ока на моем пороге не появился Джеймс. А эта его несерьезная манера разозлила меня еще больше.
– Давай начнем с самоанализа, – сказала я. – Почему ты это сделал? Почему позволил этому продолжаться после мероприятия?
Я поняла, что, несмотря на свое желание выяснить мерзкие «что» и «как», больше всего я сейчас хотела знать… «почему»? У меня тут же родился вопрос, о котором я раньше не задумывалась.
– Тебя испугали наши попытки завести ребенка? Поэтому?
Он опустил глаза и покачал головой:
– Вовсе нет. Я хочу ребенка так же, как ты.
У меня полегчало на сердце, но та часть меня, что отвечала за решение проблем, хотела бы, чтобы он сказал да; тогда мы бы подняли правду, как бриллиант, поднесли ее к свету и занялись настоящей причиной.
– Тогда… почему?
Я удержалась от порыва скормить ему с ложечки еще несколько возможных причин и снова поднесла к губам бокал.
– Наверное, я просто не совсем счастлив, – устало сказал он, словно сами слова его уже выматывали. – Моя жизнь была такой безопасной, такой, мать ее, предсказуемой.
– Наша жизнь, – поправила я.
Он кивнул, уступая.
– Наша жизнь, да. Но я знаю, что ты хочешь безопасности. Ты хочешь, чтобы все было предсказуемо, и ребенку это тоже нужно, и…
– Я хочу безопасности? Я хочу предсказуемости? – Я покачала головой. – Нет, ты все неправильно понял. Это ты не поддержал мое желание подать документы в Кембридж, потому что это так далеко. Это ты…
– Не я порвал заявление, – сказал он ледяным тоном.
Я не сдавалась:
– Ты не хотел сразу заводить детей, потому что это было бы тяжело, когда ты подолгу работал. Ты умолял меня согласиться на работу на ферме, потому что это было безопасно и удобно.
Джеймс побарабанил пальцами по белой скатерти.
– Ты согласилась на эту работу, а я не, Кэролайн.
Мы замолчали, потому что официантка принесла две тарелки пасты и поставила их перед нами. Я смотрела, как она уходит, внимательно следя за ее задорной, идеальной формы попкой, но взгляд Джеймса оставался прикован ко мне.
– Ты не сможешь переиграть то, что сделал со мной, – сказала я, отодвигая нетронутую тарелку. – Ты это понимаешь? Я никогда этого не забуду. Останется шрам, навсегда, если мы вообще с этим справимся. Сколько времени уйдет, прежде чем мы опять сможем быть счастливы?
Он взял с блюда посередине стола булочку и сунул ее в рот.
– Зависит от тебя. Я тебе сказал, все кончено, все в прошлом. Я облажался и теперь хочу это исправить вместе с тобой, с моей женой.
Я представила нас через пять или десять лет. Если Джеймс и в самом деле сохранит мне верность, возможно, когда-нибудь та другая женщина покажется всего лишь давней ошибкой. В конце концов, я когда-то слышала, что половина супружеских пар в какой-то момент сталкивается с неверностью. Но в последние дни я поняла, что эта женщина не была единственным источником несчастья в моей жизни. Пока мы сидели за столом друг напротив друга, я думала, не поделиться ли с ним своими чувствами, но не видела в нем союзника, которому могла довериться. Он оставался противником, и мне хотелось защитить правду, которую я начала понимать в этой поездке.
– Я приехал в Лондон извиниться перед тобой, – сказал Джеймс. – Мне все равно, как пройдет остаток поездки. К черту исходный план. Можем хоть сидеть в номере и заказывать китайскую еду, мне все равно…
Я подняла руку, чтобы его остановить.
– Нет, Джеймс, – как бы плохо ему ни было, его чувства заботили меня меньше всего. – Я не в восторге от того, что ты прилетел в Лондон, не спросив меня. Я сюда приехала, чтобы разобраться с тем, что ты сделал, и у меня такое чувство, что ты за мной сюда погнался. Как будто не позволил мне сбежать.
Он смотрел на меня, не находя слов.
– Я за тобой погнался? Я не хищник, Кэролайн. – Он отвел взгляд и взял вилку, лицо его начало краснеть. Сунул немного пасты в рот, быстро прожевал и намотал на вилку еще. – Ты моя жена, ты в чужой стране, одна, в первый раз в жизни. Ты хоть понимаешь, в какой панике я был? Карманники, какой-нибудь псих, который поймет, что ты одна…
– Господи, Джеймс, ты бы поверил в меня чуть больше! У меня есть здравый смысл. – Мой винный бокал опустел, и я махнула официантке, чтобы налила еще. – У меня вообще-то все прекрасно. Никаких проблем.
– Ну хорошо, – отступил он, смягчив тон. Вытер углы рта салфеткой. – Ты права. Я должен был тебя спросить, нормально ли будет, если я приеду. Прости, что не спросил. Но я приехал, билет на самолет в последнюю минуту обошелся мне в три штуки. Второй, чтобы улететь домой, будет не дешевле.
