Но Чон Гымхи не ответила. Она просто смотрела на Чон Ихва унылым взглядом.
– Не становись рабой своих амбиций, жадности, жестокости и иллюзий, Гымхи.
– Но ведь это вы сделали меня такой, мама.
Чон Гымхи прогнала только что пришедшую ей в голову мысль и улыбнулась Чон Ихва. Это была не мысль даже, а просто импульс, порыв убить ее прямо здесь, на месте. Она подавила его.
Ихва прочитала выражение лица Гымхи.
– Я умру в силу естественных процессов – а если нет, то тебе ничего не достанется, так что даже и не думай.
Ладно, она не будет этого делать. Все-таки Чон Ихва – ее наставница и действительно почти мать. К тому же, прежде чем ее убить, нужно забрать то, что Гымхи стремилась обрести всю жизнь.
После встречи с Илией Хан Соджон почувствовала, что ей нужно время для раздумий. Поэтому она направилась в теплицу и уселась в самом скромном месте в этом роскошном доме – перед овощными грядками, наполненными жизненной энергией. Сорвала помидорку и начала вертеть ее в руках.
«Мои мысли сейчас в полном беспорядке. Я осознала, что моими чувствами и эмоциями все это время манипулировали, а я сама – просто винтик в системе Академии. Я поняла, что все, что у меня есть, – это ложь. Насколько прочен может быть фундамент, построенный на сплошной лжи?»
Соджон почувствовала, как силы покидают ее тело. Внезапно ей захотелось увидеть покойного отца. На глазах появились слезы. Так она и плакала – перед грядками в теплице, держа в руках маленький помидор. Это был такой плач, как будто все страдания ее жизни вдруг обрушились на нее с новой силой.
Соджон закрыла рот рукой, стараясь сдержать слезы, изо всех сил пытаясь не дать им вырваться. Ее плечи дрожали. Она пыталась заглушить боль, которая будто поднималась из костей.
«Только что я поняла, что весь мой мир разрушен. Что мне эти слезы – они словно рука, пытающаяся ухватиться за что-то в абсолютной пустоте. Сейчас мне нужно принять решение. Это решение изменит мою жизнь».
Хан Соджон сглотнула, подавив слезы. Она широко раскрыла глаза. Нельзя расслабляться и вот так давать волю чувствам. Иначе в нее откуда-нибудь может прилететь удар.
У нее было две альтернативы. Либо поехать в Кохын с Кан Чжунсоком и Лэсси, либо открыть ворота и исчезнуть навсегда, покинув этот дом.
Соджон взвесила последствия второго варианта. Выйди она отсюда, куда бы могла пойти? Никуда. Ей некуда и не к кому возвращаться. Ее ожидает тюрьма – это было совершенно очевидно.
А что насчет поездки в Кохын? Тогда все пройдет, как и запланировано. Но только если она сможет подавить чувство стыда.
«Чувство стыда? Да пожалуйста, пусть – не в первый раз…»
Соджон выплакалась вдоволь, и в голову ей пришла мысль. С самого начала, когда она очутилась в Академии, ее единственной целью было выживание. Теперь, когда она выпустилась и почувствовала себя свободнее, видимо, этот инстинкт самосохранения, проявившийся в полную силу тогда, оказался усыплен и отошел на второй план. Перед ней расстилалась дорога в светлое будущее. Да и разве она не любит и не любима? Разве это не самое важное? Соджон была счастлива, когда они вместе смеялись. Она не хотела снова возвращаться к мучительному одиночеству.
Да, этого достаточно. Человек, которому она будет улыбаться, а он – ей в ответ. Хан Соджон посмотрела на помидорку, которую все это время держала в руке, вытерла ее об штаны и положила в рот. Мягкая, сочная… Она с удовольствием стала ее жевать.
Сзади подошел Лэсси и потерся об нее. Хан Соджон проглотила сладко-кисло-горьковатый плод и улыбнулась.
«Это буду я, хоть и не совсем я. Я буду двигаться вперед, к новой судьбе».
– Ну, Лэсси, с этого момента мы должны хорошенько постараться!
Они вместе съели оставшиеся помидоры. Лэсси радостно звонко залаял. Хан Соджон вытерла последние слезы, встала с места и стряхнула с брюк пыль.
– Ну что, будем отправляться?
«Кан Чжунсок. С какого момента он здесь был? Неужели видел, как я плакала? Тогда мог подумать про меня невесть что…»
Но Кан Чжунсок стоял, прислонившись к двери теплицы, и смотрел на Хан Соджон и Лэсси, широко улыбаясь. Увидев его улыбку, она поняла, что он не видел ее слез.
– Да. – В ее голосе не осталось и следа грусти.
Вишня в Кохыне и правда была в самом цвету. Лепестки падали в море, и их тут же уносили зеленые волны. В каждом переулке стояли в ряд зеленые цитрусовые деревья. К зиме на них появятся желтые плоды, наполняя воздух ароматом. Хан Соджон глубоко вдохнула. Свежий воздух и запах весенних цветов утешил ее душу.
– Я и не знала, что в Кохыне так хорошо…
Ее голос был полон оптимизма. Неудивительно, для нее это была первая поездка куда-то за долгое время. Да, впервые с момента той злосчастной поездки на остров с Ким Хёнсу.
Лэсси энергично бегал взад-вперед по пляжу. Здесь почти не было людей – впрочем, как и во всем Кохыне с его небольшим населением. Именно поэтому его мать и обосновалась здесь.
