Я предавался унынию уже минут пять, как явилась мышка-норушка по имени Мария Николаевна.
— Вот, уволилась, — торжественно сообщила девушка.
— Уволились — это хорошо, — меланхолично отозвался я, погруженный в собственные мысли.
— Уволили без отработки, директор сказал, что в этом случае мне выходное пособие не положено. Я за авансом пришла.
— За авансом? — слегка охренел я от такой наглости. Видимо, это у них тоже семейное.
— Разумеется, — пожала девица костлявыми плечиками. — Вы же сами сказали — увольняйтесь, я вас на службу беру, а я вам поверила. А если на службу берете, так и жалованье должны мне платить. Жить-то ведь мне на что-то надо? А по музеям на какие деньги ходить? В Эрмитаже уже десять тысяч с носа берут, а в Русском музее восемь.
— Деточка, я похож на кассира? — поинтересовался я. Обведя взглядом больничную палату, спросил: — А это помещение напоминает контору ВЧК?
— Ва-первы-ых, — противным голоском протянула барышня, прищурив глазенки в окаймлении белесых ресниц. — Я вам не деточка, а агент ВЧК, раз вы меня сами взяли на службу. Извольте называть меня по имени-отчеству. Ва-втары-ых, в Петрограде есть управление ВЧК. Я думаю, вы напишете им записку, а я схожу в кассу и получу деньги. Вы же начальник важного отдела, местные чекисты должны вас слушаться.
Я уже начал жалеть, что предложил нахальной девице место в Иностранном отделе. Но теперь уже и отказываться от нее было бы неприлично. А еще я понял, отчего ее уволили без отработки, да еще и в конце учебного года. И нашу «кухню» она себе не представляет. Теоретически, Петрочека может помочь мне деньгами, но это не такое быстрое дело. А по «записочке» точно ничего не дадут.
Откашлявшись, и сделав внушительный вид, насколько позволял старый больничный халат, я сказал:
— Уважаемая Мария Николаевна, все не так просто. Вначале придется перетерпеть бюрократические проволочки. Не забывайте, что я должен оформить вас на службу, а уже потом вам следует заводить разговор об авансах или пайках. Думаю, директор вашей школы неправ. Стоило поднять скандал, пожаловаться в вышестоящую организацию.
— Я согласна, — неожиданно согласилась Мария Николаевна. — Если бы я уходила не в ВЧК, а на другую службу, так и бы и поступила, и мой директор бы сто раз пожалел, что не отдал мне мои кровные деньги. Но я решила, что не стоит поднимать шум, привлекать к себе лишнее внимание.
— М-да, — протянул я. — Не знаю, что теперь с вами и делать.
Самое интересное, что девушка права. Никто меня за язык не тянул, сам предложил. А когда я смогу оформить ее на службу, вывезу за границу? Неделя, как минимум. Мне нужно приказ издать, в штатку ее включить, в бухгалтерию сходить… На что ей жить это время? А я, самое смешное, даже заявления о приеме на работу у нее не взял, а нужно еще кучу бумаг заполнять, анкеты, опять-таки. И своей властью я дочку бывшего статского советника в штат не включу, здесь уже подпись Дзержинского потребуется. Но я не подумал, что она так вот сразу возьмет, да и уволится из школы и явится ко мне. Так что с меня взять, с контуженного, да еще и об лед ушибленного?
— Кстати, я могу взять аванс продуктами, — заявила бывшая учительница, узрев банку тушенки. Ухватив жестянку загребущими ручонками, взвесила ее и с удовлетворением сообщила: — Фунтов двенадцать, не меньше. В школе такого в паек ни разу не выдавали, начальники зажимали.
Тушенки конечно жаль, но я обреченно махнул рукой:
— Забирайте.
— А можно я ее прямо в рубахе возьму? — не унималась девица. — Она теперь уже ни на что не годна, а мне тащить легче.
— Да хоть в кальсонах тащите, — буркнул я.
Скрылась бы она с глаз долой, вымогательница. Пожалуй, в отдел я ее возьму, но заграницу она не поедет, оставлю в Москве под благовидным предлогом. Пусть товарищу Бокию делает переводы иностранных газет. Но вместо того, чтобы утащить «аванс» в свою норку, отставная училка спросила:
— Владимир Иванович, а что вы такой невеселый? — Мне не хотелось объяснять ситуацию, делиться с нахалкой проблемами своего гардероба, но она уже догадалась сама: — Одежда вышла из строя? Ух ты, как вас собаки подрали.
— Нет, это я от злости сам решил и шинель, и гимнастерку изгрызть. А теперь сижу вот, и думаю — может мне с вас ваше пальтишко снять, чтобы было в чем в город выйти?
— Не налезет на вас мое пальто, — совершенно серьезно отозвалась девица. — Да и неприлично будет, если большой начальник в женской одежде по городу расхаживать станет. Может, вам следует обновить собственный гардероб?
— Мысль очень дельная, товарищ Семенцова, — саркастически отозвался я, вытаскивая из мешка совзнаки и протягивая их девушке. — Посчитайте и скажите — на что этих денег хватит? Пальто можно купить, пусть и ношеное? Я тут малость от жизни отстал.
