«Каково это будет?» — думалось мне.
Конечно, я была знакома с Джоном: когда я приехала в первый раз в Гроуби, он был так добр к тоскующей по дому семилетней соплячке, как только может себе позволить двенадцатилетний «взрослый молодой человек». Он был куда добрее леди Феррарс, которая перестала называть меня надоедливым, упрямым ребенком только тогда, когда появилась Маргарита и начала играть свою роль лучше, чем это удавалось мне. Один раз Джон починил сломанную Маргаритой игрушку. Иногда он позволял мне посмотреть, как водит по загону свою новую лошадь. Когда во время пения я сбивалась, Джон прекращал играть и без жалоб начинал сначала. В последнее время он жил в поместье Астли, которое отдал ему отец. Поместье находилось в тридцати-сорока милях от Гроуби, поэтому я почти с ним не виделась. Мы оба знали, что нам предстоит пожениться, хотя никогда не говорили об этом. Но мне не верилось, что это на самом деле произойдет.
— Мэл, как это? — спросила Маргарита.
— Что — как?
— Когда мужчина укладывает тебя в свою постель. Твой муж. Каково это было для тебя?
— Тебе пока ни к чему о таком знать, госпожа Маргарита, и я не собираюсь тебе рассказывать. Это только промеж мужчины и его жены. Ты когда-нибудь видела такое на ферме?
— Но у людей все по-другому, ты же знаешь. — Голос Маргариты звучал невнятно. — Изе тоже нужно это знать, только она никогда не спросит.
Временами я начинала испытывать благодарность к Маргарите за ее бесстыдство. Она была права, я, конечно, хотела знать, и сейчас было самое время все выяснить — в теплой темноте, где никто не видел моего лица. Причем выяснить от Мэл, которая была замужем и родила ребенка, потом умершего от лихорадки. Муж Мэл вскоре после этого погиб, упав в мельничное колесо.
— Ну… — медленно проговорила Мэл, как будто прикидывала, что сказать.
Потом понизила голос, как обычно делала, когда мы были маленькими и она рассказывала нам на ночь истории про Робин Гуда, святого Франциска и королеву Маб.[5]
— Ваш отец, конечно, заплатит за мессу. Затем вы отправитесь в церковь — не то что мы с моим муженьком. А может, церемония будет частной, в часовне. А потом у вас будет пир. Он будет таким же прекрасным, как тот, который ваш отец даст в честь замужества старшей дочери, помяните мои слова. А потом женщины отведут вас в брачные покои, помогут раздеться и уложат вас в постель. А после друзья вашего мужа приведут его к вам, распевая, играя на флейтах и тамбуринах, и оставят вас вдвоем.
Мэл умолкла как раз в тот миг, когда мне отказало воображение. Маргарита громко вздохнула мне в ухо, вздох ее перешел в храп, и я поняла, что она спит.
— А ваш муж тоже разденется и ляжет в постель, — услышав храп, продолжала уже тише Мэл. — И вы поцелуетесь и обниметесь, и он будет прикасаться к вам повсюду, там, где ему понравится. И вам тоже это будет нравиться, вот увидите. А потом, когда он будет готов, муж ляжет на вас, а вы расставите ноги, и он вставит в вас свою штуку.
Я поняла, что она имеет в виду. Слабое, пугливое возбуждение всегда трепетало, когда я думала о таких вещах, и заставляло меня втайне пробегать руками по своим грудям, талии и бедрам.
— Как… А как он…
— О, госпожа Иза! Он станет твердым, понимаете, после всех этих поцелуев и прикосновений. И… и это немножко больно. Это разрывается ваша плева. Появляется кровь, как во время месячных, но если муж нежен, кровоточит лишь немножко. А я уверена, что такой прекрасный джентльмен, как господин Джон, будет очень нежным… И тогда вы становитесь настоящими мужем и женой, пока смерть не разлучит вас. И, говорят, соединитесь снова на Небесах. Я уверена, что мой муженек ждет меня… А теперь мы обе должны поспать.
Скоро Мэл и вправду уснула, но я некоторое время лежала, пока наконец не смогла удержаться и не попыталась почувствовать сквозь свою рубашку то, что будет чувствовать господин Джон. Страх и возбуждение все росли, хотя сначала я не осмеливалась делать ничего такого, что могло бы разбудить остальных. Но мне хотелось большего, и в конце концов пришлось тереть себя до тех пор, пока я не начала дрожать с головы до ног на краю какой-то бездны. А потом я почувствовала в этом месте жар и жжение и наконец уснула.
Ночью и вправду выпал снег, но к рассвету он прекратился. Ветер тоже утих, поэтому, хотя солнце не показывалось, путешествие от Харбороу оказалось приятнее, чем мы ожидали. И все-таки мы двигались довольно медленно. Мэл сидела за спиной человека сэра Эдуарда.
Мы решили не останавливаться в Нортхемптоне, чтобы прослушать мессу, хотя был праздник святого апостола Фомы.
Копыта лошадей простучали по мосту, ведущему в Фар Коттон. Мы были почти дома и называли деревни, через которые проезжали: Блэки Мор, Коллингтри, Роуд, повороты к Эштону и Сток-Брюерну. Мост, поворот к Алдертону, а потом дорога пошла от берега реки вверх, пока в угасающем свете мы не увидели церковь и крыши Холла.
Наконец мы свернули с высокой дороги и въехали в ворота, за которыми сразу увидели бежавшую через двор Джакетту.
