Эдуард сидел у огня в ночном халате, наброшенном поверх рубашки и рейтуз. С ним были Гастингс и паж Грэй — мой самый старший внук, хотя я признавала его только тайно.
Я не видела, играют они в кости, или поют, или просто пьянствуют. Когда мы вошли, они оглянулись, потом встали.
Сделав реверанс, я откинула капюшон.
— Мадам, — удивленно произнес Гастингс. Он поклонился, хотя и нетвердо, но так низко, как того требовали приличия.
— Ступай в постель, Уильям, — приказал Эдуард, шагнув вперед, чтобы поднять меня, но выпустив мою руку, как только я встала. — Мальчик, проводи леди Маргариту в ее покои.
Они вышли, а король махнул рукой, веля мне сесть, но сам остался стоять.
Эдуард возвышался надо мной, его огромный торс был затянут в бархат и золото, глаза были маленькими и яркими.
— Что привело вас сюда, Иза? — наконец спросил он.
— Я… — начала я, но не смогла продолжить.
Обо всем, что было у меня на уме, я не могла заговорить, если только он не заговорит об этом первым.
— Вам не спится?
— Не больше чем в любую другую ночь.
— Так почему же вы пришли? По такому холоду, одна.
— Я была не одна, со мной была сестра. Я пришла потому…
Откуда-то неподалеку раздалось хихиканье. Этот звук был как удар по лицу.
— Нет, Иза, это не то, что вы думаете!
— Не то?
— Нет… О, бога ради, вы же меня знаете! Если бы это была женщина, это все равно бы ничего не значило, как вам известно!
Я проглотила обиду.
— Кроме того, это не женщина, а мальчишка, с которым спит молодой Хаттон, — добавил Эдуард. — Выпьете рейнского? Или желаете, чтобы я приказал подать другого вина?
— Нет, нет. Немного рейнского, если вас не затруднит, мой господин.
Он наполнил два кубка и дал один мне. Свой кубок он не взял, протянув вместо этого правую руку ладонью вверх.
— Вы знаете, что сделала эта рука?
— Да.
— Скажите это!
— Она подписала приговор, — ответила я.
— Какой именно?
— Законный приговор, согласно которому его светлость герцога Кларенса надлежит предать смертной казни.
— Моего брата. Я убил своего брата.
— У вас не было выбора.
— О, но у меня был выбор, Иза! Я мог бы сделать такой выбор, какой уже делал раньше, — сказал он, отвернувшись, потом жадно выпил, глядя в огонь.
— Вашим выбором было доверять ему, а он предавал вас, снова и снова.
Рейнское стало согревать мои щеки, но руки все еще были холодны. Я держала их у огня.
— Многим мужчинам — многим королям — не требовался бы столь серьезный повод. Вы отдали ему все, что он хотел, и все равно он сделал то, что сделал. Пришло время покончить с этим. Теперь с этим покончено.
— Может быть, — произнес Эдуард тихим голосом, словно обращаясь к адским глубинам огня, — если бы Эдмунда не убили…
— Может быть. Кто знает? Мы не можем знать того, что могло бы быть.
— Клянусь Богом! — воскликнул он, гордо подняв голову. — Когда ты так говоришь, ты похожа на своего брата Энтони. Теперь ты философ, Иза?
— Нет, по правде говоря, я не философ.
— Думаю, вы были рождены, чтобы стать королевой, — улыбнулся король. Он налил нам обоим еще вина. — Вы знали это, когда были маленькой девочкой?
— Нет. Я знала, что моя судьба будет такой, какой она явилась мне сначала: быть женой какого-нибудь доброго рыцаря, — ответила я, делая глоток пахнувшего цветами рейнского. — Такой женой я и была. Хотя иногда отец шутил, что моя мать воистину могла бы стать королевой благодаря первому мужу, если бы тот не был… — Я замолчала, но ухитрилась сохранить такое выражение лица, словно я шучу.
Эдуарда это не одурачило.
— Если бы тот не был верен Генриху?[101]
Я молчала.
— Итак, я дважды убийца?
— Нет! — выкрикнутая. — Со всем этим надлежит покончить, во имя всего, что является благом. Покончить навсегда! Иногда в битве. Иногда… другим образом. Великие дела — дела королевства, дела мужчины и кончина мужчины… — Я встала с кресла и двинулась к Эдуарду, достаточно медленно, чтобы продолжать смотреть ему в глаза. — А вы мужчина, сир. Более чем мужчина.
Я приложила ладонь к его щеке. В эти дни она располнела и обрюзгла, потрескалась от солнца и мороза, покрылась пятнами из-за пьянства. Но вдоль челюсти по-прежнему ярко блестело золотое и красное, а под моими пальцами чувствовались толстые мышцы шеи.
Я заметила, как его глаза приковались к моим, как возликовали, когда я повернула голову так, что пламя свечей озарило мою щеку и локон, выбившийся из-под чепца и упавший мне на грудь.
— Мужчина и король.
— В этом освещении вы снова можете быть леди Грэй. — Он отвел мою руку от своей щеки и поцеловал в ладонь. — А я парнем, сходящим с ума от вожделения.
Я прижалась к нему тесней.
— Если бы я была леди Грэй, меня бы здесь не было.
— Не было бы? — спросил Эдуард, улыбаясь так, как он улыбался моим служанкам и моим дамам, женам моих братьев.
