Шалтая-Болтая. Самое страшное, что с того дня она постоянно носила подгузники. В тот момент, так же, как и после смерти папы, я осознала, что моя жизнь изменится навсегда.
Долг детей перед родителями
Все еще не веря в происходящее, я схватилась за поручни маминой кровати, отчего костяшки моих рук побелели. Один ее глаз снова закатился. Она продолжала беспомощно водить левой рукой (вскоре сиделки заботливо окрестили ее «грустной рукой») в воздухе вдоль тела, надеясь хоть что-то почувствовать. В тот момент вселенная заговорила со мной, и в моей голове прозвучал тихий шепот: «Симона, пора вернуться домой». Я сразу же возразила: «И бросить работу мечты ради той, от кого приходилось терпеть такое ужасное отношение в детстве?»
Когда мы не чувствуем прочной связи с самими собой, проигнорировать этот голос проще простого. Но именно это происшествие положило начало раскрытию моей личности. Сейчас, после длительного периода исцеления, моя связь с собой настолько крепка, что я вполне могу описать свои чувства и отношение к чему-либо, доверившись только своим инстинктам. Но тогда у меня не было таких навыков.
Игнорирование вселенной приводит к тому, что ее голос становится громче. На следующий день я снова вернулась в больницу к маме. Я приняла душ и продезинфицировала руки, так что теперь могла к ней прикоснуться. В голове снова раздался шепот, но уже куда более громкий. Он четко произнес: «Симона, пора уже вернуться домой».
Я снова и не менее громко возразила ему: «Как можно отказаться от всего, чего я добилась, ради той, кто не давал мне любви, когда я так в ней нуждалась?» Вселенная снова притихла. В течение всей следующей недели я возвращалась в родительский дом лишь в перерывах между часами пребывания с матерью. Пришел момент, и врачи сказали нам с сестрой, что мама больше никогда не сможет ходить. Тогда я постепенно принялась оценивать, во что за это время превратился родительский дом. Увидев на ковре кусочки засохших собачьих какашек, я поняла, в каком состоянии мать жила последние несколько лет, и расплакалась. Но об этом позже.
Я пошла в ванную, где ее и нашли лежащую без сознания. Хорошо, что в тот день друзья семьи ждали маму на ужин. Обширный инсульт – тот вид инсульта, из-за которого люди, страдающие, как моя мама, от редких заболеваний, оказываются в инвалидном кресле, – настиг ее в душе. Эта болезнь, словно морская ведьма Урсула из Русалочки, забирает их ноги. Голые, они продолжают лежать и биться в конвульсиях. Тем вечером я принимала душ в той же ванной и представляла, каково было маме пролежать здесь несколько часов, дрожа от страха в луже собственных испражнений. Я представила, как долго она лежала в ванной в абсолютном ужасе, а струи горячей, как кипяток, воды, в которой она так любила мыться, били ей в лицо. Должно быть, когда дверь выломали, пар застилал ей глаза.
Пока те же струи воды стекали по моему лбу, вселенная опять взвыла: «Симона, ты ДОЛЖНА вернуться домой, СЕЙЧАС ЖЕ!» Она прокричала это так громко, что я от испуга чуть не поперхнулась горячей водой. Мне больше нечего было ей возразить. На следующий день я приехала к маме, чтобы попрощаться. Я окончательно приняла решение вернуться на родину и улетала обратно в Дубай, лишь чтобы завершить все незаконченные дела. Своей тонкой, но рабочей правой рукой она схватила мою руку и притянула меня к себе. В ее голосе слышалась интонация, которую я никогда прежде не слышала, но которую ждала все детство: «Пожалуйста, не бросай меня. Пожалуйста, вернись и позаботься обо мне».
Всю свою жизнь она собственным примером показывала, что уязвимость – удел слабых. Но эта же уязвимость, порожденная страхом, стала в итоге мощным двигателем нашего сближения. Именно в уязвимости кроется секрет настоящих человеческих отношений. Как только я поняла это, она приобрела для меня гораздо большую важность.
«Конечно, мамочка», – ответила я, и слезы потекли по щекам. За последующие шесть месяцев я распрощалась с жизнью в качестве экспата в Дубае и вернулась в родной город. Я понятия не имела, насколько полезной окажусь в новой реальности моей мамы, надеясь, что достаточно будет просто быть рядом с ней. Известно, что взаимодействие с другими предотвращает осложнения после инсульта гораздо лучше, чем постоянный прием лекарств. Доктор Джеймс Коэн в свое время провел знаменитый эксперимент, участники которого получали удар током в одну руку, в то время как за другую руку их держали близкие или же медсестры и сиделки. Активность в областях мозга, отвечающих за боль, оказалась меньше ожидаемой. Это значит, что именно присутствие дочери рядом облегчило боль моей мамы. Но тогда я не знала этого, и вскоре в игру вступили самоуничижение и бесцельность.
Моей маме требуются две сиделки. Поэтому рядом с ней все время должно находиться два человека, которые будут за ней ухаживать: переносить ее из кровати в туалет, оттуда в столовую, а потом обратно в кровать. Другими словами, без помощи двух человек она не может передвигаться самостоятельно.
