Той ночью я спала у сестры, чтобы не оставаться с телом отца в одной комнате. На следующее утро я подошла к его кровати и посмотрела на него с какой-то странной отстраненностью. Я коснулась его холодной руки. Это была все та же рука, на ней была все та же родинка, за которой я наблюдала годами. Но сам он был худым, серым, пустым. Его тело больше напоминало мешок с плотью. Нам часто говорят, что именно душа наполняет тело жизнью. И это абсолютная правда. Душа оживляет. В тот момент смерть показалась мне чем-то конечным, хотя ничто в мире уже не могло вдохнуть жизнь в отца заново. Я видела лишь изувеченную раком оболочку. Когда мы перевернули тело, чтобы подготовить его к перевозке в морг, я увидела огромные синяки на спине. Позже я узнала, что они называются трупными пятнами. Они появляются на теле покойника, когда кровь скапливается в нем в виде сине-черных пятен. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой маленькой. Почему никто меня к этому не подготовил? Почему никто меня не защитил? Он выглядел так, будто его убили. Возможно, в каком-то смысле так и было.
Следующие несколько дней я помогала сестре организовывать похороны. Родственники хлынули в наш дом. Сестра старалась держаться, а мама постоянно всхлипывала, и старые азиатские тетушки, не имеющие, по сути, ни малейшего права что-либо советовать скорбящим, твердили: «Будь сильной. Не плачь». Я видела, как она пыталась скрыть глубоко в себе те эмоции, испытывать которые сейчас было совершенно естественно. Разве не по этой причине и мой отец заболел раком? Он тоже прятал травмы глубоко внутри, пока, как говорит Луиза Хей, боль не превратилась в болезнь. Я пыталась делать то, что говорили другие, тогда моя культура еще имела надо мной власть. Она обязывала уважать старших, потому что они мудрее и «знают о жизни больше, чем я». Позже жизнь показала, что это не так. Нельзя считать, что другой человек знает о психическом благополучии больше нас только потому, что он старше. Подавление скорби чуть не уничтожило меня.
Мы забрали из аэропорта папиных сестер, которые прилетели из Сингапура. О том, что отца не стало, сообщила им я. Первое, что они сказали, глядя в мое заплаканное лицо, было: «Вы просто мало молились». Не так давно они приняли христианство и наверняка были горячо уверены в своих словах. С их стороны не исходило ни спокойствие, ни признательность. Я ощущала лишь растущую разобщенность. Дни подготовки к похоронам были настолько напряженными, что хотелось сбежать. Мы с отцом были лучшими друзьями. Я не видела смысла оставаться в этом доме, с семьей, которую я любила, но к которой не испытывала чувства симпатии и к тому же до конца не ощущала себя ее частью.
Теперь я понимаю, что это внутреннее беспокойство, эти противоречивые чувства положили начало формированию моего драгоценного голоса, которому в дальнейшем суждено было стать могущественным даром. Тогда же, кстати, я начала налаживать отношения с собой. Что-то расцвело внутри меня – я начала считаться со своим мнением и отказалась от удушающих послушания и долга, которые навязывают девочкам, родившимся в азиатских семьях. Ваш голос тоже несет в себе силу.
Похороны
Рано утром в день похорон я смотрела, как мама идет впереди катафалка. Мы шли рядом с ней. Никогда не забуду, как она, едва перебирая ногами, сгорбилась и выла, как подстреленное дикое животное. Жизнь загнала ее в угол. Я задумалась о том, что останется от мамы после всего этого. Станет ли она ожесточеннее и сильнее или, наоборот, смягчится и явится нам любящей матерью, о которой я так мечтала?
Мы сели в катафалк и поехали в Ривертон, где находится киоск, в котором мой отец проработал последние 20 лет. Закрывая глаза, я все еще помню, как радовалась, когда после жаркого летнего дня в начальной школе мы с мамой приходили туда и видели, как он добросовестно стоит за прилавком и кого-то обслуживает. Я подпрыгивала, чтобы показать ему, что я здесь, потому что из-за прилавка меня не было видно, а как только клиенты уходили, подбегала и обнимала его. Иногда он давал мне холодную колу из маленького холодильника. Мой отец и по сей день остается самым добрым китайцем и сингапурцем, которого я когда-либо встречала, причем добрым и на словах, и на деле. В первые месяцы после его смерти мое сердце начинало биться быстрее каждый раз, когда я проезжала мимо этого киоска. Видимо, ему тоже пришлось смириться с тем, что отца больше нет, а его место за прилавком занял кто-то другой, попавший сюда по ошибке.
В церковь зашли прихожане. Отец стал католиком ради мамы, когда они поженились. Помню, как в девяностые он похрапывал во время служб, хотя за несколько месяцев до смерти действительно нашел успокоение в религии. Я рада за него. Я шла за гробом, зачесав волосы на лицо, чтобы меня не осудили за то, что я «неправильно» скорблю. Меня пригласили произнести траурную речь. Подняв затуманенные от слез глаза, я увидела целое море людей. Эта человеческая волна выплескивалась из церкви Перта, разливаясь по ее травянистому внутреннему двору, где осенний свет падал на плечи собравшихся. У меня перехватило дыхание. Сколько же народу пришло почтить память скромного продавца? Десятилетия спустя, уже переехав в Сингапур, я поспорила с одним британцем, утверждавшим, что совершенно абсурдно надеяться что-либо изменить в этой жизни. Я не стала перекрикивать музыку в ресторане, чтобы рассказать ему историю моего отца. Возможно, в глубине души я чувствовала, что это будет лишь пустой тратой времени.
