– Вам кажется справедливым, что она и остальных держит в отсталости? Вам кажется справедливым, что люди должны страдать, только потому что эти воры из конгресса не смогли урвать себе кусок от канала?
– Нет, не кажется, господин полковник.
– Это ведь несправедливо?
– Это несправедливо.
– Отлично. Я рад, что тут мы с вами согласны, Альтамирано. Ваш отец был хороший человек. Он что угодно отдал бы, лишь бы увидеть канал. Mark my words, Альтамирано, mark my words[40]: канал будет построен, и построим его мы.
– Построите, господин полковник.
– Но для этого нам нужна ваша помощь. Патриоты, нет, герои города Панама нуждаются в вашей помощи. Вы поможете нам, Альтамирано? Мы можем на вас рассчитывать или нет?
Кажется, я дернул головой, кажется, я кивнул. Так или иначе, судя по лицу и голосу Шейлера, он остался доволен моим согласием, и какой-то отдел в моем мозге, отвечающий за подлые инстинкты, тоже, поскольку жажда мести оказалась утолена.
Проехала повозка, запряженная усталым старым мулом. Сзади сидел, свесив босые ноги, чумазый мальчишка. Он помахал нам. Но полковник Шейлер не увидел – он уже ушел.
После этого назад возврата не было. Полковник Шейлер, видимо, обладал магическими способностями, потому что немногими словами он меня магнетизировал, превратил в своего союзника. В последующие часы меня, против моей воли, захлестнули воды революции, и я ничего не мог с этим поделать. Да, я определенно помню, что события почти не зависели от моей воли: вихрь – нет, смерч – событий безвозвратно закружил меня, и я начал задаваться вопросом, какой механизм выберет на сей раз Горгона Политики, чтобы залучить меня в свои пределы. Наивные генералы уехали в город Панама; в Колоне остался стрелковый батальон под командованием полковника Элисео Торреса, нагловатого человечка с детским, несмотря на усы, оттеняющие змеиный рот, лицом. Господа присяжные читатели, позвольте мне передать вам легкий, но от этого не менее заметный звук самой бесшумной революции в мире, марш в неизбежном ритме часов. Вам придется стать свидетелями этого невыносимого хода.
Третьего ноября в 9:35 Герберт Прескотт получает в городе Панама телеграмму: «ГЕНЕРАЛЫ ОТБЫЛИ БАТАЛЬОНА ТЧК ПРИБУДУТ ОДИННАДЦАТЬ ТЧК ДЕЙСТВУЙТЕ ПЛАНУ». В 10:30 доктор Мануэль Амадор наносит визит либералам Карлосу Мендосе и Эусебио Моралесу, которым поручено написать Акт провозглашения независимости и Манифест временного правительства соответственно. В 11:00 генералов Товара и Амайю торжественно и сердечно принимают губернатор провинции Доминго Диас и семеро из числа самых выдающихся горожан. В 15:00 генерал Товар получает письмо, в котором ему советуют никому не доверять. Ходят слухи о революционных собраниях в городе Панама, и генерал обращается к губернатору Диасу с просьбой поручить суперинтендантам железной дороги немедленно перевезти сюда стрелковый батальон. В 15:15 Товар получает ответ на свою просьбу. Из Колона половник Джеймс Шейлер отказывается перевозить батальон под тем предлогом, что правительство задолжало железнодорожной компании крупную сумму. Товар, человек с тонким нюхом, хоть и медлительный, начинает чуять что-то странное и направляется в казармы Чирики, штаб-квартиру Национальной гвардии, чтобы подробно обсудить ситуацию с генералом Эстебаном Уэртасом, командующим этой самой гвардией.
