Да, это был разговор. И Рашид не слышал его, а видел. Разговор тех двух «теней».
«Тени» больше не метались, а расположились где-то на периферии орнамента, как будто бы сели отдохнуть, выполнив работу… Что, кстати, вполне возможно — боли Рашид больше не чувствовал. Совсем. Но если бы он сказал, что чувствует себя хорошо, это было бы неверно, не вполне верно. Да, ему было хорошо, но себя он чувствовал… пожалуй, что никак. Он больше не ощущал своего тела — за исключением едва ощутимого потягивания, так тянуло бы бок, если бы он был, — но его не было, ни бока, ни другого бока, ни спины, ничего, вообще ничего больше! Тела здесь не было. А Рашид — был. И он внимательно вглядывался в разговор, надеясь понять, что же произошло, и надеясь как-то привыкнуть к этому своему новому хорошему никакому состоянию.
Понимать было просто: нужно было смотреть.
Сначала было ясно только что-то самое общее — о ком говорят (о нём, и весь орнамент развёрнут, обращён к нему), каковы его дела (были плохи, и узорчики пятятся, никнут, сползают; теперь лучше — и они приблизились, воспрянули, засветились)…
Потом стало понятно, что с подробностями: они в отдельных элементах, это как частицы, как звуки, но лучше. Звуки всё-таки бессмысленны и их надо складывать, а эти элементы и есть смысл, и важна не столько форма, то, что уже сложено, сколько движение, изменение… Совсем скоро он, собственно, не смотрел, а слушал. Просто забыл, что смотрит. И вспомнил, что помнит этот язык. Знал его — и знает…
— Он восстановится?
— Будем надеяться.
— Никогда такого не видела, буквально вымотан… Почему не закроют это направление? С кем он, вообще, работал?
— Биоформа. Разумные приматы. Называют себя людьми…
— А они разговаривают? Приматы?
— Ну, с речью мы им помогли, конечно. А направление действительно закрываем. Всё впустую. Люди… Ты их и не видела? Они, по-своему, симпатяги, не такие гориллы, как на Инте. Внешне поблагороднее, да… Но в этом даже какая-то ирония — стадный инстинкт не преодолён, крайне агрессивны…
— Разумны — и агрессивны?
— Там что-то вроде дефекта сознания. Непрохождение дихотомии «истинное / ложное».
— Не могут определить, где ложное?
— Могут. Определяют. Но не исключают. Легко его выбирают, если находят более привлекательным, а частенько и просто — подражая друг другу… Вообще очень имитативны. Делают вид, что поняли, делают вид, что делают, в итоге не понимают и не делают, любят брать уже готовое… Мы им не только с речью помогали — все базовые понятия, культурные коды, техноактивы… И ведь буквально сразу, как они что-то там залепетали, разумную деятельность начали изображать. Кто ж знал, что они так и будут — изображать. Инта — процветает, а эти… Всё, до чего добираются, тут же у них оружие. И убивают, убивают, убивают, никакие коды не в помощь.
— Кого убивают?
— Себя. Таких как сами. Всё, что по дороге попадётся… Даже энергиями — и теми убивают…
— Энергиями? Зачем? Ведь и простая механика…
— Чтобы ПОБОЛЬШЕ… Уникальные существа, действительно уникальные. Биоформа с сознанием — уже чудо, редкость, своего рода патология. А тут биоформа с дефектом сознания… Техноактивы мы, конечно, перекрыли, не надо бы этим симпатягам по Вселенной разбредаться… Потом, какое-то время, паллиативно помогали — просто резидентов туда отправляли. Амортизаторов. Даже тела им для этого синтезировали… Хотели хоть немного «разбавить», снизить агрессию, показать, что это не единственно возможный вариант…
— Не снизили?
— Только отчасти. Сколько-нибудь значимо — только при десяти к одному…
— Один амортизатор на десять человек?
— Наоборот.
— Но ведь это…
— Да. Неприемлемо. Превосходит все мыслимые пределы. Зачем нам планета амортизаторов?.. Вот, забираем. Там их почти и не осталось уже…
— И как теперь те? Люди…
— Никак. Плохо. Самоуничтожатся, я думаю… Представь, что у них там делается, если амортизатора в таком состоянии возвращаем!
— Он нас слышит? Рааш!
— Рашид его там звали… Вряд ли слышит. Не думаю. Сейчас он, в лучшем случае, свои ощущения слушает. Нужно время…
— Нет, всё-таки слышит! А это? Вот здесь…
— Мм… Нет, нет. Это другое. Смотри внимательнее. Ну?.. Это дискомфорт. Вот тут, да… Вот тут мне не нравится. Видишь?
— Ему больно?
— Нет, сейчас нет. Именно дискомфорт. С телом что-то не так, там, на месте. А он ещё не потерял с ним связь — так, чтоб окончательно…
— Что будем делать? Что-то надо делать?
— Что тут сделаешь? Нужно время, я же говорю… Тело что-то или кто-то беспокоит, тянет — может, нашли и волокут… Или нет, нет. Было бы обширнее… Трудно сказать. Нет, нет. Не могу сказать… Надо ждать.
— Просто ждать?
— Ну, ждать, как видишь, совсем не так просто… Ты вот знаешь, например, что, возможно, мы его и не вытащили ещё? Больше того: возможно, и не вытащим. Вторая попытка реже бывает удачной…
— Нам нужна будет… вторая?
