Но пока он произносил эти слова, губы Джентукки оказались настолько близко, что ничего уже было не разобрать. Какое-то мгновение они стояли вот так, оцепеневшие и ни в чем не уверенные, и смотрели друг на друга — настолько близко, что лица расплывались и их было уже не различить, но все же еще слишком далеко. Наконец сомнения развеялись, они бросились в объятия друг друга и почувствовали, что этот поцелуй был предначертан свыше и существовал задолго до них самих: что было суждено — исполнилось, и им показалось, что само время остановилось.
Девяти долгих лет словно не бывало.
И каждое мгновение переживалось ими, будто впервые.
Вскоре Джованни и его жена отправились в Пистойю, чтобы проводить Чечилию и продать дом. Потом они поехали в Лукку, чтобы и там распродать оставшееся семейное имущество. Их не было несколько месяцев, все это время их сын Данте находился в доме у Бруно и Джильяты. Вернувшись, они купили в Болонье новый дом. Джованни и Бруно открыли небольшую больницу, немного напоминавшую арабские: в ней было несколько лежачих коек, на которых больные могли отдыхать после лечения. Таких заведений в Европе было совсем мало. Их больница быстро приобрела в городе хорошую славу, врачи университетского квартала стали завидовать друзьям — им даже объявили бойкот, однако непонятно, кто от этого выиграл. Постепенно вокруг заведения сформировался круг постоянных клиентов, которые были весьма довольны услугами новой больницы.
Джентукка забеременела и была совершенно уверена, что ждет девочку. Она уже даже придумала ей имя — Антония.
VII
Всю дорогу Эстер провела перед зеркалом: то пудрилась, то поправляла волосы… Плавное покачивание повозки утомило ее сыновей, и они быстро заснули. Вместе с ними в повозке ехали еще две девушки: они были моложе, чем Эстер, и детей у них не было. Они сидели на своих пожитках и тоже смотрелись каждая в свое зеркальце, доставая из дорожных шкатулок то пудру, то румяна. Мужчинам нравились светлые лица с легким жемчужным оттенком, так что они изо всех сил старались добиться нужного эффекта. Между собою они переговаривались полунамеками, так чтобы дети Эстер не могли понять, о чем идет речь. Все трое очень волновались. Еще бы — как резко изменится теперь их жизнь! Они наконец выберутся из этой грязи и перестанут прислуживать всем подряд. Говорят, что вилла, где они будут жить, ни в чем не уступит королевскому дворцу, там даже есть водопровод. Ее владелец невероятно богат, так что на новом месте им будет очень хорошо. Они даже смогут пользоваться всеми благами, что и богатые синьоры-хозяева: есть настоящую дичь, пить дорогое вино, а кроме того, им дают гарантию, что в случае болезни будут приняты все необходимые меры…
— А какой-такой болезни, мама? — спросил младший сын Эстер, который думал, что его мать работает сиделкой.
— Ты можешь заразиться ужасной болезнью, и у тебя раздует живот, — засмеялась одна из девушек.
— Водянкой? — спросил тот, что постарше.
— А что бывает, когда болеешь водянкой? — не унимался младший.
— У тебя в животе заводится зверушка, которая все время скребется и хочет вылезти наружу, — ответила Эстер и принялась его щекотать.
Под вечер они прибыли на виллу. Даниель слез с лошади и открыл дверцы повозки. Он помог им выйти, и они оказались в саду. Виллу окружал большой парк, за ним виднелась крепостная стена, на которой располагались многочисленные посты охраны.
Синьор Бонтура вышел им навстречу, за ним следовало несколько слуг. Он внимательно осмотрел женщин с головы до ног, словно мясник, которому только что принесли с бойни новые туши. Закончив осмотр, хозяин довольно улыбнулся. Он сделал знак, слуга подозвал детей и куда-то увел.
— Отдохните с дороги, — произнес он, и девушек провели в предназначенные для них покои. Слуги принялись разгружать повозку.
— Ну что, Дан, старая кляча, как поживаешь? — спросил синьор Бонтура.
— Доволен товаром? — произнес в свою очередь француз.
— А ту, что с детьми, зачем привез?
— А ты отведай, тогда сам поймешь, чего она стоит.
Бонтура безудержно расхохотался и с силой похлопал Дана по плечу:
— Что будешь делать? Пробудешь у нас какое-то время?
— Мне срочно надо в город: начальство ждет. Есть там одно неотложное дельце, надеюсь, что сегодня же обернусь. Вели-ка мамаше Потта приготовить мне яйца всмятку, конечно, если ты не против со мною отужинать. Сегодня я с удовольствием уступлю тебе тех, что помоложе. Если хочешь, и детей забирай. — И оба они рассмеялись удачной шутке. — В последнее время я так много работал, что заслужил хороший отдых, — сказал Даниель.
Он вдел ногу в стремя и вскочил на лошадь. Бонтура с ним даже не попрощался. Он тут же вернулся в дом, чтобы еще раз осмотреть новый товар.
Слуга проводил Даниеля в кабинет. Рыцарь оказался в большом зале. Мессер Моне ждал его с нетерпением, он, как всегда, сидел за столом, а перед ним лежали счеты и деловые бумаги.
— Все прошло отлично, — сказал француз, чтобы прервать молчание. С этими словами он протянул Моне ворох бумаг, на которых были подробно описаны все счета и выручка от продаж. — А мессеру Бонтуре я привез трех таких потаскух, что от одного взгляда на них твой маленький христос тут же воскреснет. То-то будет потеха, настоящий праздник жизни!
