Когда он спросил о Сандро и Америго, Куан только рассмеялся. Да, им позволят отправиться домой… когда Леонардо сделает все, что должен, к вящему удовольствию калифа. Пока же они едут с женщинами.
Их держали под стражей.
На Небк обрушились змеи.
Гвардейцы объявили это дурным предзнаменованием. Посланцы селения, доставившие нехитрые дары — страусиные яйца, сласти, верблюдов и заморенных коней, — рассказали, что змеи просто появились сами собой, как появляются черви на трупе. Селение потеряло из-за рогатых, черных и прочих гадюк и кобр сорок человек. Все, что можно было сделать для жертв, — перевязать их раны змеиной кожей, читать сутры из Корана и ждать, пока Аллах изъявит свою волю.
И в сущности, это было правильно.
Пятнадцать персов и семь из восьми мамлюков умерли в страшных мучениях от укусов змей после первой же ночевки в Небке. Куан спас нескольких, отрубив пораженные члены, но по большей части жертвы отказались от его помощи, предпочитая вверить себя Аллаху.
Леонардо делал, что мог, чтобы помочь Куану.
Смертельно боясь змей, он провел на ногах всю ночь и прилег поспать днем — так, решил он, его не застать врасплох ни гадюкам, ни кобрам. Но из лихорадочного, с испариной сна его вырвали вопли и стенания. Женщины издавали звуки столь пронзительные, что вначале Леонардо принял их за нечто замогильное, не принадлежащее миру живых. Слышны были и мужские голоса.
— О мой господин! — на разные лады повторяли они.
Леонардо выскочил из шатра узнать, что случилось, и услышал, что Уссуна Кассано укусила гадюка.
Он только что умер.
К его сыновьям отправили гонцов.
Леонардо вздохнул с облегчением: теперь ему не придется убивать Унгермамета, любимого сына царя. И он пошел через лагерь, мимо причитающих, укутанных в покрывала женщин, мимо верных гвардейцев Уссуна Кассано, раздирающих дорогие шелка и бьющих себя в грудь, — искать Сандро и Америго.
Но так и не смог их найти.
На закате следующего дня Леонардо был приглашен почтить усопшего царя. Перед черным траурным шатром стояли дервиши; они царапали себе лицо и грудь и молились, наложницы и служанки били в тамбурины и кричали: «Увы нам!» Одни молились, а другие причитали непрерывно и днем и ночью. Хотя обычай требовал, чтобы царь был похоронен на следующий день, не было ни погребальной процессии, ни чтения правоверными шестой сутры Корана: лагерь ждал сыновей Уссуна Кассано, чтобы они забрали тело отца и погребли в родной земле.
Следом за Куаном Леонардо прошел под полог шатра, где действительно стояли носилки — точнее, длинная скамья; на ней, покрытый алым кашмирским платом, вытянулся громадный труп. Слабо пахло камфарой, розовой водой и разложением.
А еще — кофе и гашишем.
Куан повел Леонардо дальше, и они перешли с мужской половины за тяжелые завесы персидских ковров, в гарем. Уссуна Кассано не сопровождали жены — только наложницы; а сейчас их всех увели в шатер Кайит-бея.
В гареме они увидели калифа. Возлежа на персидском ковре, он как ни в чем не бывало покуривал трубку и пил кофе.
А рядом с ним сидел Уссун Кассано — живее живого.
Калиф испытующе глядел на Леонардо, явно ожидая его реакции. Но как бы ни был удивлен Леонардо, он поклонился и обратился к Уссуну Кассано:
— Рад видеть тебя воскресшим, великий царь.
Кайит-бей чуть заметно и одобрительно улыбнулся.
— Ты подождешь моего сына здесь, — сказал Уссун Кассано. — Мы приготовили тебе хорошее укрытие.
— Когда он прибудет, сиятельный?
— Он уже в пути и будет здесь послезавтра к ночи.
— Как ты узнал это? — удивился Леонардо.
— Ему рассказали птицы, — сказал калиф, намекая на почтовых голубей, но не добавил к шутке улыбку.
И он, и Уссун Кассано пристально смотрели на Леонардо, словно ожидая от него ответа на невысказанный вопрос. Плач и причитания снаружи сливались в завесу шума, заглушая любую беседу, растворяя ее в своем рокоте, подобно грохоту океанских валов на прибрежных скалах.
— Значит, принц был извещен прежде, чем кто-либо в лагере? Не вызовет ли это подозрений?
Калиф кивнул, откровенно довольный: Леонардо своим вопросом дал ему прекрасную возможность покрасоваться.
— Мы хотим, чтобы это выглядело лишь соблюдением приличий, — сказал он, — поскольку наша вера не позволяет не предавать земле умершего. Принц поверит этой маленькой хитрости, потому что если бы мой дорогой друг властитель Персии на самом деле ушел на небеса, Аллах допустил бы малое промедление, дабы он мог быть погребен в своей святой земле.
Калиф провел рукой в воздухе и пробормотал молитву, словно этим благословением мог отвести от Уссуна Кассано смерть на вечные времена.
— Ты останешься здесь, пока не прибудет мой сын, — сказал перс Леонардо, и тому оставалось лишь кивнуть. — И я побуду с тобой.
По спине Леонардо пробежал холодок: он вдруг подумал, что, когда он убьет царского сына, царь убьет его.
Куан и калиф поклонились и оставили их одних.