— Направление действительно очень специфическое… Иногда амортизаторы привыкают к телу. Настолько привыкают, что беспокоятся о его судьбе.
— О судьбе синтезированного мяса?
— Именно. Даже возвращаются в него, если что-то не так. Исправляют что могут. Это сюда их можем забрать только мы, да и нам, как видишь, не так это просто, — а вот обратно они могут и сами. Вернуться ведь не сложно, пока есть связь с телом. Пока есть связь — есть возможность…
— Всё-таки мне кажется, он нас слышит. Может, нам не говорить об этом?
— А ты могла подумать, что это секрет? Амортизатор — живая душа. Да, рабочая лошадка — но живая. Выбирать ему. Он всё это знает и умеет, будь уверена. Мог что-то забыть — там, на месте, они вообще на мнимых воспоминаниях, искренне считают себя людьми, иначе просто не выжить, — но никогда ничему не мог бы разучиться…
«…Пока есть связь — есть возможность», — эхом повторил Рашид. Наверное, мысленно повторил, хотя ему и показалось, что это было очень громко. Его беспокоила не судьба синтезированного мяса, дело было в другом.
То, что «тени» назвали дискомфортом, беспокоило его куда сильнее, чем они могли подумать.
Бок всё тянуло и тянуло, пока Рашид не сообразил, что это и не бок вовсе, а рука. А на руке — поводок, он всегда его вот так, на кисть, наматывал… И что-то ещё, кроме руки, поводка и этого надоедливого натяжения не давало ему покоя. Раздражало, тревожило…
Рашид попытался представить всю руку, и тут же её ощутил: она лежала неудобно, локтем прямо на сломе толстенного стебля. Даже запах чувствовался от стебля, терпкий, бальзамный — пижма… И ещё какой-то запах. Очень знакомый и очень недружелюбный…
Да, раздражал именно он. Запах костра? Котельной? Нет, но… Запах гари, вот что это было. Запах пожара…
Как только Рашид понял, что нужно вернуться, он понял, как это можно сделать — надо просто представить, как следует представить, увидеть себя там. И понял, что это действительно не сложно…
…Рашид лежал на мокрой траве. Голова буквально трещала, а тело не болело, но как-то колюче пощипывало, всё, целиком, как будто сильно затекло и теперь медленно «растекало»…
Как он здесь вообще оказался? Сколько пролежал? Собака, судя по звукам, чистилась, где-то здесь, в траве, утелепавшись на всю длину поводка. Всё кругом было холодным и мокрым. И откуда-то сильно пахло горелым…
— …шма, — попытался подозвать Рашид — губы слушались плохо. Пижма слушалась ещё хуже — она не собиралась подходить, только шумно зевнула и продолжила клацать зубами — скорее всего, выкусывала из шерсти семена.
Рашид её не видел — ни обычным, ни «сторонним» зрением. Видел только траву, небо, забор… И себя на траве — это если со стороны… Зато если прямо, безо всяких там «сторон», то ещё и красивую тонкую змейку чёрного дыма над забором. Получалось, что змейка ползла над домом. Скорее даже из дома… Так вот откуда этот запах горелого!
Рашид вскочил, сам не представляя, откуда взялись силы. Но тут же покачнулся и свалился обратно, на примятую траву. К нему подскочила Пижма и принялась лизать прямо в губы.
— Фу… Тьфу… — нескоординированными движениями отмахивался старик.
Он попытался встать снова. И у него, хотя он сам в это не очень-то верил, получилось!
Он двинулся к калитке, волоча за собой Пижму, да и самого себя, в общем-то, волоча — тело он ощущал каким-то не вполне своим, слишком тяжёлым, неудобным.
Дым шёл из кухни, из открытой форточки. Не валил, а просто шёл, даже полз: не торопясь змеился вверх и там, так же не торопясь, медленно, таял. По всей видимости, горело что-то небольшое…
Рашид зацепил поводок за перила на крыльце, буркнул что-то Пижме, чтобы она сидела (она тут же легла), и заволок себя в кухню. Там, в едком чёрном дыме, он увидел такую картину: на подоконнике тлеет старая поролоновая подушка, а под подоконником, на полу и, по всем признакам, без сознания, лежит Коля.
Подушка всегда здесь лежала — Рашид накрывал ею большую кастрюлю, чтобы та быстрее закипала. А вот Коля… Когда старик уходил, он был в комнате. Курить пришёл?.. Ну да. И на ногах не удержался. И сигарету не потушил. И сейчас угорит, если ещё не…
Рашид тащил Колю как-то автоматически, хорошо понимая, что это ему не по силам, понимал и тащил. Далеко, правда, не унёс, только до крыльца. Собака едва успела отскочить… Старик сел рядом — надо было отдышаться.
Коля закашлялся.
— Ммм… — застонал он, ворочаясь и открывая глаза.
Пижма заскулила и осторожно лизнула его руку.
— И ты здесь, скотина… Ну чё там, Бабай? Сильно погорело? Зато мы… — хрипло захихикал он, — зато мы — опа! — и спаслись…
Голос у Коли был пьяный, но довольный. Рашиду хотелось что-нибудь ответить, но он не знал что. Он потрогал затылок — болела вся голова, но здесь сильнее… Потушил ли он подушку? Нет, не помнил. Странно про такое забыть — но, получается, забыл. Может, и ещё чего поназабывал…
— Рашид рулит… — неизвестно почему пришло ему на ум так отозваться. Но Коля мог и не слышать, он опять закашлялся.