Судя по ответу на мою телеграмму, Казерта разделяла мои взгляды. Хотя Лемницер не упоминал советскую проблему, складывалось впечатление, что Александер по-прежнему озабочен вопросом о нацистской капитуляции. Послание Лемницера завершалось сообщением о том, что 8-я армия прорвалась через Арджентский проход и падение Болоньи неизбежно.
Войска 5-й и 8-й армий вошли в Болонью на рассвете, в субботу 21 апреля. Я приехал в свой офис в надежде, что за ночь появились какие-то известия от Маленького Уолли о возвращении Вольфа. Вместо этого я обнаружил ожидающее меня послание из Вашингтона с грифами «Срочно», «Совершенно секретно». Оно было кратким до предела:
«Вашингтон
Дата: 20 апреля 1945 г.
1. Сегодняшним письмом ОКНШ [Объединенный комитет начальников штабов] приказывает УСС немедленно прекратить все контакты с германскими эмиссарами. В связи с этим Даллесу необходимо незамедлительно разорвать все подобные контакты.
2. Письмо также подтверждает, что СКНШ [Совместный комитет начальников штабов] утвердил письмо Александеру, утверждающее, что германский главнокомандующий в Италии, очевидно, не намерен в настоящее время капитулировать на приемлемых условиях. И далее: соответственно, особенно ввиду осложнений, возникших с русскими, правительства США и Британии решили, что УСС должно прервать контакты, что ОКНШ соответствующим образом инструктирует УСС, что весь вопрос в целом следует считать закрытым и что русские будут проинформированы об этом через Арчера и Дина [военные представители союзников в Москве]».
И это было все, что в то время предложил мне Вашингтон в объяснение изменения своей позиции[15]. Действительно, переговорам не было видно конца, Вольф исчез в бункере Гитлера и в любой момент мог быть схвачен. Президент Рузвельт умер, и нельзя было ожидать, что президент Трумэн сможет сразу оценить значимость операции «Восход». Он занимал свой пост всего восемь дней. Было слишком много других неотложных проблем, других фронтов сражений. Очень вероятно, что наш Объединенный комитет начальников штабов чувствовал, что выигрыш от итальянской капитуляции будет мал, если добиваться ее вместе с Советами.
В любом случае было бесполезно, сидя в Берне, предаваться размышлениям. Вопрос был в том, как выполнить приказы. На тот момент я потерял связь с Вольфом. Парильи и Циммер находились в Италии, и я не желал использовать нашу радиосвязь через Уолли, чтобы сообщить им о том, что почти случилось. Отправить такое послание через Маленького Уолли означало бы подписание ему смертного приговора. Вполне возможно, что эсэсовцы стоят у него за спиной, когда он дешифрует наши радиограммы. Конечно, у меня были основания держать слово перед Вольфом, пока я не смогу вырвать Уолли из лап СС.
Поэтому в первую очередь я послал Уолли радиограмму с просьбой приехать из Милана на швейцарско-итальянскую границу для консультаций. Чтобы найти достаточное оправдание, я добавил, что мы получаем неудовлетворительный сигнал и хотели бы понять, можно ли улучшить связь.
Ввиду строгих формулировок полученных приказов я затем телеграфировал в Вашингтон, что столкнулся с определенными практическими проблемами, которые они, возможно, не рассматривали. Одной из них была безопасность Уолли, другой – как вести себя с Парильи. Он был не «германским эмиссаром», а итальянским посредником. Наверняка он вскоре появится в Швейцарии, чтобы увидеться со мной и отчитаться о своей встрече с Вольфом, если тот действительно возвращается из Берлина. У меня не было способа перехватить Парильи по дороге. Более того, он мог обладать исключительно важными разведывательными сведениями. И потом, тогда возникла бы проблема, что говорить Вайбелю. В прошлом основные успехи нашей миссии были определены его дружеским сотрудничеством, он способствовал уверенному ходу сложной операции «Восход». Он, конечно, заслужил то, чтобы быть как можно более тактично извещенным о поступивших мне приказах.
Такова была реальная обстановка, и в то же время я надеялся, что, получив позволение дипломатично свернуть операцию, смогу оставить дверь чуть приоткрытой, пока мы не узнаем, что случилось с Вольфом в Берлине. Вашингтон ответил на это, что понимает мои проблемы, но приказ есть приказ, и я должен решить их таким образом, чтобы не нарушить жесткие постановления Объединенного и Совместного комитетов начальников штабов.
В воскресенье, 22-го, сообщений от Парильи не было. Если Вольф вернулся из Берлина, Парильи, как нам сообщал Уолли, должен был увидеться с ним 20-го. Это было не похоже на барона – не прибыть немедленно на швейцарскую границу и не рассказать нам о результатах встречи. Неужели наши опасения в отношении Вольфа стали реальностью? Если так, то ОКНШ точно рассчитал время своего приказа.
Мы с Гаверницем провели в Берне очень мрачное воскресенье. В довершение ко всем прочим неприятностям, у меня начало болеть колено. Это была подагра, которой я страдал много лет. Похоже, она была вызвана умственным напряжением – самой популярной причиной злоупотреблений.
Ночью из нашего офиса позвонили шифровальщики. Пришло сообщение от Уолли. Поскольку мне было трудно передвигаться, служащий привез расшифрованный текст в мою квартиру в Херренгассе. Уолли сообщил, что союзники бомбили штаб Витингофа в Рекоаро. Здание повреждено, трое убитых, пятнадцать раненых. Штаб немедленно стал перебазироваться. Я погрузился в ночные раздумья о том, как это подействует на Витингофа.