В 17:00 генералы Товар, Амайя и Уэртас садятся на сосновые скамьи перед входом в казармы, близ дубовых ворот. Товар и Амайя, обеспокоенные слухами, обсуждают, какие военные решения возможны без участия стрелкового батальона, павшего жертвой правительственных долгов. Тут Уэртас встает и под каким-то предлогом уходит. Генералы ничего не подозревают. Внезапно появляются восемь солдат с винтовками Гра. Генералы ничего не подозревают. В казармах генерал Уэртас приказывает капитану Марко Саласару арестовать генералов Товара и Амайю. Саласар в свою очередь приказывает солдатам осуществить арест. Генералы начинают что-то подозревать. В эту минуту восемь винтовок поворачиваются и нацеливаются им в головы. «Что-то тут не то», – говорит Товар, а может, Амайя. «Продажные твари! Предатели Родины!» – кричит Амайя, а может, Товар. Согласно некоторым версиям, дальше они хором восклицают: «Я так и знал!»
В 18:05 на улицы города Панама выплескивается революционная манифестация. Слышны многоголосые крики: «Да здравствует свободная Панама! Да здравствует генерал Уэртас! Да здравствует президент Рузвельт!» И громче всего: «Да здравствует канал!» Напуганные военные-консерваторы заряжают оружие. Одного из них, генерала Франсиско де Паула Кастро, обнаруживают прячущимся в зловонном нужнике. Брюки у него не спущены, мундир застегнут на все пуговицы, так что приведенное оправдание (некое желудочное расстройство) неправдоподобно, и все же – причуды языка – упомянутый Франсиско войдет в историю как «обосравшийся генерал». В 20:07 полковник Хорхе Мартинес, командующий крейсером «Богота», стоящим на рейде в бухте охваченного революцией города, получает известия о том, что происходит на суше, и шлет доктору Манэулю Амадору, лидеру повстанцев, следующее послание: «Или мне отдают генералов, или я начинаю бомбить город». Возбужденный революцией Амадор теряет хладнокровие и отвечает: «Делайте что левая нога захочет». В 20:38 полковник Мартинес прислушивается к левой ноге, и та советует ему подойти поближе к берегу, зарядить орудия пятнадцатифунтовым снарядами и выстрелить девять раз. Первый снаряд падает в квартале Чоррильо, задевает Сунь Хао Ва (китаец, погибает от удара) и ложится в нескольких метрах от Октавио Пресьядо (панамец, умирает от инфаркта вследствие испуга). Второй попадает в дом Игнасио Молино (панамец, дома в момент попадания отсутствует), а третий задевает здание на 12-й Западной улице и убивает Бабьеку (панамец, жеребец першеронской породы). Снаряды с четвертого по девятый не производят никаких разрушений.
В 21:01 революционное правительство, собравшееся в Центральном отеле города Панама, представляет флаг будущей республики. Его придумал сын доктора Мануэля Амадора (аплодисменты), а сшила супруга доктора Мануэля Амадора (аплодисменты, восхищенные взгляды). В 21:03 имеет место пояснение символики. Красный квадрат означает Либеральную партию. Синий квадрат означает Консервативную партию. Звезды, ну, звезды, они что-то вроде мира между партиями, или вечного согласия в новой республике, или что-то такое же красивое, тут нужно еще прийти к единому мнению либо, например, проголосовать. В 21:33 доктор Мануэль Амадор сообщает тем, кто еще этого не знал, о своей поездке в США с целью заручиться поддержкой американцев в вопросе отделения Панамы. Он рассказывает про некоего француза, Филиппа Бюно-Варилью, который дал ему несколько практических советов по проведению революции, а также чемоданчик со следующим содержимым: декларация независимости, образец политического устройства для новых стран и военные инструкции. Присутствующие восхищенно аплодируют. Уж французы-то, черт возьми, знают, как делаются революции. В 21:45 революционное правительство решает отправить Его Превосходительству Президенту Соединенных Штатов такую телеграмму: «ДВИЖЕНИЕ ОТДЕЛЕНИЕ ПАНАМЫ КОЛУМБИИ ОЖИДАЕТ ПРИЗНАНИЯ СТОРОНЫ ВАШЕГО ПРАВИТЕЛЬСТВА ЦЕЛЬЮ ПРОДОЛЖЕНИЯ НАШЕГО ОБЩЕГО ДЕЛА».
