— Бернар передал для тебя этот дукат. Но прежде чем отдать его, я хочу от тебя кое-что услышать. Для тебя это сущие пустяки, а для меня очень важно. Не было ли среди твоих клиентов Чекко да Ландзано или Терино да Пистойи, у него еще шрам на щеке, и не знаешь ли ты, где может быть теперь этот Терино?
Эстер не стала церемониться. Как известно, время — деньги, поэтому она сразу рассказала Джованни, что оба были ее клиентами, но Чекко недавно погиб ужасной смертью. Кто-то сжег его прямо во дворе гостиницы. Что же касается Терино, то был у нее неделю назад, но очень торопился и даже утверждал, что некие люди, которые должны ему немалую сумму, намереваются его убить и поэтому он срочно бежит из города. У него даже не было денег, чтобы заплатить ей за услуги, и он умолял принять его бесплатно, но она наотрез отказалась. Потом он уехал, и больше она его не видела. Вот и все, что ей было известно.
— Как ты думаешь, куда он мог поехать?
— Не знаю, скорее всего, во Флоренцию, у него там, кажется, была подружка, а может, домой, в Пистойю. Больше мне ничего не известно, так что давай сюда дукат.
На следующий день в центре города Джованни снова встретил купца Меуччо да Поджибонси, который рассказал, что рано утром его караван отправляется во Флоренцию. Тогда он поскорее направился к дому Бруно, собрал свой узел, попрощался с друзьями и с первыми петухами был уже на месте встречи. Караван вышел из города в южном направлении, а потом потянулся в сторону гор. За длинной цепочкой повозок и рыцарей внимательно следили две женщины, сидевшие на пороге заброшенной сельской лачуги. Снизу им казалось, что караван почти не двигался.
— И что теперь? — зевая, спросила Чечилия.
Они приехали вчера вечером, но до сих пор не смогли войти в город. Они обошли уже все ворота, но никто из охранников не рискнул нарушить приказ: прокаженным вход в город был строго запрещен. Тогда они решили переодеться, но пока искали подходящее место, прозвонили вечерню, и все ворота закрылись. Поэтому теперь им предстояло провести ночь в этой лачуге на обрыве скалы, где обычно останавливались пастухи.
— А теперь маскарад номер два, — скомандовала Джентукка.
Охранники у ворот Святого Исаии покачали головой и долго причитали, что это совсем никуда не годится, чем дальше, тем хуже, и что вместе со старыми добрыми временами ушли и все семейные ценности. Во времена их молодости подобные вещи были совершенно немыслимы! Молодые женщины, обе замужние, с закрытыми лицами, возвращаются в город на рассвете после того, как провели ночь неизвестно где! И при этом одни-одинешеньки, да еще в убогой повозке, которую тащит жалкая кляча. Вот это да! А все эти понаехавшие студенты. Это они занесли в город эту заразу! Пора бы их всех отправить домой, а еще лучше — вздернуть на виселице…
О времена! О нравы!
VII
В городе Фано они расстались. Византийцы отправились вглубь страны, а Бернар и Даниель — в сторону Адриатики, в Анкону. Там они сели на корабль, плывущий на юг. По правде сказать, почти всю дорогу Даниель молчал, а вот Бернар постоянно разглагольствовал о старых временах, вспоминая, как они жили в Святой земле. Казалось, что его молчаливый товарищ хотел бы навсегда вычеркнуть из своей жизни все воспоминания о прошлом, привязать их к ржавому якорю и похоронить на дне моря. В день битвы Даниель спасся чудом: он очень испугался и уже готов было повернуть назад, когда вдруг конь под ним начал падать и потянул его за собой. Они рухнули на землю в нескольких шагах от наступающих врагов. Когда крестоносцы отступили, чтобы подготовиться к новой атаке, Даниель заметил, что к нему приближаются турки. Гонимый безумным страхом, он, как был в рыцарском снаряжении, бросился в ров, что проходил вдоль внутренних стен города. Он едва не утонул, однако под водой ему все же удалось освободиться от тяжелой брони и шлема. С тех пор ему часто снился один и тот же кошмарный сон: он тонет и задыхается, а тяжеленные доспехи тянут его ко дну. Ему удалось доплыть до ворот Святого Антония и забраться на мост как раз в тот момент, когда его поднимали, чтобы закрыть ворота. Он сразу побежал в порт и сел на корабль. В Европе ему поначалу пришлось нелегко; к счастью, он сразу понял, что нужно как можно скорее забыть обо всем, что связано с Акрой. Даниель вышел из ордена еще до того, как его разогнали, хотя и поддерживал связь со старыми товарищами. Потом он женился и отправился в Тоскану с караваном бургундских купцов. С купцами он познакомился еще в те времена, когда ездил по всей Италии как торговый агент довольно известной флорентийской компании. О прошлом он не вспоминал: он был уверен, что разделался с ним и давно похоронил где-то в недрах собственной памяти. Если оно и возвращалось, то только в кошмарах. Глядя на Даниеля, было очевидно, что все разговоры о прошлом причиняют ему только боль. «Кто знает, о чем мечтал он в те далекие времена, что за иллюзии питал», — подумал Бернар. Все, кто был связан со Святой землей, были похожи в одном: они прожили две совершенно разные жизни.