«Она подросла», — подумала я.
Но лицо девочки было красным от слез. Услышав стук копыт, она повернулась и увидела нас.
— Иза! Маргарита! Джон и Лайонел отобрали у меня куклу! Они собираются ее сжечь!
Я подъехала к сажальному камню, чтобы спешиться, но Маргарита рывком высвободила ногу из стремени и соскользнула с лошади посреди двора. Джакетта схватила меня за руку и потащила нас туда, где за конюшнями громоздилась куча навоза. Мальчики развели костер из слишком сырых веток, так что он скорее дымил, чем горел, и верно — на верху костра была пристроена Игрейна, кукла Джакетты. Кукла, которая прежде была моей.
Я отвесила Джону оплеуху.
— Сейчас же убери ее оттуда, дрянной мальчишка! И никогда так больше не делай!
Он тоже подрос, но все еще был слишком маленьким, чтобы дотянуться до Игрейны, хотя огонь и не был сильным. Я оглянулась и увидела ветку, которую они еще не бросили в костер.
— Маргарита, подержи мое платье.
Та собрала в складки мои юбки и держала их в стороне от огня, а я наклонилась вперед и ухитрилась веткой выбить Игрейну из костра. Кукла покатилась вниз между хворостинок, я подхватила ее и отдала Джакетте, которая стала ее баюкать и целовать.
Маргарита схватила Лайонела за плечо и дала ему звучную пощечину. Тот попытался вырваться.
— Мы просто играли в колдунью Жанну д'Арк и герцога Джона Бедфорда, — объяснил он. — Джакетта слишком большая, чтобы играть в куклы. Я слышал, как это сказала моя мать. Джакетта скоро уедет.
— Все это не ваше дело! — ответила я.
Лайонел всегда слышал больше, чем следует.
— Как вы посмели воспользоваться именем великого герцога Джона, чтобы так жестоко поступить с Джакеттой?
Я оглянулась: та держала за руку Маргариту и шмыгала носом, уткнувшись в шляпку Игрейны.
— А теперь прочь отсюда, пока я не рассказала обо всем матери!
Мальчики повернулись на пятках и исчезли в прорехе изгороди. Уже почти стемнело.
— Госпожа Иза, — позвала со двора Мэл. — Где вы?
Я отряхнула юбки и выпрямила спину, уставшую за долгий день верховой езды.
— Иду, Мэл! Маргарита, у тебя пепел на носу.
— Что ж, а у тебя руки черные и подол, — хмыкнула она через плечо, вприпрыжку направившись через двор.
Я последовала за ней.
— Сперва умоемся или поздороваемся?
— Спроси Мэл, — ответила Маргарита, заворачивая за угол.
Мэл стояла наверху лестницы, и в свете факела, горевшего у дверей, я увидела, какая она усталая и сердитая.
— А теперь поторопитесь. Ее светлость в большом зале.
— Как она? — спросила я, переведя дыхание.
— Теперь у нее очень большой живот, и, судя по всему, она плохо спит.
Мы с Маргаритой переглянулись и заговорили в один голос:
— Сперва умоемся.
Леди, моя мать, сидела за столом в большом зале, перед ней были разбросаны бухгалтерские книги, а чиновник, господин Вутон, маячил за ее плечом.
— Нет надежды, что эти поступления из Франции вернутся… — говорила она, когда мы вошли.
Мы преклонили колени в дверном проеме. Свечи на столе мерцали из-за сквозняка. Леди грузно поднялась на ноги. Я взглянула вверх, продолжая держать голову склоненной в знак должного уважения, и увидела, что мать перестала хмуриться.
— Добро пожаловать домой, дочери.
— Мадам, я почтительно приветствую вас, — сказала я.
— И я, — произнесла Маргарита.
Моя мать шла такой тяжелой и медленной походкой, что Маргарет уже качалась от усталости, стоя на коленях, к тому времени, когда леди подошла к нам. Мы по очереди поцеловали ей руку.
— Levez-vous, mes filles,[6] — сказала она.
Когда мы повиновались, я обнаружила, что мои глаза теперь вровень с ее глазами. Леди поцеловала меня в щеку.
— Ты выросла, Иза. В Гроуби все хорошо?
— Да, мадам. Леди Феррарс почтительно приветствует вас и говорит: чтобы сделать вам приятное, сэр Эдуард и господин Грэй будут с нами в день святого Иоанна, если будет на то Божья воля, или днем позже.
Леди кивнула, а когда подошла, чтобы поднять Маргариту, та споткнулась и чуть не упала. Мать поцеловала ее.
— Ты устала, дочь. Отправляйся в постель. Иза, останься, мы поговорим. Мэл, будь добра, у тебя найдется вино, чтобы послать сюда? Господин Вутон, думаю, мы продолжим наш разговор завтра утром.
Вутон собрал книги и бумаги, водрузив на них горшочек чернил. Мэл вывела Маргариту из зала, но та успела скорчить гримасу, показывая, как господин Грэй меня целует.
— Будь добра, поставь мое кресло у очага, — сказала мать. — И поставь стул для себя.
Я была рада повиноваться, потому что второпях мы умылись холодной водой и я до сих пор дрожала.
Матушка опустилась в кресло и, не отрывая глаз от огня, махнула рукой, веля последовать ее примеру.
— Ты знаешь, с какой целью сэр Эдуард и господин Грэй прибудут в Графтон? — наконец спросила она.