Совзнаки девушка посчитала быстро, едва ли не со скоростью банкомата, проверила на подлинность и сообщила:
— Двести тридцать пять тысяч. Возможно, хватит на новую рубашку и брюки, на портянки останется. А вот касательно военной одежды — я даже и не знаю, не интересовалась. Но гимнастерка дороже стоит, чем цивильная рубашка. А демисезонное мужское пальто нынче за три лимона торгуют, а хорошее, так и все четыре, а вам бы еще шапку или шляпу купить. Лучше шапку с наушниками. Хотя и апрель, но везде еще снег лежит, с Невы сильно дует. Значит, нужно лимонов пять, не меньше.
— Если бы мы в Москве были, то без проблем, а здесь, в Питере, у меня даже знакомых никого нет. А даже если бы и были, как я в таком драном виде к ним пойду?
— Владимир Иванович, а у вас, случаем, никакой тайной захоронки нет? Знаю, что у мужчин такие бывают. Мой братец обычно золотой червонец в углу прятал, а я порой находила.
И впрямь, чего это я? «Захоронка», которую в моем мире мужчины именовали «заначкой», у меня была. Причем, в самом сокровенном месте — под обложкой партбилета, поближе к сердцу. Но не червонец, а десять долларов США. Остальные-то деньги остались в кабинете, а одну американскую бумажку взял. Мало ли…Надеюсь, хоть грины не обесценились?
— Ух ты, — протянула девушка, осматривая десятку. — Настоящая. Раньше за такую можно было срок получить, а то и к стенке бы поставили, а нынче за нее пять лимонов дадут, не меньше.
— А что, за доллар уже пятьсот тысяч рублей дают? — удивился я. — Месяц назад за него сто давали.
— За месяц много воды утекло, — рассудительно сказала девица. Посмотрев на меня, попросила: — Встаньте, пожалуйста.
Не поняв, в чем дело я послушно встал, а Мария Николаевна вытянула руку, дотронулась до моей макушки ладошкой, измерила плечи, используя пальчики вместо мерной линейки, хмыкнула:
— Я сейчас быстренько сбегаю, пальто куплю, пиджак и рубашку с кепкой. Сапоги у вас крепкие, почти новые, штаны неплохие. Изысков не обещаю, но подберу, чтобы в люди было не стыдно выйти. Батюшка всегда меня к портному вместе с собой брал, чтобы я могла на глаз определить, какую мужу одежду шить. А консерва пусть здесь пока постоит, потом заберу.
Мария Николаевна отсутствовала часа четыре, но явилась довольная, запыхавшаяся, с мешком всякого добра.
— Вот, доллары продала хорошо, по шестьсот тысяч. Берите. Пальто вначале примерьте, — едва ли не приказным тоном заявила моя подчиненная. — Можете прямо на халат надевать. Если не подойдет, сбегаю, поменяю. Но должно быть впору.
Пальто и на самом-то деле пришлось впору. Не новое, но по нынешним временам сойдет за парадное.
— Я отвернусь, а вы теперь полностью оденьтесь, и все прочее примерьте.
Все подошло, я даже и не сомневался. Жаль, что в палате не было зеркала, но я знал, что выгляжу, как типичный пролетарий в гражданско-военной одежде. Хорошо, что Наташка меня не видит, она бы долго смеялась. Хотя, дочь графа Комаровского среди своих «коммунаров» еще и не такие наряды могла видеть.
— Здесь сдача, — сказала девушка, выкладывая на тумбочку несколько бумажек. — Если вам она не нужна, то я себе оставлю, на извозчика потрачу, чтобы консерву не тащить.
Ишь, она еще и честная. И как после этого не оставить бедной девушке сдачу? Нет, а она точно трудилась учительницей в Единой Трудовой школе Петрограда? Не подрабатывала ли тайком приказчиком в магазине готового платья? Подозрительная личность, мадмуазель Семенцова.
— Сегодня уже поздно гулять идти, — сказала девушка. — Темнеет быстро, а фонари у нас не горят. А в потемках и напасть могут, и не увидите ничего. Давайте завтра? Не возражаете, если и я с вами погуляю? Пройдемся по городу, а вы заодно мне о будущей работе расскажете, чтобы поподробнее, а не как в прошлый раз.
Я выглянул в окно. И впрямь, уже надвигались сумерки и на прогулку выходить поздновато. Завтра схожу. То есть, вместе сходим. А насчет подробностей, это она права. Но у меня и у самого только наметки есть, а инструкций для будущего сотрудника никаких нет. Предполагал, что на досуге все обмозгую. Впрочем, так даже и не хуже. Девица толковая, все схватывает на лету. Авось, сама что-нибудь придумает. Вон как насчет прачечной ловко придумала.
— А как вы по темноте домой пойдете? — забеспокоился я. — Извозчика где ловить станете? Может, вас проводить?
— Извозчик у меня уже здесь, недалеко от входа в госпиталь стоит, — успокоила меня Мария Николаевна. — Мне до Шпалерной и идти-то всего ничего, просто не хочу с банкой дорогих консервов тащиться, могут ограбить. Да, — спохватилась девушка, — а куда мы с вами завтра пойдем? Вы Петроград хорошо знаете? Или, как все москвичи, его недолюбливаете? Я бы вас в Летний сад сводила. Туда пускают бесплатно, статуи пока не разбиты и не слишком загажено.
— Нет, Петроград я очень люблю. Тем более, что я не совсем москвич, а может даже и не москвич вовсе. А мы с вами пойдем не в Летний сад, а в Александро-Невскую лавру, — решил я, хотя еще недавно понятия не имел — куда пойду. Наверное, хотел просто побродить по Невскому проспекту, посмотреть, насколько он отличается от другого Невского.