Они отправились к месту, откуда была запущена первая корейская ракета-носитель. Пейзаж был прекрасен, в нем было все – и море, и горы. Посреди этого пейзажа возвышался огромный космический центр. Именно там Кан Чжунсок и завел разговор.
– Интересно, а мы когда-нибудь сможем отправиться в космос?
– Наверное. Но к тому моменту мы станем старыми и морщинистыми.
– Тогда давайте вместе.
– Что?
– Полетим вместе в космос. Когда состаримся.
После этих слов Кан Чжунсок смущенно опустил глаза. Этот мужчина… Как же он неловко признается в чувствах, словно застенчивый старшеклассник! Хан Соджон улыбнулась про себя.
– А если билеты будут в один конец? Если мы не сможем вернуться?
– Мне с вами и в космосе будет хорошо.
На этот раз Хан Соджон и в самом деле улыбнулась. Была ясная погода, ни холодная, ни жаркая; волны неспешно били о берег, и вокруг не было никого.
Кан Чжунсок увидел улыбку Хан Соджон. Они оба только что выразили взаимные чувства друг к другу. Он неловко подошел к ней и легко поцеловал в губы. От моря исходил приятный соленый запах. Их спины освещали золотые лучи солнца. Откуда-то налетели лепестки вишни и тут же рассеялись в воздухе.
– Ты голодна? Пойдем поедим. Здесь есть отличное место, о котором мало кто знает. Я сам бывал там всего раз.
Кан Чжунсок, похоже, говорил о месте, где работала его мать. Он увлек Хан Соджон за собой – и она послушно пошла за ним, делая вид, что даже и не догадывается, куда он ее ведет.
В самом конце пляжа, в уединенном месте, где звуки моря доносились громче, чем разговоры людей, стояла та самая закусочная. Кан Джунсок открыл дверь и первым вошел в нее. Они сели за стол и стали разглядывать море, видневшееся из большого окна во всю стену.
Из кухни высунулась хозяйка и оглядела их обоих. Хан Соджон, не обращая на нее внимания, продолжала мило беседовать с Кан Чжунсоком – о весне, цветах, Кохыне и море. Она знала, что Чжунсок заметил присутствие хозяйки и что та уже некоторое время разглядывает их, но не подавала виду, давая этим самым Кан Чжунсоку шанс как бы незаметно для нее самой пересечься взглядом с хозяйкой.
– Приятного аппетита! – сказала та, ставя перед ними две тарелки с супом из квашеной капусты.
– Спасибо, – сказал Кан Чжунсок тихим голосом, в котором звучала печаль.
Хан Соджон уловила эту нотку.
– Какой красивый у тебя кулон… Этот мужчина тебе подарил? – спросила хозяйка – мать Кан Чжунсока.
– Да, вот только что, у пляжа… Видите ли, я Рыбы по знаку зодиака, – ответила Соджон, хоть о последнем ее никто и не спрашивал.
Кулон в виде рыбы был украшен бриллиантовыми чешуйками.
– Вы хорошо смотритесь вместе, – сказала хозяйка, взглянув на них по очереди. – Если захотите добавки – зовите.
Затем она повернулась и зашла обратно на кухню. Да, это была его мать – жившая, скрываясь от всего мира, здесь, в Кохыне. Как ей, наверное, хотелось хоть минутку побыть рядом с сыном… Но она нашла в себе силы насовсем расстаться с ним, словно сама вонзив себе в сердце нож.
Что же творилось у нее на душе? Хан Соджон почувствовала, как у нее самой сжалось сердце. Возможно, это было связано с тем, что во взгляде матери, обращенном к ней, словно содержалась немая просьба: «Прошу, позаботься о моем сыне вместо меня». «Хорошо, мама, я буду о нем заботиться», – мысленно произнесла Хан Соджон, глядя на удаляющуюся спину хозяйки.
Ну что ж, а теперь – время дегустации. Она зачерпнула суп ложкой и поднесла ко рту.
Ей вспомнился фильм «Олдбой» – точнее, жареные пельмени кёджа оттуда[30]. Для Хан Соджон этот суп был равнозначен тем пельменям – вкус, который она могла безошибочно угадать даже с закрытыми глазами, вкус, который она усвоила благодаря множеству часов тренировок. Вкус с сильными нотками традиционной пасты из соевых бобов и соевого соуса, сбалансированный – не слишком яркий, не слишком бледный. Хан Соджон по праву могла назвать себя истинным ценителем супа матери Кан Чжунсока, как бы нелепо это ни звучало.
– Очень вкусно.
Она действительно так думала. Да, это тот самый вкус. Соджон столько времени тренировалась и прилагала кучу усилий, чтобы добиться этого вкуса… Все болезненные воспоминания вдруг нахлынули на нее. Но теперь-то все точно завершилось… Поедая тот самый суп, она смогла наконец осознать это. И от счастья у нее чуть не полились из глаз слезы.
Какая еще женщина станет есть суп из квашеной капусты в знаменательный день, когда ее мужчина признался ей в любви, да еще и на живописном пляже? И при этом проливать слезы восторга?
– Правда вкусно? – осторожно спросил Кан Чжунсок.
Он тоже прекрасно понимал, что это место – не лучшая обстановка для пары, в которой мужчина только что признался в любви, а суп из квашеной капусты – далеко не самое романтическое блюдо.
– Да, действительно очень вкусно. Так вкусно, что, кажется, вот-вот заплачу.