничего не могла сделать, кроме как плакать. Ее плач вырывался из глубины души, а слезы лились из глаз, словно огонь вырывался наружу. Жилы на шее вздулись от натуги.
Сколько бы она ни плакала, легче ей не становилось, ее горе никуда не исчезало. Слезы не могли обратить время вспять. Они лишь были доказательством печальной безысходности. Но, несмотря на это, ее плач, казалось, никогда не закончится. Он был безграничен, как океан, питаемый водами из глубин ее существа.
У нее отобрали все. И она решила, что должна стать сильнее.
Поступив в Академию, Ихва, будто за ней гнались демоны, с изможденным лицом, впавшими глазами вкладывала все свои силы в каждое занятие. Ее взгляд был холодным, как светящиеся в темноте неоновые глаза хищника, словно ее дух блуждал где-то еще. Она не могла ни на секунду закрыть глаза, даже ночью – стоило ей это сделать, как все застилала непрерывно вытекающая кровь. Не в силах вынести отчаяние и не выражая его стонами, она выдирала себе волосы, так что на коже головы оставались ссадины, била себя в грудь, пока та не посинела. Она искала врага, чтобы вонзить в него свой холодный нож, полный ненависти.
С каждым днем это все больше становилось ее жизнью, ее реальностью. Остался только один инстинкт. Чон Ихва была как локомотив, потерявший пункт назначения. Со временем она сама перестала понимать, к чему так страстно и жадно стремится. Решимость, отчаяние, нехватка, голод, боль, молитвы, жажда… Все это переплелось в ее сознании и поглотило Чон Ихва. Она рычала от одиночества; в тот момент она была готова отдать свою жизнь тому, кто просто обнимет ее. Если бы… Если б в тот момент кто-то протянул ей руку, искренне посочувствовал, не изменилась бы ее жизнь?
…Очнувшись и придя в себя, Чон Ихва наконец издала тихий смешок.
– В последнее время все чаще думаю о прошлом…
Ли Джинук по-прежнему молчал.
– Отчего же тогда мне было так невыносимо стыдно? Если так подумать, это же бессмысленно… – Чон Ихва встала, собираясь уйти. – Не живи как я. Живи как обычный человек. Влюбляйся, расставайся, ссорься, мирись, умей прощать… в общем, живи счастливо. Что, никак? Уже поздно?
Звук ее фырканья и звуки шагов постепенно удалялись.
Хан Соджон не решилась сразу открыть дверь, а выжидала, прислушиваясь. События, связанные с основанием университета, Чон Гымхи, Ли Джинуком, Чон Ихва… В голове все запуталось – было сложно сразу осмыслить это. Но сейчас главным было выйти отсюда.
Только спустя несколько минут, когда все звуки утихли, Соджон нащупала выключатель и включила свет.
«Ах…» Она не смогла сдержать восхищения.
Что это за место?
Пока Соджон сидела в темноте, пытаясь сосредоточиться на происходящем за стеной, она даже не пыталась представить, где оказалась. Это место было совершенно невероятным. Оно напоминало сокровищницу в подземных гробницах, как в фильмах вроде «Индианы Джонса» или «Мумии». Это было место, многие годы служившее хранилищем для всевозможных богатств. Вряд ли эти вещи были получены честным путем – больше похоже на результат вымогательств и интриг. Наверное, это было накоплено не только в последние годы, не только при нынешней ректорше. Картины, керамика, скульптуры и золотые слитки были сложены рядами. Чтобы осмотреть всё должным образом, потребовалось бы несколько часов.
Хан Соджон взяла себя в руки и вспомнила, зачем сюда пришла. Ей нужна была информация. Вдруг ей пришла в голову мысль о старых папках с бумагами. Академия – заведение с долгой историей; так, может, здесь хранятся бумажные документы еще с давних времен? И действительно, в глубине комнаты стояли несколько больших книжных шкафов, наполненных папками.
«Неужели мне придется перерыть все это?»
Затем она заметил стол в углу и компьютер, стоящий на нем. «Ура!»
Видимо, никто и помыслить не мог, что кто-то посмеет сюда пробраться, – компьютер не был заблокирован. Хан Соджон включила его и с нетерпением ждала, когда подгрузится система. Время – всегда вещь довольно относительная, но в этой комнате оно словно ускорило свой ход. Соджон не могла унять дрожь, водя мышкой.
Тут было всего две пользовательские папки: первая – «Академическое расписание», вторая – «Ученики и преподаватели». Она поспешно открыла вторую папку и кликнула в ней файл «Ученики».