— Вы знаете, что меня бы тут не было, — подавив гнев, произнесла я.
Король прижал меня к себе, его пальцы сильно впились в мою талию.
— Да, вас бы тут не было. Но вы здесь, и я вас хочу.
Он делал мне больно, но я прижалась губами к его губам. От него пахло несвежим дыханием, рейнским вином и усталостью.
— Вы не боитесь целовать убийцу? — отодвинувшись, спросил он.
— Вы не убийца, сир, а потому я буду вас целовать.
Я снова его поцеловала, но он опять отодвинулся.
— Иза, мне жаль. Я плохая компания нынче ночью. Я позову мальчика, чтобы он проводил вас в ваши апартаменты.
Я была близка к слезам, он они не помогли бы ни мне, ни ему, поэтому я взяла себя в руки.
— Сир, я бы не побеспокоила вас ни за что на свете, когда вы печальны или устали. Но думаю, что вам не следует оставаться одному в эту ночь, и, если пожелаете, я могу вынести ваше общество. А в большем нет нужды.
Спустя мгновение он притянул меня к себе, положив подбородок мне на макушку, и тяжело вздохнул.
— Да, я устал, Иза, и, думаю, вы тоже. Но с вами я смогу спать так, как не спал уже много дней.
Я взяла его за руку. Свободной рукой потушила все свечи, кроме одной, зажав фитили между большим и указательным пальцами.
— Тогда пойдем в постель, муж мой.
Он позволил себя вести, кроткий, словно ягненок, и, когда мы очутились в постели, обхватил меня руками, как ребенок обнимает самую любимую игрушку. Я поцеловала его в лоб, но ничего не сказала, а просто лежала, наблюдая за огнем очага, окрашивавшим комнату в ярко-красный цвет.
Я думала, король заснул. Но потом он вдруг заговорил:
— Его спросили, как именно он хочет умереть. Мой брат пошутил, что желает утонуть в бочке хорошего сладкого вина.
Часы пробили три часа ночи.
Эдуард приподнялся на локте, и на меня пахнуло холодом.
— Так и было сделано.
— Ох, любовь моя, — только и могла произнести я, приподнимаясь, чтобы его поцеловать. — Тогда вы можете наконец заснуть.
— Иза, мой брат мертв. Я причина его смерти. Как я вообще когда-нибудь смогу спать?
— Его исповедовали и причастили, — сказала я. — Он был осужден по закону. Теперь он покоится в мире, в большем мире, чем когда-либо знал при жизни.
— Да, так и есть, — улыбнулся Эдуард, повернувшись ко мне. — Он покоится в мире… Ох, жена, я вас люблю.
Король наклонил голову и поцеловал меня, и внезапно мы словно снова стали молоды, его рот сделался жадным до моего тела, а мое тело выгнулось от желания.
Мы так хорошо знали друг друга, что, находясь рядом, могли забыть самих себя и весь мир. Мы думали только об искусстве желания — и наши тела, наши члены идеально подходили друг к другу. «И наши души тоже», — отозвалось в моем сердце. Наши души, как два лютниста, сплетали звуки своих песен, потом играли порознь и вновь сплетали их. Разве не потому король все еще желал меня, а не десяток других женщин, моложе и милее, которых без труда мог бы заполучить?
Нам было жарко среди бархата и мехов постели. Льняная ткань Эдуарда прилипла к его потной широкой спине, глаза затуманились от желания. А когда он толкнул меня в живот, я снова засмеялась.
За окном раздался хриплый крик.
Я почувствовала, как Эдуард вздрогнул, все его мускулы напряглись, сердце бешено застучало. Потом морозный воздух разорвали стук сапог, крики сержантов, лязг оружия — шла стража. На мгновение я подумала, что все еще будет хорошо. А потом поняла, что не будет.
Его желание прошло. Он отодвинулся от меня и лег лицом вниз.
— Наша любовь… — Я протянула руку и коснулась его шеи.
Он покачал головой, как будто мои пальцы были мухой, слегка потревожившей его.
— Мы должны оставить друг друга в покое, Иза. Я не мальчишка, а вы — не сочтите за бестактность — не девушка, чтобы мы бултыхались вместе, не заботясь ни о чем на свете. Мы должны прекратить заниматься любовью. Вы должны вернуться к детям, а я — к моей бухгалтерии, и больше мы не должны думать о таких глупостях.
Потом он повернулся ко мне спиной и натянул покрывало на плечи, как человек, желающий заснуть.
Чем я могла его утешить, если мое тело не было для него достаточным утешением? Я дура, если думала, что он все еще желает меня, хотя мы женаты уже десять лет и у нас восемь детей. Мое тело не могло больше прогнать все сожаления и тревоги, оставив только желание, как бывало когда-то. Какие слова я могла произнести, чтобы утешить его вместо былого утешения?
Его женщины, без сомнения, бормотали льстивые слова, пока он наставлял рога их мужьям или отбирал их девственность. Но я не могла опуститься до такой фальши, потому что он распознал бы ее, сорвись она с моих губ. Такие слова не рассеяли бы его отчаяния, как красивая игра на флейте не спасла бы корабль от гибели в морской пучине.
Я отвернулась от Эдуарда и зарылась в ледяные простыни на самом дальнем краю кровати, чтобы он не смог почувствовать дрожи, когда горячие слезы клокотали в моем горле и проливались на подушку.