Однако мессер Моне его не слушал, по крайней мере, он сделал вид, что не слышал ни слова. Он внимательно разглядывал счета и делал себе какие-то пометки. Операция была действительно очень удачной, Даниель отлично поработал. Жаль вот только, что ордена больше нет. Пока тамплиеры были в чести, компания его деда и отца проворачивала огромные дела, а потом и он сам смог солидно подзаработать на Крестовых походах. Деньги просто текли рекой. Король Неаполя помог семье Моне занять первое место среди поставщиков крестоносцев. Сначала они снабжали Акру, а затем Кипр. Зерно текло рекой со складов прямехонько на корабли рыцарей Храма, а те, как известно, налогами не облагались. И все это под предлогом снабжения походов. Вырученные деньги плавно перетекали в кредитные кассы. Когда Филипп Красивый Французский собрался объявить о том, что орден будет распущен, а тамплиеры уничтожены, мессер Моне чистосердечно всплакнул. У него были свои люди при французском дворе с тех самых пор, как Филипп IV, выискивая средства для финансирования походов во Фландрию, присвоил себе имущество всех еврейских и итальянских банкиров. Но двое остались — Альбицци да старый лис Мушьятго Францези, они вовремя успели дать королю в долг на весьма выгодных условиях. Совсем не то был король английский: тот всегда брал в долг под гарантии, взамен денег он часто предлагал таможенные льготы на вывоз английской шерсти. Благодаря такому обмену английская шерсть шла во Флоренцию почти даром, зато была дорога в других городах. А вот Филипп мог предложить в качестве залога только свои драгоценности да те сокровища, которые он надеялся вытрясти из закромов тамплиеров. Дни его жертв были уже сочтены.
Тогда Альбицци и Мушьято решили подсуетиться: они затеяли переговоры о том, чтобы выкупить все имущество тамплиеров в Италии, до которого могли дотянуться. Акты о продаже были почти готовы, но ростовщики медлили и, когда в 1307 году французские предводители ордена были арестованы, все еще выжидали, чтобы цены упали, так как ходили слухи о том, что имущество тамплиеров будет конфисковано в пользу Церкви. Вслед за тем они подкупили служителей и казначеев ордена и получили все по мизерным ценам, спустя некоторое время снова перепродали все по рыночным ценам, получив баснословные барыши.
Даниель отлично подходил господину Моне для подобных дел, он хорошо работал и имел нужные связи, к тому же и сам неплохо на этом зарабатывал и поэтому был заинтересован сделать все в лучшем виде. Господин Моне закончил читать отчет: прибыль была огромной. На последней странице были перечислены непредвиденные расходы, которые хозяин еще не оплатил.
— Чекко д'Асколи? Кто такой? — спросил он Даниеля.
— Он не имеет никакого отношения к делам, — ответил тот. — Мы просто дали ему денег, чтобы он помешал распространению Комедии Данте, и он неплохо поработал.
Даниель показал рукопись поэмы, которая была украдена из дома поэта. Он положил ее на стол, прямо перед господином Моне, который пристально смотрел на него.
— Остальные деньги пошли на подкуп шлюх. Есть еще кое-что по делу Данте. Как вы и просили, его тихонько убрали, а за ним и исполнителей. Я случайно встретил в Болонье одного человека, который непонятным образом был в курсе всех дел; пришлось от него избавиться.
«Он говорит о Джованни Алигьери, — подумал синьор Моне. — Чертов мальчишка, кто еще это мог быть?»
— Никто не просил тебя убивать Данте, — произнес банкир, — я такого никогда не требовал.
«Лицемер проклятый, — подумал Даниель, — ты велел сделать так, чтобы Данте не смог закончить поэму, а как еще можно помешать поэту писать стихи? Руки ему отрубить? Тогда он сможет диктовать, а желающие записать всегда найдутся. Язык ему вырвать? Некоторые, говорят, и ногами пишут…»
Господин Моне встал, взял рукопись и бросил ее в горящий камин.
— Вам хотя бы удалось помешать ему завершить работу?
— Да, Рай не закончен, не хватает последних песней.
Старый банкир подошел к окну и посмотрел на город.
Флоренция была у него как на ладони. Здесь ему был знаком каждый дом, каждая лавочка, каждый склад, что были во владении семьи Моне. Нет, он никогда не приказывал убить Данте. Он всегда был добрым христианином, почитал Церковь. Дела делами, состояние надо приумножать, это еще в Евангелии сказано, но сколько лично он пожертвовал Церкви — и не сосчитать!
Он не хотел этой смерти. Но когда ты влиятельный человек, обычно так все и происходит. Твои слуги, надеясь тебе угодить, зачастую идут гораздо дальше твоих собственных намерений. Если ты один из сильных мира сего — такое случается довольно часто. «Что ж, такова, видно, воля Божья!» — подумал он. Конечно, то, что Данте умолк, Моне было приятно; когда черные гвельфы по его указке выгнали Данте из Флоренции, он уже надеялся, что с поэтом покончено навсегда. Он сделал это не из личных побуждений, а во благо города. Поэт был слишком горяч: когда он участвовал в городском совете, то все время встревал в дела, разобраться в которых было ему не под силу. Он не раз выступал против того, чтобы посылать флорентийские войска на помощь папе… Он не любил войны и высказывал мысли, которые были прекрасны, но очень далеки от действительности; устройство современного общества, проведение деловых операций — ни в том ни в другом он ничего не понимал. «Ведь у Флоренции с папой заключено особое соглашение, нам уже пора взыскивать по кредитам, и отказать папе не так-то просто!.. — думал Моне. — А то, что солдаты гибнут, так ведь это их работа, за это им и платят… В конце концов, Данте легко отделался: изгнание — это ведь все-таки не казнь… Да что он вообще о себе возомнил? Взялся писать эту свою