Но Бернару очень хотелось поговорить, ведь он-то помнил Даниеля из той, прошлой жизни. Дан был одним из самых заметных юношей Акры, сильный, красивый, решительный, добрый, казалось, он рожден, чтобы повелевать остальными. Сам Гийом де Боже отметил его, Даниель был единственным из молодых рыцарей, кому Великий магистр так откровенно выказывал дружеское расположение. «Такой сам пробьет себе дорогу», — говаривал он. За Даниеля он бы душу продал: де Боже нравилось думать, что этот юноша может стать однажды Великим магистром. Когда Бернар увидел, что турки приближаются к тому месту, где упал конь Даниеля, он позавидовал ему — ведь это означало, что Даниель станет мучеником за веру Христову и попадет в рай. И вот старый Дан стоит перед ним, воскресший из небытия, и Бернар почувствовал, как все его угасшие надежды постепенно оживали. Его переполняло любопытство, и он терзал бедного Даниеля вопросами, но тот всем своим видом давал понять, что не хочет на них отвечать. По глазам старого товарища он прекрасно понял, что в Бернаре разгораются былые надежды, и ему было неприятно от мысли, что он вынужден будет его разочаровать. «Жизнь складывается совсем не так, как нам бы того хотелось, — думал он, — она совсем другая, Бернар». Сказать по правде, он был совсем не рад этой встрече. Конечно, он сразу узнал друга, но все-таки в глубине души надеялся, что это не он. Эта встреча у церкви Святого Стефана напомнила ему встречу должника со старым кредитором, однако в данном случае речь шла не о деньгах, а о долге куда более серьезном: он задолжал Бернару безграничное доверие, с которым тот к нему относился, задолжал преданные надежды, задолжал того себя, которым так никогда и не стал. «Я всего лишь торговый агент, жизнь моя скучна и однообразна, у меня нет проблем с деньгами, хоть это слава богу, а еще у меня жена и трое детей, на которых у меня нет ни минуты времени; я не герой, не мученик, я такой же, как все; моя жизнь сводится к тому, чтобы заработать на пропитание, моим детям нужно что-то есть, они не могут расти на россказнях и сказках, как когда-то мы с тобой, им нужны деньги, чтобы построить свое будущее, — в конце концов, так оно и должно быть» — вот о чем он думал, пока Бернар смаковал истории из старых времен. Море под свинцовым небом на востоке казалось совсем мрачным, на западе виднелась Майелла. Очертания мыса напоминали заснувшего навеки дракона, который повернулся хвостом к морю и положил голову между лапами.
— Ты когда-нибудь слышал о новом Храме и девятисложных стихах? — спросил вдруг Бернар. — Может быть, тебе что-то известно о ковчеге Завета? Знаешь ли ты о послании, которое оставили рыцари Храма, о великой тайне, которую они охраняют, несмотря на то что орден потерпел поражение?
«Да уж, — подумал Даниель. — Я знаю о тайне несметных сокровищ, которые скопил наш орден, пока мы погибали в Палестине и в Ливане, о миллиардах золотых монет, залогом за которые выступали наши собственные тела. Я знаю о тех пожертвованиях, которые приносили ордену рыцари, перед тем как погибнуть, о тех землях, о тех замках и поместьях, которые достались потом ненасытному королю Филиппу, прежде чем их успел присвоить папа, надеясь передать все ордену госпитальеров. Я знаю великую тайну флоринов и дукатов, золота и серебра, секретное послание многоводной денежной реки, которая течет, подогревая алчность королей и папы».
Однако вместо ответа он лишь пожал плечами. Они смотрели на море, на юг. Где-то там простиралась Греция, а чуть левее и дальше все еще пульсировало кровоточащее сердце европейской истории.
В Сан-Фредиано Джованни разыскал Кекку: она жила в бедном районе в полуразвалившейся лачуге. Стены дома были недавно отстроены заново, но крыша осталась старой, в нескольких местах начинала проваливаться. Джованни удивился, что в одном из самых богатых городов Италии люди живут так бедно: в каждой комнате размещалось по нескольку семей. Он поморщился от мысли, что на фоне этой нищеты возвышались великолепные дворцы влиятельнейших во всей Европе банкиров. Сама эта мысль оскорбляла его разум и чувства. Когда он проходил по старому мосту через Арно, он увидал у подножия холмов Сан-Джорджио и Сан-Миньято великолепные башни замка Барди. Эта семья ссужала деньгами всех европейских королей и даже управляла финансами самого папы, но уже справа от дворца, за водяными мельницами и мостом Святой Троицы, были видны прилепившиеся друг к другу старые домишки, готовые вот-вот развалиться. С одной стороны жили люди, которым не хватило бы и тысячи жизней, чтобы вдоволь насладиться своим богатством, по другую сторону находились тысячи людей, которые не знали, как дожить до завтрашнего дня и не умереть с голоду.
В ближайшей церкви Джованни взял себе проводника и отправился с ним в трущобный квартал, чтобы разыскать девушку. Они шагнули в лабиринт узких темных улиц, что вели к новым стенам города, и пошли мимо заброшенных развалин, полных грязи и нечистот, эти руины без всякого стеснения использовались местными как отхожие места, так что тошнотворный смрад можно было почувствовать уже за несколько метров. Джованни увидел дряхлую старуху, которая испражнялась посреди улицы у всех на виду, маленьких детей, справлявших нужду прямо за углом, облепленный мухами и забросанный каким-то тряпьем разложившийся труп, валявшийся в сточной канаве. Они подошли к новым стенам. Здесь им открылась м