Следователь огляделся, словно проверяя, не следит ли за ним кто-то, хотя в комнате никого не было. Затем небрежно протер запыленный стакан рукавом и налил себе немного односолодового виски. Его аромат тут же заполнил комнату.
Он поднял стакан и медленно осмотрел кабинет ректора. Ощупал несколько предметов, постучал по стенам, провел ладонью по поверхностям – не забывая при этом и о стакане виски у себя в руке.
Кто бы ни был здесь раньше, что бы здесь ни происходило, теперь это место было заброшено. Все, кто здесь находился, ушли – может, они сделали всё, что намеревались, закончили свое дело… Чонсик не знал, останется ли все здешнее навечно под покровом тайны, или же правда когда-нибудь выйдет на поверхность.
Что теперь? Что же делать с этим скрытым, никому не известным, но таким роскошным местом? Он откинулся на диване и медленно попивал виски, поглощенный своими мыслями. Кажется, в баре в огромной гостиной тоже хранилось немало элитного алкоголя…
А что, если превратить это место в собственное тайное прибежище? Подумав об этом, Чонсик усмехнулся. Или все же доложить о нем – и тем самым положить начало полномасштабному расследованию? Но об этом он подумает потом – только не сегодня…
Чонсик залпом допил остатки виски, поднялся и в последний раз осмотрел кабинет. Затем направился к выходу. В коридоре его шаги гулко отдавались эхом, становясь все тише и тише.
– Фух…
Кто-то, затаив дыхание, наконец-то выдохнул с облегчением. Затем убрал руку, закрывавшую рот младенца, и, словно извиняясь за вынужденную меру, крепко сжал его в объятиях. Младенец все это время тихонько посапывал во сне.
– Спасибо, малыш.
Голос раздался из комнаты за стеной в кабинете ректора Академии. Стена тихо разошлась, и из-за нее вышла Сон Боми с младенцем в руках. Стена снова сошлась за ее спиной.
Сон Боми прижалась щекой к младенцу и потерлась о его лицо. Затем перевела взгляд на пустой бокал, который оставил Ма Чонсик на столе.
– Чуть не попались, – тихо засмеялась Сон Боми.
Услышав смех матери, младенец проснулся и сразу начал плакать.
– Малыш, ты проголодался?
Младенец плакал все надрывнее. Сон Боми положила его на диван и медленно подошла к бару. Там взяла в руки хрустальный стакан для виски, стоявший в углу, – и в тот же миг стена снова отодвинулась. В комнате за стеной Сон Боми свила уютное гнездышко для себя и ребенка. Там она взяла недавно приготовленную детскую молочную смесь.
Сон Боми не осталось места во внешнем мире. Когда она была поймана при попытке бежать, отца ребенка куда-то увели – и тогда ей пришлось скитаться одной. Теперь у нее не осталось никаких иллюзий. Она осознавала свою реальность. Получив рану на сердце во внешнем мире, девушка пришла в Академию, где в ее душе родилась робкая надежда; она даже завела отношения – и вот к чему это привело… Стоило снова выйти вовне – и она всего лишь доказала себе, что там ей больше нет места.
Надежда – это самая жестокая вещь в мире. Она заставляет сердце учащенно биться, а потом безжалостно разбивает его на осколки. В конце концов, каждый обречен бесконечно повторять один и тот же процесс – падать, так и не достигнув маячившей перед глазами вершины. Вот что такое надежда.
Сон Боми вернулась в Академию, родила здесь ребенка и растила его. На всем свете для нее не было более безопасного места, чем здесь, под землей. Деньги не были проблемой – здесь, в комнате за стеной, их было предостаточно. Сон Боми решила не покидать это место. Но появился незваный гость – и ей нужно было от него избавиться…
Стоя перед дверью в конце коридора с лифтом, ведущей во внешний мир, она колебалась. Может, стоит запереть дверь изнутри? Но она решила не делать этого сейчас. Когда-нибудь сегодняшний незваный гость пожалует снова. И вот тогда эта дверь захлопнется за ним – чтобы он никогда не вышел отсюда…
Если нужно будет защитить ребенка, она сделает все что угодно. Этот ребенок – ее семья и единственная причина жить. Крепко решив это для себя, Сон Боми тихонько напевала колыбельную.
Ребенок на руках матери улыбнулся в полусне. В этом опустевшем месте, где на полу валялись куски бумаги и пыль, родилась и набиралась сил новая жизнь.
Есть такое выражение: катастрофа всегда одновременно и конец, и начало, и отчаяние, и надежда, и антиутопия, и утопия. Сон Боми хотела создать в этом месте утопию для своего ребенка. Ведь после разрушения всегда приходит новая эпоха – полная жизни и возможностей…
В психиатрической больнице, в палате 301, Чон Гымхи стояла на коленях и драила пол. Она дышала на деревянные половицы, и когда от ее дыхания на них появлялись капельки влаги, тут же начинала протирать их рукавом. Пол и так уже был отчищен до блеска, но Гымхи все никак не могла остановиться, полностью сосредоточившись на своем деле. На ее лбу проступил пот.
– Ты же уже отдраила все утром, зачем пошла по новой? – сказала Ли Чжонсим, входя в комнату. Гымхи, даже не повернув головы, продолжала работать.
