Не поймите меня неправильно: я горжусь тем, что я азиатка, но я также сторонник здоровых человеческих отношений. И когда ребенок постоянно слышит, что он недостаточно хорош, что он недостаточно старается или, что самое страшное, когда его сравнивают с другими и говорят, что он должен брать пример со своих братьев и сестер, кузенов или одноклассников с хорошими оценками, это травмирует его хрупкую, не успевшую сформироваться личность. К тому же ребенок, не получающий за свои старания никакой награды, всю оставшуюся жизнь проводит в постоянных поисках признания, а погоня за любовью, одобрением и признанием значительно усложняет формирование прочных отношений во взрослом возрасте26.
Мы уже знаем, что наша неспособность налаживать отношения с другими говорит о слабой связи с самими собой. Только когда я привыкла говорить о своем травмирующем детстве, только после того, как пыль от проделанного мной пути успела немного осесть, только после долгих часов терапии и исследований я наконец исцелилась и стала экспертом в человеческих отношениях, научилась сопереживать и жить здесь и сейчас, прощать и помогать другим. Теперь «чаша моя полна», а туман травмы рассеялся. Конечно, иногда у меня что-то не получается, но я все время работаю над собой. Лишь заглянув в свое детство и приняв правду о нем, я смогла полностью простить маму и оставить прошлое позади.
Вот несколько упражнений на улучшение связи с самим собой, которые помогут вам лучше понять себя, других и свое детство.
Вспомните детство
Отношения с собой – ключ к отношениям с другими. Хорошим началом в понимании себя станет осознание своей истории. Плавно вернитесь к своим детским воспоминаниям. Сохранились ли у вас с тех времен отношения с кем-либо? Возможно, вам стоит немного их оживить? Возможно, есть какая-то травма, которую вы ни с кем не обсуждали или просто старались о ней не думать, вместо того чтобы проработать ее? Найдите время подумать об этом!
Обратитесь за помощью в исцелении
Свяжитесь с родственниками или родителями и спросите у них о том, что вас беспокоит. Помните, что у каждого своя правда. Например, версии о колонизации Австралии Великобританией могут кардинально отличаться в зависимости от того, говорите вы с коренным австралийцем или с колонизатором. Хотим мы того или нет, обе противоречащие друг другу версии нашли свое отражение в истории. Этой метафорой я хочу сказать, что даже если родственники или родители не разделяют вашу точку зрения на произошедшие события, это не значит, что ваша версия этих событий и ваши чувства ничего не значат.
Если вы уже поняли, что существует некая травма, например потеря близкого родственника, обратитесь к авторитетному специалисту или психологу.
Глава 5Зависимость
После того, как в 2014 году я вернулась в Перт помочь маме с переездом в дом престарелых и инвалидов, она подхватила какую-то инфекцию. Сиделки позвонили мне и попросили приехать, я вбежала в мамину комнату и увидела, как покраснело и опухло ее лицо. Сидя у изножья кровати, над ней возвышалась женщина, которую я буду звать Рондой. Ронда страдала от Альцгеймера и рака, теперь ее уже нет в живых. Она была уверена, что моя мать – это ее умерший муж. Разум Ронды начал путаться незадолго до того, как я вошла, и она стала агрессивной.
Моя непредсказуемая и дерзкая мама, казалось, вообще не боялась ее, а ведь Ронда была почти шести футов ростом и, в отличие от мамы, могла свободно передвигаться. Я подумала: «Если она и сейчас остается такой высокой, что было до того, как она стала расти вниз?» В домах престарелых и инвалидов многие становятся ниже. Моя мать, прикованная к кровати, тоже теперь совсем крошечная. Рядом с Рондой она выглядела как хрупкое перепелиное яйцо, закутанное в гнездо из одеял. Ронда схватилась за край кровати и, усмехнувшись, решительно повернулась ко мне. Ее ноздри расширились, как у тираннозавра из фильма «Парк юрского периода», который почуял человека.
– Ты кто такая? – прорычала она.
– Меня зовут Симона, я дочь Сандры. Что вы делаете в маминой комнате? – Я незаметно нажала кнопку вызова за моей ногой. При деменции такое случается: вероятно, в тот момент Ронда думала, что ей около 35 лет. Она действительно была не по годам энергична и осаниста, да и своим неистовым нравом напоминала скорее мою ровесницу, чем семидесятилетнюю старушонку. Вот вам и превосходство разума над телом: Ронда запросто могла отшвырнуть меня в другой конец комнаты.
Больше всего в этом месте – новом мамином доме – мне нравится то, что его жители, физически способные передвигаться, могут свободно гулять. Единственный риск состоит в том, что иногда они без спросу заходят в чужую комнату, как в свою. Но в тот день ситуация осложнялась тем, что Ронда считала маму своим давно умершим мужем.
– Ты не ее дочь. Это мой муж! – закричала она, и ее лицо стало красным от злости.
– Ронда, мама больна. Мне нужно о ней позаботиться. – Лежа в своей кровати, мама с весельем наблюдала за нами.
– Она не твоя мать. Как зовут наших детей? – спросила Ронда.