После похорон родственники пришли к нам домой на поминки. Одна из папиных сестер сказала: «Ваш отец бросил нас, когда перебрался в Австралию». В ответ на это я молча вышла из гостиной. Как бы ужасны ни были слова тетушек, я должна была проявлять уважение. Закрыв лицо руками от горя, я случайно врезалась в другую свою тетю, на этот раз по маминой линии. Мое лицо чуть не отскочило от ее огромной груди. Когда я убрала руки, она спросила: «Что у тебя с лицом?» Я прикоснулась к прыщам на щеках, которые пыталась скрыть с помощью макияжа. Должно быть, от слез он размазался. Я хотела сказать: «Потому что мой отец умер от рака. Потому что я напряжена. Потому что мне всего 19 лет».
Но я ничего не сказала, ведь, оставаясь азиатской девочкой из азиатской семьи, живущей в западной стране, с детства знала правила. Правила заключались в том, чтобы отказаться от себя, от своего голоса и мнения и проявлять должное уважение к старшим родственникам. Позволять им сколько угодно грубить и выпытывать у тебя ответы, сколько угодно критиковать и осуждать, сколько угодно сплетничать и унижать тебя, не говоря в ответ ни слова. Эти люди меня вымотали. Я лишь извинилась перед тетей за свой внешний вид и ушла. Я хоронила собственного отца, но даже не могла быть собой.
Это сбивает с толку, ведь на самом деле мы запрограммированы любить свою семью. Некоторые из нас в попытке компенсировать отсутствие одобрения и так называемую условную любовь – любовь, которую родители проявляют лишь в ответ на послушание ребенка, – наращивают толстую кожу и становятся похожи на змеиный фрукт. Затем, не успев и глазом моргнуть, мы становимся взрослыми. У нас появляются дети, а те, кто нас критиковал, с чувством выполненного долга уходят со сцены. Сидят, сгорбившись, в своих инвалидных креслах или лежат, распластавшись, на операционных столах, а мы должны за ними ухаживать. Водить их в туалет, менять подгузники и возить по врачам. К этому нас обязывает наша культура. Они никогда не скажут «спасибо» или «прости». Мы должны им только потому, что они – наши родители или кровные родственники. Все же нам приходится сочетать воспоминания о детских обидах с действительностью, в которой постаревшие родственники становятся совершенно беспомощны, и продолжать заботиться о них под старый саундтрек нашего детства «мы тобой разочарованы». Этого требует наш сыновний и дочерний долг. Но за этим долгом скрывается гнев. Он возникает из-за неспособности высказаться, когда приходит время отстаивать свою точку зрения, и этот гнев может понять далеко не каждый. Можно состоять в отношениях (многие мои парни так и не могли понять меня) или даже в браке с кем-то, и все же иная культура так и не запишется у вас на подкорке. Ведь культура – это что-то, что течет вместе с кровью по моим венам, она – такая же часть меня, как и мои миндалевидные глаза.
Супергерой человеческих отношений
Каждый день мой отец приходил на помощь другим. Его доброта и услужливость проявлялись в небольших поступках: он готовил вкусную еду для азиатских студентов университета Мердока, который находился неподалеку, приглашал их к нам домой отмечать Пасху, когда им некуда было пойти, бесконечно раздавал сигареты пожилым и тем, кто едва сводил концы с концами. Каждый раз, когда я читаю статьи о том, как чаошаньцы преуспевают в бизнесе, мне смешно. Сестра говорит: «Папа совершенно не умел вести бизнес». Она права. И все же он лучше всех нас осознавал важность человеческих отношений. У него это в крови: отец рос в крайней нищете, в доме, где царили зависимость и травма. Он понимал, что богатство и успех не могут усмирить душевную боль. В отличие от человеческих отношений. Именно они становятся целебным бальзамом, заживляющим раны от порезов и ожогов.
Травма потери отца в сочетании с отсутствием ласки в детстве развили во мне способность, чем-то напоминающую умение читать мысли. Всякий раз, отвечая на звонок с незнакомого номера, я ждала плохих новостей, и в тот день, когда сестра позвонила мне со словами «на твоем месте я бы вернулась домой», я уже знала, чего от меня хотят.
Я отменила рейс в Тоскану, куда должна была лететь на свадьбу своей лучшей подруги, и забронировала билет на самолет в Перт. Все 11 часов полета мое сердце билось так, будто вот-вот вырвется из груди и перепрыгнет на переднее сиденье. К тому моменту, как мы приземлились в международном аэропорту Перта, оно ушло куда-то в желудок и больше напоминало молот, крушащий все вокруг.
Прямо с самолета, даже не переодевшись, я поехала в больницу к маме. В своей палате с тошнотворными лазурно-синими стенами она выглядела болезненной и потерянной. Ее ноги сводило судорогами, а глаза закатывались, как у одной из моих детских кукол. Никогда прежде я не видела ее такой. На ней был огромный подгузник, из которого торчали две худенькие ножки, из-за чего она напоминала