Первым делом, которое я себе запланировал на утро понедельника, было проинформировать Вайбеля о положении дел. Я на такое не рассчитывал, но сделать это было необходимо. Пока я размышлял над своими планами, зазвонил телефон.
Это был Вайбель. Парильи только что позвонил ему со швейцарско-итальянской границы из Кьяссо, новости были поразительными.
Генерал Вольф, его адъютант, майор Веннер, и один из высших штабных офицеров Витингофа, подполковник Виктор фон Швайниц, находились на пути в Швейцарию. Они намеревались капитулировать.
В сообщении Парильи было добавление к этим важным фактам: Швайниц имел все полномочия ставить подпись за Витингофа. Вольф и Швайниц были готовы прибыть в Казерту немедленно для оформления капитуляции всех германских сил, вермахта и СС, в Северной Италии. Они предлагали немедленно встретиться со мной в Люцерне для организации поездки в штаб союзников. А я получил строжайший военный приказ не иметь с ними дела!
Сказать, что я был в затруднительном положении, – не сказать ничего. Работать сейчас с немцами было бы явным нарушением инструкций. Однако я был убежден, что Комитеты начальников штабов ни за что не приказали бы прервать контакты, если бы в Вашингтоне и Лондоне знали, что немецкие парламентеры уже едут для капитуляции.
Я дал радиограмму с этим известием Александеру в Казерту и в Вашингтон, запросив новые инструкции. Я подтвердил, что, пока у меня не будет от них ответа, я не буду иметь дел с парламентерами, за исключением проверки документов, которые дают им полномочия для таких действий, и дам точную информацию об их полномочиях и их намерениях.
Затем я рассказал Вайбелю, что у меня связаны руки. Он предложил встретиться с немцами раньше, чем я получу новые инструкции. Мы оба были уверены, что я получу новые приказы, когда дойдут мои сообщения. Нельзя было представить, что союзники откажутся от капитуляции, когда парламентеры, готовые ее подписать, уже находятся в Швейцарии. Майор Вайбель также предложил поселить немецких парламентеров в хорошо изолированной вилле с видом на Люцернское озеро.
Реакция Александера была незамедлительной. Он телеграфировал, что Ставка союзников просит Совместный комитет начальников штабов пересмотреть вопрос в целом с тем, чтобы мы могли бы, по крайней мере, убедиться в серьезности намерений немецких парламентеров и уяснить уровень их полномочий. Одновременно он надеялся, что я могу потянуть время и постараться удержать Вольфа, Швайница и Веннера в Швейцарии, пока не придет окончательное решение из Вашингтона и Лондона.
Ответ Вашингтона на мои послания был двусмысленным. Мне следовало избегать любых действий, которые могли бы быть истолкованы как продолжение операции «Восход». Однако, если швейцарцы, ведя переговоры с немцами, действовали бы от своего имени, а не как мои посредники, то любая информация, которую они пожелают передать мне по этому вопросу, может быть переслана в штаб-квартиру.
Затем двое швейцарцев, Вайбель и Гусман, выехали на границу, чтобы встретить немецких посланцев и проследить за тем, чтобы они благополучно добрались до Люцерна. Как видим, задание у них было деликатным, и мне пришлось предоставить Вайбелю свободу действий в том, как лучше разъяснить позицию союзников Вольфу. Если бы Вайбель напрямую сказал немцам, что я с ними не увижусь, то, боюсь, парламентеры могли бы развернуться и отбыть в Италию. Тогда всякая возможность скорой капитуляции была бы утеряна.
Вайбель все устроил с величайшим тактом. На границе он сказал Вольфу, что есть определенные трудности, что задержки и визит Вольфа к Гитлеру породили скептицизм в позиции Вашингтона и Лондона. Он не хочет везти Вольфа, не пояснив ему положение дел. Вольф не колебался ни секунды. В тот же вечер Вайбель и Гусман прибыли в Люцерн вместе с Вольфом, Веннером и Швайницем и поселились в доме Вайбеля.
Вскоре после их прибытия в Люцерн приехали мы с Гаверницем. Пусть я и не мог встречаться с эмиссарами, но решил находиться поблизости, несмотря на острый приступ подагры, затруднившей переезд из Берна. Такие дела по телефону не решаются. Я приказал капитану Трейси Барнсу оставаться в Берне и передавать мне в Люцерн все приходящие сообщения. Вайбель, в свою очередь, перебрасывал сообщения от немцев, находящихся на его вилле, к Гаверницу и ко мне. Мы поселились в Люцерне в отеле «Швайцерхоф». В ту ночь я получил хорошую новость: Уолли благополучно вернулся в Швейцарию.
На следующий день, 24-го, я известил немцев через Вайбеля, что должен отказаться от встречи с ними. Тем же способом я объяснил им, что поездка Вольфа к Гитлеру естественно заставила нас посчитать дальнейшие переговоры бесполезными, что полученные мной инструкции пришли под влиянием этого визита и в отсутствие сведений о том, что Вольф готов довести до конца дело с организацией капитуляции. Я настоятельно призывал их к терпению. Они согласились остаться на день– два и прислали мне доверенность Швайница, которую я передал по радио в Казерту и Вашингтон. В переводе она выглядела так: