дженерики] из таких стран, как Индия и Таиланд, которые стоят всего 300–500 долл. или 3–5 % от [стоимости] «настоящих» [препаратов].
Правительства африканских стран не делают ничего революционного. Все патентные законы, даже самый перекошенный в пользу патентообладателя американский закон, содержит положения, которые ограничивают права патентообладателя, когда они вступают в противоречие с общественными интересами. В таких случаях, правительства могут отменять патенты, приказывать обязательную выдачу лицензии (заставляя патентообладателя выдавать лицензии третьей стороне, за разумное вознаграждение) или разрешить параллельный импорт (ввоз «продуктов-копий» из стран, где данный продукт не запатентован). И действительно, по следам [возникшей] паники от угрозы террористического применения [спор] сибирской язвы в 2001 году, правительство США воспользовалось положениями об общественном интересе для достижения максимального эффекта: угрожая издать приказ об обязательном лицензировании, оно выжало из «Bayer», немецкой фармацевтической компании, колоссальную скидку в 80 % за «Cipro», патентованный препарат от сибирской язвы[153].
Несмотря на законность действий африканских стран в отношении ВИЧ/СПИД препаратов, 41 фармацевтическая компания объединились вместе и решили преподать [им, а заодно и всему миру] урок на примере ЮАР, и в 2001 г. привлекли её к суду. Они утверждали, что положения законодательства ЮАР, позволяющие параллельный импорт и обязательную выдачу лицензии, противоречит Соглашению по TRIPS [Связанными с торговлей правами интеллектуальной собственности]. Последовавшие за этим кампании [протеста] общественности и всеобщее возмущение представили фармацевтические компании в невыгодном свете, и, в конечном итоге, они отозвали иск. Некоторые из них даже предложили существенные скидки на свои ВИЧ/СПИД препараты африканским странам, чтобы загладить дурную славу, вызванную этим эпизодом.
Во время дебатов, по ВИЧ/СПИД препаратам, фармацевтические компании утверждали, что без патентов не будет новых препаратов – если кто угодно может «украсть» их изобретения, то у них не будет причин вкладывать средства в изобретение новых препаратов. Приведя слова Авраама Линкольна, единственного президента США, который получил патент[154]: «патент поддерживает огонь гения топливом [материального] интереса», Харви Бэйл (Harvey Bale), генеральный директор Международной федерации Ассоциаций производителей фармацевтической продукции заявил, что «без [прав интеллектуальной собственности] частной сектор не станет вкладывать сотни миллионов долларов, которые нужны, чтобы разработать новые вакцины против СПИД и других инфекционных и неинфекционных заболеваний»[155]. Следовательно, продолжали фармацевтические компании, те, кто критикуют патентную систему (и другие права интеллектуальной собственности), ставят под угрозу будущий поток идей (а не только препаратов), подрывая саму производительность капиталистической системы.
Аргумент кажется вполне разумным, но это всё только полуправда. Неправда, что нам всегда приходится «подкупать» умных людей, чтобы они придумывали новые штуки. Материальные стимулы, хотя и важны, всё же не единственное, что движет людьми вкладывающимися в производство новых идей. В самый разгар дебатов по ВИЧ/СПИДT, 13 членов Королевского общества [«The Royal Society of London for Improving Natural Knowledge», выступает в роли Академии наук Великобритании], самого главного научного объединения в Великобритании, выразили эту мысль очень сильно в своём открытом письме в редакцию газеты «Financial Times»: «Патенты – это только одно из средств способствовать открытиям и изобретениям. Научная любознательность, в сочетании со стремлением принести пользу человечеству, в течение всей [человеческой] истории всегда имела намного большее значение»[156]. Многочисленные исследователи по всему миру, постоянно выдвигают новые идеи, даже, если напрямую от них ничего не получают. Государственные научно-исследовательские институты или университеты зачастую недвусмысленно отказываются получать патенты на сделанные ими изобретения. Всё это демонстрирует, что множество исследований мотивируются [вовсе] не прибылью от патентной монополии.
Это явление – вовсе не какая-то крайность. Много исследований проводятся некоммерческими организациями, даже в США. К примеру, в США в 2000 году только 43 % средств, потраченных на исследования [новых] препаратов, поступило от самой фармацевтической индустрии. 29 % средств поступило от правительства США и остальные 28 % – от частных спонсоров и университетов[157]. Так что, если даже завтра в США отменят фармацевтические патенты, и в ответ на это все фармацевтические компании закроют свои лаборатории (чему, разумеется, не бывать), у них в стране всё равно останется больше половины нынешних исследований [в сфере новых] препаратов. Ещё менее вероятно, что небольшое уменьшение прав патентообладателей (к примеру, если их заставить выставлять меньшие цены бедным людям или бедным странам, или заставить принять более короткий сорок патентной защиты в развивающихся странах) приведёт к исчезновению новых идей, вопреки мантре патентного лобби.