От царя тянуло запахом плесени; он сидел, курил и попивал кофе, словно был один. Леонардо счел за благо первым не вступать в разговор.
— Я сам буду на носилках, потому что мой сын пожелает увидеть мое лицо, — сказал наконец царь и слабо усмехнулся. Потом продолжал: — Позже я объясню, как нужно будет все сделать.
— А тело на носилках? — спросил Леонардо.
Уссун Кассано резко тряхнул головой, как бы отказываясь иметь что-то общее с тупостью.
— Это для тех, кто желает выразить почтение. Они не заметят разницы. Тело пахнет смертью, и этого довольно, разве не так? Но мой сын, — повторил он, — пожелает увидеть мое лицо. Он останется здесь, со мной. Он захочет побыть один. Ты убьешь его, когда он задремлет. Ты услышишь, как снаружи, у шатра мальчик запоет песню. Это сигнал перебить охрану моего сына. Мой сын не должен подняться с ковра.
— Как я узнаю?..
— Узнаешь. — После очень долгого молчания царь проговорил: — Я люблю своего сына.
Леонардо взглянул на него в упор и кивнул. Он заперт в ловушке вместе с безумцем, который не может отличить убийства от доброго ночного сна; его начало слегка трясти. Он ведет себя как трус, сказал он себе.
И собирается убить, как трус.
Он выбросил эти мысли из головы и трезво отметил, что должен считаться с безопасностью Сандро и Америго. За себя, за свою жизнь Леонардо не боялся — его страшила мысль об убийстве, о хладнокровном планировании деяния столь ужасного… И что-то шевельнулось в соборе его памяти — нечто, чему лучше бы остаться погребенным; он смотрел на персидского царя, а видел длинный узкий коридор. «Глаза — окна души», — мелькнула у него мысль.
И привела к другой мысли, лежавшей совсем рядом. Сейчас он не может войти в свой собор памяти.
— Он храбр в бою, — сказал между тем Уссун Кассано, подразумевая сына. — Мой народ до сих пор зовет его Доблестным. Он лучше своих братьев.
Леонардо молчал.
— Мы могли бы использовать его храбрость и ум в бою, ибо пламя войны горит сейчас от Эрзерума до Евфрата, а в землях твоего калифа дела еще хуже. Ты знаешь об этом?
Леонардо признался, что ни о чем не знает.
— Ты знаешь, почему должен убить моего сына?
Леонардо кивнул, потому что Куан рассказал ему.
Тем не менее Уссун Кассано пересказал ему все сначала до конца, словно этим мог искупить свою вину.
Причиной того, что Унгермамет покрыл позором своего отца, являлись горные курды.
Они ненавидели Уссуна Кассано. Они завидовали его мощи и многочисленности его клана, который правил всей Персией. В прошлом году они распустили слух, что царь умер, и Унгермамет, который всегда слишком доверял тому, что ему говорят, поспешил захватить трон прежде своих братьев. Он привел с собой армию, что охраняла Багдад и весь Диарбекир, и захватил огражденный стенами Шираз, самый важный город в Персии. Когда курды узнали об этом, они отправили ему огромное подкрепление, которое грабило все, что встречало на пути.
Но пришло время, и Унгермамет узнал, что курды обманули его и что отец взял свое дотоле стоявшее в бездействии войско и двинул его отвоевывать Шираз. И хотя кое-кто из вождей заступался за принца перед Уссуном Кассано, Унгермамет побоялся, что будет предан ими, как был предан курдами. Он бежал к врагу — к Великому Турку Мехмеду, который назвал его своим сыном, открыл ему — небывалое дело! — доступ в свой гарем и дал войско, чтобы воевать с армиями своего отца.
И как раз сейчас войско Унгермамета опустошало окрестные земли.
Таким образом турки с помощью сына Уссуна Кассано могли сражаться на территории мамлюков и укрепиться на завоеванных у Персии землях.
— Я послал биться с армией Унгермамета конницу и пехоту, — говорил Уссун Кассано, — но я не смогу победить, если стану бороться с сильными сторонами своего сына. Его слабости — гордость, доверчивость и нетерпеливость. Он попадется на ту же уловку, на какую его поймали курды. Рискну утверждать, что с курдами он и приедет. Я постараюсь, чтобы они умерли не так легко, как мой любимый сын. Благодарение и слава Ему, Кто бессмертен, — прибавил он нараспев. И, помолчав, продолжал: — Буду удивлен, если кто-то из моих сыновей опередит его здесь. В любом случае, это будет им хороший урок. Но пока мы не закончим дела, ты не оставишь меня, даже если придется смотреть, как я трахаюсь с наложницами. — Он засмеялся. — Ты боишься, что я убью тебя, верно, маэстро? Это не так уж невозможно… и если дойдет до этого, может случиться, что ты убьешь меня.
Да Винчи улыбнулся — и на миг ощутил спокойствие и странное родство с этим человеком.
Миновало два дня. Если не считать скудной трапезы при свете погребальных свечей после того, как лагерь отходил ко сну, царь сидел один и молился с полным сосредоточением. Казалось, ему совсем не нужен сон.
Сегодня вечером ожидали прибытия Унгермамета и его телохранителей. Труп с носилок — одного из гвардейцев Уссуна Кассано, укушенного змеей, — убрали так тихо и незаметно, будто это сделали руки теней или призраков.