– Это ее привычка еще со времен обучения в Академии – как только ее что-то не устраивало, она начинала драить все вокруг, – сказал кто-то, войдя следом за Ли Чжонсим, и засмеялся. – Эй, подруга! Хватит уже натирать, иди-ка сюда…
«Подруга…» Так ее могли называть лишь те, кто провел с ней вместе год в Академии, ее одноклассницы. Отчисленные ученики, подвергшиеся форматированию памяти, испытывали страшные мучения из-за перестроенных нейронных связей в их голове. Некоторые из них смогли восстановиться и вернуться к нормальной жизни, а кто-то так и не оправился после этого – и такие как раз оказывались здесь, в психиатрической больнице. И эти пациенты с радостью встретили только что поступившую сюда Чон Гымхи.
Ли Чжонсим, поддерживая Гымхи, усадила ее на кровать.
– С днем рождения.
Она и остальные вытащили откуда-то тщательно запакованную коробку. В ней находилась дорогая одежда.
Оглядев всех, Чон Гымхи поняла, что они были одеты в платья, а не в свои обычные робы пациентов. Когда она увидела одежду в коробке, то наконец-то улыбнулась. Сняв робу, переоделась в платье.
– Благодаря тебе мы хоть почувствуем атмосферу праздника – неплохо все-таки иногда такое устраивать!
В узкой палате собрались люди, одетые в яркие платья, и все вместе весело смеялись. Одна женщина вышла ненадолго и вернулась с тортом в руках. Ли Чжонсим и другие начали хлопать в ладоши.
– Ну же, подруга, задувай свечи!
– Рада, что старые друзья пришли к тебе поздравить с днем рождения? – спросила Чжонсим.
Но Чон Гымхи замерла, вперив взгляд в дрожащие огоньки на свечах. И вдруг закричала:
– А-а-а, потушите огонь! Потушите его!
Ее била крупная дрожь, зрачки бешено вращались. Она начала бросаться всем, что попадалось ей под руку.
– Э-э-й, мы тебя тут поздравить пришли, что ты вытворяешь? – недовольно забормотали женщины.
Гымхи забилась в узкое пространство между кроватью и стеной, вся сжавшись. Чжонсим поспешила задуть свечи. Огонь вызывал у Чон Гымхи непреодолимый ужас – в ее сознании он был символом разрушения.
– Всё в порядке. Мы потушили огонь. Давай же, – сказала Ли Чжонсим и осторожно подняла Чон Гымхи.
Все, ворча себе под нос, разошлись по своим палатам. Чон Гымхи не могла унять дрожь. Тогда Ли Чжонсим снова сделала ей укол.
– Теперь можно успокоиться. Скоро станет легче, – сказала она, похлопав Гымхи по спине, словно утешая ребенка. Затем уложила ее в постель. Под действием лекарства веки Гымхи потяжелели.
– Не хочешь посмотреть, кто еще пришел? – спросила Ли Чжонсим, но Гымхи не открывала глаз. Она заснула.
– Всё в порядке. Не будите ее.
У края кровати стояла Хан Соджон. Именно она подготовила платья и торт. Ли Чжонсим кивнула и вышла из комнаты.
Соджон смотрела на Чон Гымхи. Та лежала на больничной койке в роскошном дорогом платье.
Немного поколебавшись, Соджон подняла руку и погладила ее по голове. Уже то там, то сям проглядывала седина – словно пепел, осевший на волосах. Из-за этого они казались еще более спутанными и растрепанными.
– И снова пепел…
От когда-то блиставшей Чон Гымхи, современной Золушки, осталась лишь обугленная оболочка – лишенная надежд, блеска и воли к жизни.
Иногда Хан Соджон задумывалась – как бы все сложилось, не останови она Чон Гымхи? Что бы стало, попади вся эта мощь в ее руки и используй она ее, как сама утверждала, для того, чтобы изменить мир? Была бы Чон Гымхи счастлива в мире, созданном ее благими намерениями, – и стал бы мир действительно чуточку лучше? И если б Соджон была уверена, что это действительно свершится, стоило ли останавливать Чон Гымхи, пускай ее методы грязны?
Кто еще мог так хорошо знать и понимать Гымхи, как не Соджон? Именно поэтому сердце всегда так болело за нее.
– Пожалуйста, не забывайте хорошо питаться и, насколько это возможно, наслаждайтесь жизнью, – напутствовала она Чон Гымхи, вытирая слезы из уголков глаз. Затем вышла из палаты 301 и поднялась на пятый этаж. Палата 503. Здесь находилась О Юнджу.
– Я пришла. Как ты, наша главная героиня? – Соджон всегда теперь называла О Юнджу «главной героиней».
– Пришла? Моя Ступенька… – О Юнджу встретила ее с сияющей улыбкой.
– Эй, на улице сегодня такая замечательная погода! Пойдем погуляем, погреемся на солнце. Чего торчать в четырех стенах?
– Т-ш-ш, говори тише. Ребенок проснется. А я с таким трудом его уложила… – О Юнджу поднесла палец к губам, призывая к тишине.
– Ой, извини, – Хан Соджон заговорила тише.
О Юнджу с нежностью погладила предмет в своих руках.
– Мой малыш… такой прелестный, а?
– Ага, на тебя не похож, поэтому прелестный, – подшутила над ней Соджон, глядя вниз.
В руках у О Юнджу была плюшевая игрушка. Бедняга ни на минуту не выпускала из рук своего «малыша». Единственное, что осталось у нее в памяти, – ребенок; она так боялась его потерять, но потеряла, когда пришла в Академию; Ли Чжонсим выскоблила из нее плод.