Мои друзья из Азии спрашивают, почему мы просто не наймем ей частную сиделку. Для азиатских стран это обычное дело благодаря обилию недорогих работников, пребывающих с Филиппин и из Индонезии: маленькие темнокожие женщины, обладающие невероятным терпением и силой, покидают свои дома и всю жизнь работают сиделками. Благодаря им пожилых людей не нужно отправлять в дом престарелых и инвалидов. С другой стороны, сиделки по всему миру ломают позвоночник, потому что им приходится поднимать взрослых мужчин с кровати и усаживать в инвалидное кресло, поэтому в Австралии, чтобы защитить персонал, разработали «правило двух сиделок». Мама живет в доме престарелых и инвалидов, и ей приходится ждать, пока ее отнесут в туалет, чуть дольше, чем если бы у нас была своя сиделка, но это более гуманно по отношению к работникам.
На самом деле они настолько хорошо помогали – и помогают – маме со всеми ее процедурами, что я даже чувствовала себя бесполезной. Не в состоянии помочь, я просто сидела с ней по 5–6 часов каждый день и наблюдала. Чувство бесполезности и бесцельности стало одной из причин моей разобщенности с окружающими. Единственное, что меня спасало, это моя мама. Но я смотрела, как она страдает, и понимала, что сейчас ей гораздо хуже. Целыми днями она лишь ела свои диетические десерты, читала старые выпуски журнала Woman’s Day и пыталась не уснуть во время просмотра вечерних игровых шоу на девятом канале. Она считала унизительным, что не может попасть к себе же домой без посторонней помощи, и возмущалась, что ей приходится звонить в звонок и ждать, пока кто-то не придет подтереть ей зад в туалете.
Прощение
Однажды, спустя несколько месяцев наблюдения за матерью, я спросила ее сиделок, могу ли хоть чем-то помочь (мне всегда нужно быть полезной, так меня воспитали). Тогда сиделки попросили меня помочь сводить ее в туалет. Я уже многое повидала, но была совершенно не готова увидеть то, что ждало меня теперь – истинное лицо моей матери. Не маску, которой она прикрывалась, а отголосок той, кем она могла быть, пока не обозлилась на весь мир. Не мать и не учительницу, а просто Сандру, которой она была до того, как стала госпожой Хэн.
Она стояла в туалете, уткнувшись носом в белую кафельную стену всего в двух метрах от меня. Теперь уже ее костяшки побелели оттого, что она схватилась за металлические поручни ванной. Она стояла, и я вдруг поняла, что уже год не видела ее на ногах. Она была в рубашке, но без штанов. Ее тонкие ноги выглядели как две зубочистки, потому что мышцы атрофировались от постоянного сидения в инвалидном кресле. Мама держалась крепко, стараясь не упасть, и одна из сиделок подбежала, чтобы поддержать ее с левой, слабой стороны, потому что она опасно шаталась, как птица со сломанным крылом. Я улыбнулась, когда увидела на стене ванной распечатанное изображение Джорджа Клуни, которое почти касалось ее лица. На прошлой неделе там висел принц Гарри. Она попросила сотрудников распечатать ей эти портреты, чтобы смотреть на что-то приятное во время ежедневных процедур.
Когда я снова посмотрела вниз, сердце заныло. Она все еще была в блузке, с голыми ногами, в подгузнике. Без малейшего намека на какое-либо достоинство. Раньше моя мама была властной и сильной, как тигрица. Я никогда не видела ее настолько уязвимой, разве что в день похорон отца. Сейчас же она полностью утратила себя. «Слабость» вытеснила силу.
Одной рукой сиделка поддерживала маму, а другой снимала с нее подгузник. Вторая сиделка подталкивала под нее кресло-туалет. Все, что мне надо было сделать, – это выкатить инвалидное кресло обратно из ванной, чтобы освободить место. Всего одна задача, но я была в ужасе. Я застыла, увидев, во что превратился человек, некогда подавлявший меня своей властностью и критикой: теперь она исполняла второстепенную роль в этом мрачном балете, раздеваясь и испражняясь у станка. Прежде ее власть надо мной была так сильна, что, даже когда я сбежала от нее и нас стали разделять океаны, ее голос все так же эхом раздавался в моей голове. Теперь же вся ее власть свелась к этому. Мама увидела мое перекошенное от испуга лицо в зеркале ванной. Я быстро пришла в себя и натянула «медийную маску»: глаза стали стеклянными, зрачки расширенными, уголки рта были слегка приподняты в фальшивой улыбке, как у диктора новостей. Только спустя шесть лет после этого происшествия я снова смогла искренне улыбнуться «улыбкой Дюшена», от которой в уголках моих азиатских глаз появлялись морщинки.
«Ты в порядке, дорогая?» – спросила мама. После инсульта слово «дорогая» прочно укрепилось в ее лексиконе, она смягчилась. «Все хорошо, мам», – соврала я, закатывая кресло обратно в ее комнату. Сгорбившись, я сидела на краю ее кровати, оснащенной гидравлическим приводом и надувным матрасом, предотвращающим появление пролежней. Матрас просел подо мной с едва слышным «вздохом». Я разрыдалась. Я надрывно ревела, как зверь, совсем как моя мать, когда шла за катафалком отца. Эта боль и этот вой перешли ко мне по наследству. В тот миг передо мной предстало все, через что прошла мама, и я за все ее простила. Простила за страх, который она в нас вложила, за бардак в доме и за отсутствие эмоциональной поддержки. Чтобы вы поняли, насколько важным был для меня этот момент, придется рассказать, с чего все началось, но сперва…