Выжившим генералам пришлось покинуть страну: Варгас Сантос и Урибе Урибе выехали через Риоачу в Каракас. Генерал Эррера направился в Эквадор и сумел улизнуть от правительственных войск, но не от безрассудных, упрямых слов. В Эквадоре его нагнал приказ, которым Варгас Сантос назначал его командующим военными действиями в департаментах Каука и Панама.
Из Панамы можно выиграть войну.
С Панамы начнется освобождение родины.
Генерал Эррера, как можно было ожидать, согласился. За пару недель он набрал экспедиционный отряд – триста либералов, разбитых в боях на юге и тихоокеанском побережье и теперь рвавшихся отомстить за себя и погибших товарищей; но, чтобы добраться до Перешейка, не хватало корабля. В этот момент deus ex machina (которому так привольно в театре истории) прислал добрую весть: в порту Гуаякиля на рейде спокойно стоял с грузом скота и ожидал рейса в Сальвадор корабль под названием «Ирис». Эррера осмотрел его и выяснил самую главную техническую характеристику: владелец, «Бенхамин Блум и компания», выставил его на продажу. Без промедления генерал дал партнерам честное слово, подписал обязательство заключить договор купли-продажи по прибытии в Сальвадор и обмыл сделку стаканом агуапанелы с лимоном, в то время как капитан-сальвадорец и его первый помощник праздновали ромом. В начале октября поделенный пополам между юными повстанцами и коровами, у которых все четыре отдела желудка словно сговорились страдать от неостановимой диареи, «Ирис» отплыл из Гуаякиля.
Нас в особенности интересует один солдат: камера наезжает, с трудом обходит коровьи спины, проплывает под мягким веснушчатым выменем, уворачивается от предательского удара хвостом и в сером свете (и окружении коровьих лепешек) показывает нам непорочное робкое лицо некоего Анатолио Кальдерона.
Анатолио встретил девятнадцатый день рождения среди коров, пока корабль шел вдоль побережья близ города Тумако, но из застенчивости никому не сказал, что он нынче именинник. Он родился на асьенде в Сипакире у индейской служанки, умершей при родах, и хозяина, дона Фелипе де Ру, буржуа-бунтаря и социалиста-дилетанта. Дон Фелипе продал семейные земли и уехал в Париж до того, как его незаконнорожденный сын достиг совершеннолетия, но оставил ему достаточно средств на получение любого образования в любом университете страны. Анатолио записался в университет Экстернадо на факультет права, хотя в глубине души предпочел бы изучать литературу в Росарио и пойти по стопам Хулио Флореса, божественного поэта. Когда генерал Эррера после победы в Пералонсо был проездом в Боготе, где его встречали как героя либеральной молодежи, Анатолио вместе со сверстниками, полными патриотического пыла и всяких подобных вещей, висел на окнах Экстернадо. Он помахал генералу, и генерал выбрал его среди прочих студентов, чтобы помахать в ответ (по крайней мере, Анатолио так показалось). После парада Анатолио спустился на улицу и нашел на мостовой подкову, слетевшую с копыта либерального скакуна. Находка показалась ему добрым предзнаменованием. Он очистил подкову от земли и сухого навоза и сунул в карман.
Но война не всегда так упорядочена, как нам представляется по рассказам о ней, и тогда юный Анатолио не попал в повстанческие войска генерала Эрреры. Он продолжал учиться, намереваясь изменить страну при помощи тех же законов, что использовали консерваторы, желая ее растоптать. Однако 31 июля 1900 года один из этих консерваторов явился пред очи почти уже девяностолетнего дона Мануэля Санклементе и заявил ему (грубее, чем передаю я): никчемному старику не место у кормила нации, а потому он смещен с престола Боливара. Государственный переворот занял всего несколько часов, а еще до конца недели шесть студентов-юристов покинули университет, уложили котомки и уехали из города на поиски первого либерального батальона, готового принять их в свои ряды. Из этих шести трое погибли в битве при Попаяне, один попал в плен и был препровожден в исправительную тюрьму департамента Кундинамарка, более известную как «Боготинский панопиткум», а двое сбежали на юг, обогнули вулкан Галерас, чтобы не столкнуться с отрядами консерваторов, и добрались до Эквадора. Одним из этих двоих был Анатолио. После стольких месяцев блужданий по полям войны всей клади у него оставалось – отполированная подкова, кожаная фляжка и книга Хулио Флореса с коричневой обложкой, пропитанной потом ладоней. В день, когда командующий батальоном Каука полковник Клодомиро Ариас сообщил солдатам, что батальон вливается в армию генерала Бенхамина Эрреры, Анатолио перечитывал стихотворение под названием «Все настигает нас поздно»:
И слава, удачи личина,
лишь на могилах пляшет.
Всё настигает нас поздно… Даже кончина!
Вдруг у него засвербело в глазах. Он снова вчитался в эти строки, понял, что хочет плакать, и озадаченно спросил себя: не случилось ли страшное? Не превратила ли его война в труса? Через несколько дней, прячась среди коров на «Ирисе», чтобы кто-нибудь – старший сержант Латорре, например, – не уловил страх в его глазах, Анатолио подумал о матери, проклял тот миг, когда его дернуло присоединиться к повстанческим войскам, и ему отчаянно захотелось домой и поесть горячего. Но вместо дома он сидел на корабле, вдыхал пары навоза и соленую влагу Тихого океана и умирал от страха перед тем, что его ждало в Панаме.