Информации о Сохён нигде не было. Неужели в Академии о ней тоже ничего не знают? Если и здесь не удастся найти никаких зацепок, то что же делать? Соджон растерялась. В надежде найти хоть что-то оставила компьютер и начала просматривать папки в шкафу.
«Ах…»
Через некоторое время Хан Соджон застыла, не в силах выдохнуть. Волосы встали дыбом, по позвоночнику пробежал холод. Она не могла пошевелиться. Лишь одна слеза покатилась по щеке, но Соджон этого не заметила. Как это возможно? Перед глазами внезапно всплыли лица учеников; в этот самый момент они, должно быть, вовсю готовились к вечеринке, ни о чем не подозревая…
В файле было записано все, что Академия совершила против закона: подделка документов, отмывание денег, укрывание преступников, незаконный сбор информации, незаконное удержание и даже более тяжкие преступления.
Хан Соджон поняла, что все это значит.
«Я больше не смогу жить под своим именем. Мне придется подделать документы и изменить личность, чтобы жить как совершенно другой человек. Независимо от того, закончу я учебу или нет, человека по имени Хан Соджон в этом мире больше существовать не будет».
Соджон не хватало воздуха. Может быть, было бы лучше, не попади она сюда вообще, – может, лучше было взять на себя обвинения в убийстве и присвоении денег и отправиться в тюрьму? Она не знала, что попасть в Академию означает попрощаться не только с прошлой жизнью, но еще и с самой собой, своей личностью. Чтобы иметь головокружительный успех за пределами Академии, придется пожертвовать всем. Отказаться от своего имени, от отца, выбравшего смерть ради ее будущего, от вырастивших ее бабушки с дедушкой, жить как совершенно другой человек… как она должна была принять такое будущее? Сможет ли быть счастливой, если достигнет цели, не разбирая средств, – через обман, через преступления, растаптывая соучеников?
К горлу подступила тошнота – что-то горячее, как лава, и плотное, как гранит. Соджон зажала рот рукой. Чон Ихва – настоящий дьявол. Как вообще человек может так поступать с другими, не моргнув и глазом?
А как насчет Чон Гымхи? Она прекрасно знает это место. Конечно, знает и о вещах, скрытых здесь. И, зная, спокойно пребывает на своем месте. Может быть, она была соучастницей всех этих преступлений? Да и вообще, не все ли выпускники замешаны в этих делах? И любой, кто хочет выпуститься, должен к ним примкнуть?
А что насчет Ли Джинука? Он – тот, кто сообщил ей о том, что информацию нужно искать в кабинете ректора… Да, это был не тот Ли Джинук, которого она знала. Это был человек Академии. Человек Чон Ихва. Так, значит, он был соисполнителем всех этих дел? Всех этих преступлений и жестоких расправ?
Но зачем тогда он ей рассказал об этом месте? Разве не мог предположить, что она найдет секретную комнату, а вместе с ней – и эти папки? Джинук не мог этого не знать. Чего он от нее хочет? Надеется, что она все раскроет?.. Голова просто разрывалась от разных мыслей.
Сначала нужно выйти отсюда. Если кто-то заметит, что ее нет на вечеринке, и отыщет здесь, все будет кончено. Хан Соджон поспешно расставила по местам папки и направилась к выходу из комнаты.
Но подождите! Что это еще такое? «Голубь»?.. Так и есть – на корешке одной из папок значилось «Голубь». «Голубем» называли тайного информатора, который передавал информацию обо всех событиях администрации Академии. Похоже, в каждом наборе было по пять «голубей», по одному на каждый класс. Ее догадки о том, что среди учеников есть стукачи, подтвердились.
«Голуби» не только передавали информацию, но и вмешивались в жизнь учеников, чиня им всякие помехи. Им было указано поступать так под угрозой исключения. Драки, неисправность кулера в то время, когда ученики мучились жаждой, ее испорченная сосиска, а также то, что ручка сковородки Елисеи оказалась вся в масле и выскользнула из ее руки, – все это было заслугой одного из «голубей». Академия использовала их, чтобы ускорить процесс выбытия учеников. И все это ради того, чтоб остался только один…
Чем больше копала Соджон, тем более удивительные факты всплывали на поверхность. Ей все время казалось, что она слышит рычание зверя с острыми зубами. И среди этих фактов нашелся один, шокировавший ее больше всего. Одной из пяти «голубей» была не кто иная, как Кан Юджин… Как – та самая Юджин, которая болтала с ней по ночам и плакала, изливая ей душу, помогала ей протяжении всего пребывания в Академии, была той, кто мешал ей?