– Джеральд, Салли и Эндрю, – довольно ответила мама. Прожив здесь какое-то время, она точно научилась чему-то, чего не умела я. Например, она поняла, что лучший способ взаимодействовать с людьми с деменцией – не пытаться их переубедить, когда она взволнованы, а просто подыгрывать им. Я на секунду задумалась, откуда она знала эти имена. Ронда жила в соседней комнате. Она была самой близкой маминой подругой и уже второй ее соседкой.
В голове промелькнула мысль: «В тюрьме люди так же быстро осваиваются, чтобы выжить». Я гордилась мамой: даже с больным поврежденным мозгом она продолжала адаптироваться и учиться. Правда, с тех пор состояние ее мозга ухудшилось, и теперь мы подыгрываем ей так же, как она когда-то подыгрывала Ронде. Мы притворяемся, что папа все еще жив и что он отправился не на тот свет, а в отпуск.
Ронда уже замахнулась на меня, но за секунду до удара одна из маминых замечательных сиделок ворвалась в комнату. Она подошла к замершей в удивлении Ронде, плавно взяла ее за руку и отвела в другую комнату. Я все еще помню сгорбленный силуэт Ронды в дверном проеме. Она снова была в здравом уме, раскаивалась и сожалела, что не помнит, что сделала. Когда Ронда была уже у двери, я заметила, что она ссохлась примерно до половины своего прежнего роста. После многих лет под австралийским солнцем кожа на ее запястьях покрылась пятнами, как колбаса мортаделла. Сиделка, что ее увела, тоже была с пухлыми коричневыми руками. Она приехала из Манилы в поисках лучшей жизни в Австралии, но теперь лишь ежедневно вытирает задницы престарелым за мизерную плату и даже не имеет права пожаловаться. Притворяется, что ей легко. Делает свою работу. Терпит оскорбления. Эти люди – ангелы, спустившиеся на землю.
Вернувшись, она сказала: «У вашей мамы явно инфекция. Температура высокая, но сейчас вечер пятницы, и врач сможет прийти только в понедельник. Вы можете дождаться его или вызвать скорую и увезти маму в отделение неотложной помощи».
В ту же больницу, где все началось год назад. Больницу, куда я, едва прилетев из Дубая, отправилась прямо с самолета и где увидела свою болезненную напуганную мать. Сейчас она снова казалась мне напуганной. Я спросила, хочет ли она в больницу, и заметила темные круги под ее бирюзовыми глазами. В то же время ее лицо было полностью опухшим и красным.
Сейчас я все еще пытаюсь вспомнить, как мы оказались в больнице – ехала ли я в машине скорой помощи вместе с ней, добиралась ли на своей машине или вызвала такси и поехала вслед за скорой. Моя неспособность вспомнить – верный признак того, что в тот момент я находилась в режиме «бей или беги». Помню только, что у меня была на это причина, ведь то, что ждало нас в больнице, определенно заставило нас испугаться.
Царапины на защитном экране
К 10 вечера приемное отделение, в котором весь день кричали дети с ушибами от катания на скейтборде и других подобных занятий, опустело. Теперь кричать начинали взрослые. Большинство из них были зависимыми. Их высохшая кожа напоминала пожеванную сигарету, глаза выглядели запавшими, а на тонких пальцах мелькали царапины. Не только на пальцах: по всему телу, на одежде и пластиковых стульях в приемной. Внезапно я поняла, почему мама была так строга со мной в детстве. Она защищала нас от среды, с которой довольно редко сталкивалось наше замкнутое этническое сообщество консервативных католиков. Работники сидели за защитными экранами из оргстекла, наблюдая за тем, как пациенты неистово царапают эти экраны и стучат по ним. Беременная женщина взвыла. Ее партнер в мятой кожаной куртке и изношенной кепке вывел ее к экрану и начал о чем-то умолять работников. Им отказали. Он разозлился, а она снова взвыла. Я закрыла глаза и впервые почувствовала настоящий страх, исходящий не от моей собственной семьи, а извне. Я испугалась еще и потому, что в очередной раз осознала, что мы с мамой поменялись ролями. Теперь она стала моей дочерью, а я – ее матерью. Матерью 68-летней женщины в подгузниках.
Нас зарегистрировали и проводили в маленькую темную комнатку. Единственной преградой между нами и теми людьми служила белая занавеска, какие обычно висят в душевой. Занавеска закрывала только половину комнаты, так что всякий раз, когда кто-то проходил мимо, я видела их мелькающие тени. Мама начала медленно сползать из своего кресла. Она должна была лечь спать еще пять часов назад. Я зафиксировала ее кресло, присела, обняла ее и приподняла выше. Я подумала о том, сколько лет мечтала об этих объятиях и насколько зловещим образом теперь исполнилась эта мечта. Пока мама спала, я держала ее за руку. Я сидела на пластиковом стуле, зажав спинку между ног и облокотившись на нее подбородком. Когда я в очередной раз вздрогнула от донесшегося до меня крика, пластик больно впился мне в бедра. Что ж, в клипах эта поза кажется гораздо более удобной.