«Ирис» прибыл в Сальвадор 20 октября. Генерал Эррера встретился в Акахутле с владельцами судна и подписал уже окончательный договор купли-продажи, все равно походивший на договор займа: если либералы выиграют войну, их правительство выплатит «Блуму и компании» шестнадцать тысяч фунтов стерлингов; если проиграют – утрата корабля будет рассматриваться как «риск, связанный с войной». Железно соблюдая порядок – сперва коровы, потом солдаты, а за ними уж экипаж, – генерал Эррера вывел всех с судна и, взобравшись на деревянный ящик, чтобы публике было лучше слышно, провел церемонию крещения. Отныне «Ирис» назывался «Адмирал Падилья». Анатолио отметил этот факт, но также отметил, что бояться не перестал. Он поразмыслил над судьбой Хосе Пруденсио Падильи, индейца гуахиро, геройски погибшего за независимость Колумбии, и пришел к выводу, что сам не желает геройски погибать ни за что на свете, что ему не интересны посмертные почести и уж тем более ему не хочется, чтобы какой-то полусумасшедший вояка называл его именем корабль. В декабре, зайдя предварительно в Тумако за полуторатысячным контингентном, ста пятнадцатью ящиками боеприпасов и девятьюстами девяноста семью снарядами для носового орудия, «Адмирал Падилья» прибыл в Панаму. Было Рождество, стояла сухая приятная жара. Солдаты не успели сойти на берег, как пришло известие: по всему Перешейку либеральные войска разбиты в пух и прах. Пока на палубе возносили молитву, Анатолио по-прежнему прятался во чреве корабля и плакал от страха.
С прибытием на Перешеек войск Эрреры война начала принимать иной оборот. Под командованием полковника Клодомиро Ариаса Анатолио участвовал во взятии Тоноси, высаживался в Антоне и помогал силам индейца Викториано Лоренсо при осаде Ла-Негриты, но во всех этих местах не переставал подумывать о дезертирстве. Принимал участие он и в битве при Агуадульсе: в ночь полнолуния, пока либеральные войска генерала Белисарио Порраса брали гору Вихия и рвались к Покри, люди Викториано Лоренсо теснили батальоны консерваторов, удерживавшие город, а именно батальон Санчеса и батальон Фариаса. К следующему полудню враг уже начал присылать эмиссаров, просить перемирия, чтобы похоронить погибших, и пытаться капитулировать наименее позорным образом. Анатолио был свидетелем того исторического дня, когда чаша весов, казалось, склонилась на сторону повстанцев и они на пару часов поверили в химеру своего окончательного триумфа. Батальон Каука потерял восемьдесят девять человек, и Анатолио сам занимался несколькими трупами, но запомнил на всю жизнь не их, а то, что почуял на стороне консерваторов: запах жареного мяса, наполнивший округу, когда фельдшер батальона Фариас начал сжигать одно за другим сто шестьдесят семь консерваторских тел, которые предпочел не захоранивать.
Запах не оставлял его во все время броска до города Панама, следующей цели сил Эрреры. Скоро ему стало казаться, что и страницы томика Хулио Флореса пропитаны смрадом консерваторского праха, и если ему попадалась строка вроде: «О, почему же я дышу тобой?», воздух немедленно наполнялся горящими сжигаемыми нервами, мышцами, жиром. Но батальон невозмутимо шел вперед: никто не догадывался, в каком аду пребывает Анатолио, никто не смотрел ему в глаза и потому не улавливал страха в них. Меньше чем в пятидесяти километрах от города Панама полковник Клодомиро Ариас разделил батальон: часть отправлялась с ним к столице, где должна была разбить лагерь на разумном расстоянии и ожидать подкрепления, которое «Адмирал Падилья» в свою очередь должен был обеспечить к востоку от Чаме, а часть, включая Анатолио, шла дальше на север под началом сержанта Латорре. Их задача состояла в том, чтобы выйти к железной дороге у Лас-Каскадас и охранять ее от всех попыток застопорить сообщение поездов. Генерал Эррера хотел ясно дать понять морским пехотинцам, маячившим, словно призраки, на своих пароходах («Айова» на рейде у города Панама, «Мариэтта» на рейде у Колона): высаживаться не нужно, либеральная армия сама в состоянии гарантировать, что железная дорога и канал не пострадают. Анатолио, участник этого смирительного плана, разбил палатку в месте, выбранном сержантом Латорре. Ночью он проснулся от троекратного грохота. Часовой спутал мечущегося в темноте дикого кота с нападением консерваторов и трижды выстрелил в воздух. Тревога оказалась ложной, но Анатолио, сидящий на своем единственном одеяле, почувствовал новое тепло между ног и понял, что обмочился. К тому времени, как лагерь угомонился и соседи по палатке уснули, он завернул в грязную рубашку подкову и Хулио Флореса и под покровом ночи совершил то, что уже давно следовало совершить. Прежде чем в густых кронах начали просыпаться птицы, Анатолио стал дезертиром.