Но заговорщики рано радовались. Революция еще не состоялась. Для этого не хватало моего вмешательства, побочного, избыточного и уж точно необязательного, как и мое предательское молчание, но навсегда отравившего меня, как холера отравляет воду. В ту минуту распятая страна (или новая воскресшая страна?) выбрала меня своим евангелистом.
«Ты будешь свидетельствовать», – сказала она мне. И я свидетельствую.
Утро 4 ноября выдалось пасмурным. Еще не было и семи, когда я вышел из дома, не попрощавшись с тобой, дорогая Элоиса. Ты спала, лежа на спине; я подошел поцеловать тебя в лоб и увидел первую примету, что день будет влажный и душный, у тебя в волосах – потные прядки прилипли к бледной шее. Позже я узнал, что в эту самую минуту полковник Элисео Торрес, назначенный командовать стрелковым батальоном, мочился под каштаном и именно там, опираясь одной рукой о ствол, узнал об аресте генералов в городе Панама. Он немедленно отправился в конторы железнодорожной компании и возмущенно потребовал у полковника Шейлера поезд, чтобы пересечь Перешеек вместе со стрелковым батальоном. Полковник Шейлер мог бы напомнить ему про договор Мальярино – Бидлэка – потом его много кто поминал – и про свою обязанность, согласно этому документу, сохранять нейтралитет в любом политическом конфликте, но он этого не сделал. Он просто ответил, что правительство еще не выплатило ему деньги, которые было должно, и к тому же полковнику Шейлеру, откровенно говоря, не нравилось, когда с ним разговаривали в подобном тоне. «Сожалею, но ничем не могу помочь», – сказал полковник Шейлер, пока я наклонялся поцеловать свою девочку (стараясь не разбудить) и, не исключено, думал при этом о Шарлотте и о счастье, отнятом у нас колумбийской войной.
Дорогая Элоиса, я нагнулся и ощутил твое дыхание, и сокрушился о твоем сиротстве, и спросил себя, нет ли каким-то темным образом в твоем сиротстве отчасти и моей вины. Все факты – я со временем зарубил себе это на носу, точнее, жизнь зарубила – связаны между собой: всё есть следствие всего остального.
В семь утра в конторах компании зазвонил телефон. Пока я медленно брел по кварталу «Кристоф Коломб», не спеша втягивал тяжелый утренний воздух и задумывался, каким станет лицо у моего шизофренического города на следующий день после начала революции, с вокзала города Панама трое заговорщиков пытались на расстоянии убедить полковника Элисео Торреса сдать оружие. «Подчинитесь революции и подчинитесь очевидности, – сказал один из них, не без изыска. – Гнет центральной власти сброшен». Но полковник Торрес не намерен был уступать сепаратистам. Он пригрозил напасть на город Панаму, пригрозил сжечь Колон, как некогда сжигал Педро Престан. Хосе Агустин Аранго, говоривший от имени революционеров, сообщил ему, что город Панама уже начал путь к свободе и не боится вооруженных столкновений. «Вашу агрессию сметет сила правого дела», – сказал он (колумбийцы всегда умели произнести великую фразу в нужный момент). Звонок внезапно прервался, поскольку полковник Элисео Торрес швырнул трубку с такой злостью, что отколол кусок деревянной столешницы. Эхо удара пометалось между высокими стенами контор и дошло до моих ушей (я был в порту, метрах в двадцати от двери в здание компании), но я не понял, не смог понять, что это за звук. Да и пытался ли? Думаю, нет: в ту минуту я находился в рассеянном состоянии, точнее, был полностью поглощен размышлениями о том, какого цвета бывает Карибское море в пасмурные дни. Бухта Лимон выглядела не частью неизмеримой Атлантики, а серо-зеленым зеркалом, и вдали на этом зеркале дрейфовал игрушкой броненосец «Нэшвилл». Чаек и плеска воды о пустые молы и пристани было почти не слышно.