Также не следует забывать, что патенты исключительно важны только для некоторых отраслей, таких как фармацевтическая, и прочие химические отрасли, а также для индустрии программного обеспечения и развлечений, в которых копирование происходит очень просто[158]. В других отраслях, скопировать новую технологию не так-то просто, и инновация автоматически даёт изобретателю временную технологическую монополию, даже при отсутствии патентного закона. Монополия проистекает из естественных преимуществ, которые получает новатор, в их числе: отрыв от последователей (по причине того, что подражателям потребуется время на усвоение нового знания); преимущество в репутации (в том, что новатор – первый, а следовательно, самый известный производитель) и просто фора во времени в «гонке на кривой обучения» (т. е. естественное увеличение производительности, за счёт [большего] опыта)[159]. Возникающая в результате временная монопольная прибыль является достаточным вознаграждением за инновационную деятельность в большинстве отраслей. И действительно, этот аргумент против патентов был очень популярен в XIX веке[160]. Также именно поэтому патенты не фигурировали вовсе в знаменитой теории инноваций американского экономиста австрийского происхождения Йозефа Шумпетера (Joseph Schumpeter) – Шумпетер считал, что монопольная рента (или то, что он именовал прибыль предпринимателей [экономических новаторов]), которой будет пользоваться технологический новатор, посредством вышеупомянутых механизмов, является достаточно большим стимулом, для того чтобы вкладываться в создание новых знаний[161]. Большинству отраслей, вообще-то, не нужны патенты и прочие права интеллектуальной собственности для того, чтобы производить новые знания – хотя они будут более чем счастливы воспользоваться ими, если их им предложить. Патентное лобби говорит глупости, когда пытается доказать, что без патентов не будет технического прогресса.
Но даже и в тех отраслях, где копирование осуществляется просто, и следовательно патенты (и другие права интеллектуальной собственности) необходимы, нам нужно найти баланс между интересами патентообладателя (а также владельцем авторских прав и торговых марок) и обществом. Очевидная проблема состоит в том, что патенты, по определению, создают монополии, которые налагают [определённые] издержки на всё остальное общество. К примеру, патентообладатель может воспользоваться своей технологической монополией, чтобы эксплуатировать потребителей: некоторые считают, что именно этим занимается «Microsoft». Но проблема состоит не только [и не столько] в перераспределении дохода между патентообладателем и потребителями. Монополия ещё порождает социальные нетто-потери (net social loss), позволяя производителю максимизировать свои прибыли, производя менее социально желательного объёма, что и порождает социальные нетто-потери (это объяснялось в Главе 5). Также, указывают критики, поскольку это система, в которой «победитель забирает всё», патентная система зачастую приводит к дублированию исследований среди конкурентов, что может быть расточительным с социальной точки зрения.
В аргументации в поддержку патентов имеется одно непроговаримое вслух допущение, что такие издержки более чем возмещаются той пользой, которая появляется от увеличившегося [потока] инноваций (в частности, увеличившейся производительностью), но [никто не в состоянии] гарантировать этого. И действительно, в Европе середины XIX века, мощное антипатентное движение, возглавляемое британским свободнорыночным журналом «The Economist», возражало против патентной системы, на тех основаниях, что её издержки будут выше её пользы[162].
Конечно же, либеральные экономисты середины XIX века, выступавшие против патентов, ошибались. Они не могли признать, что некоторые формы монополии, включая патентную монополию, могут создавать больше пользы, чем издержек. К примеру, меры по защите зарождающихся отраслей порождают неэффективность, тем что искусственно создают монопольное положение отечественным фирмам, на что с большим удовольствием вам укажут экономисты-свободнорыночники. Но такой протекционизм может быть оправдан, если в долгосрочной перспективе он поднимет производительность и многократно возместит потери от созданной монополии, о чём я неоднократно говорил в предыдущих главах. Аналогично, мы поддерживаем защиту патентов и прочих прав интеллектуальной собственности, несмотря на то, что потенциально они могут создать неэффективность и потери, потому что мы убеждены, что в долгосрочной перспективе они более чем компенсируют все издержки тем, что создадут новые идеи и повысят продуктивность. Но принять потенциальную пользу патентной системы, это не то же самое, что утверждать, что у неё не будет никаких издержек. Если мы спроектируем её неверно, и дадим патентообладателю слишком много патентной защиты, система может дать больше издержек, чем пользы, как бывает, например, в случае с чрезмерной защитой зарождающихся отраслей.