Три штуки?
– Ладно, – сказала я, поджав губы. Меня еще больше вывело из себя то, что он потратил такие деньги на билет, который вообще не должен был покупать. – Тогда можем мы договориться, что, по крайней мере, в ближайшие дни ты дашь мне время и пространство? Мне со многим нужно разобраться.
«Хотя я уже достаточно разобралась, чтобы понять, сколько от меня прежней уже похоронено», – подумала я с тоской.
Он открыл рот и шумно выдохнул:
– Мы должны обговаривать сложные вопросы вместе, разве нет?
Я тихо покачала головой:
– Нет. Я хочу побыть одна. Ты можешь спать на диване в гостиной, но это все. Я отправилась в эту поездку одна не просто так.
Он закрыл глаза, на лице его было разочарование.
– Хорошо, – наконец сказал он, отодвигая тарелку с недоеденной пастой. – Я вернусь в номер. Я вымотался.
Он вынул из кошелька пару двадцатифунтовых банкнот, сунул их мне и встал.
– Отдыхай, – сказала я, не сводя глаз с пустого стула.
Перед уходом он поцеловал меня в макушку, и я напряглась.
– Попробую, – сказал он.
Я не обернулась, чтобы посмотреть ему вслед. Вместо этого я доела пасту и выпила еще бокал кьянти. Прошло несколько минут, и я увидела, как зажегся экран моего телефона, лежавшего на столе. Я нахмурилась и прочла сообщение с незнакомого номера:
«Привет, Кэролайн! Я еще чуть покопалась после вашего ухода и кое-что нашла в базе рукописей. Запросила несколько, займет пару дней. Сколько вы еще в городе? Гейнор».
Я выпрямилась и тут же написала ответ:
«Привет! ОГРОМНОЕ спасибо. Я здесь еще неделю! Какие документы? Внушают надежды?»
Я оперлась локтями на стол, дожидаясь ответа Гейнор. Когда мы вместе занимались поиском в библиотеке, она объяснила, что документы могут быть и рукописными, и печатными документами. Вдруг она нашла еще одно письмо, еще одно «признание на смертном одре», касавшееся женщины-аптекаря? Я открыла ее ответ, едва он пришел.
«Оба совпадения – бюллетени, такое периодическое издание. От 1791 года. Они не включены в оцифрованную базу изданий до 1800 года, поэтому и не нашлись раньше. В описании сказано, что в одном из них есть изображение. Кто знает? Буду держать вас в курсе!»
Я закрыла телефон. Новости захватывающие, правда, но, глядя на полупустую тарелку Джеймса и его грязную салфетку, лежавшую на столе, я задумалась о более серьезных вещах. Официантка предложила еще бокал вина, я отказалась; двух бокалов за ланчем было более чем достаточно. Мне нужно было посидеть и подумать несколько минут, слушая гул голосов вокруг.
Послушать Джеймса, его неверность объяснялась тем, что он был неудовлетворен нашей безопасной и предсказуемой жизнью. Возможно ли, что нас обоих одинаково не устраивал застой, в который пришла наша жизнь, и все внезапно рывком остановилось? И если да, как это в ближайшем будущем должно было сказаться на нашем желании стать родителями? Я не была уверена, что какой-нибудь ребенок теперь захочет, чтобы мы были его семьей.
Еще ребенку нужен стабильный дом, хорошая школа и, по крайней мере, один приносящий доход родитель. Сомнений не было, наша жизнь была воплощением всего этого, но мы с Джеймсом оба не были довольны дорогами, которые выбрали. Где в этом списке была наша реализация, наша радость? Можно ли назвать эгоизмом желание поставить свое счастье выше нужд другого человека, которого к тому же еще даже не существует?
Здесь, в окружении лондонских зданий из старого кирпича, загадочных предметов и вышедших из обращения карт, я вспомнила, почему очень давно была влюблена в британскую литературу и тайны истории. Молодая, жаждавшая приключений студентка начала пробуждаться во мне от сна. Подобно тому, как выкопала из грязи флакон, я начала откапывать нечто, погребенное глубоко в себе. И как бы мне ни хотелось возложить на Джеймса ответственность за то, что он удерживал меня в Штатах и на ферме, я не могла винить его одного; в конце концов, как он сказал, это я разорвала заявление на участие в кембриджской исторической программе для выпускников. Это я согласилась работать на родительской ферме.
По правде говоря, я задумалась, не было ли ожидание ребенка подсознательным способом скрыть правду: то, что не все в моей жизни шло так, как я когда-то хотела, и что я не жила так, как требовал мой потенциал. И хуже всего, я стала слишком бояться даже попробовать.
И пока я стремилась к материнству, полностью сосредоточившись на своем когда-нибудь, какие мечты оказались погребены и утрачены? И почему потребовался такой кризис, чтобы я наконец задала себе эти вопросы?
17. Элайза. 9 февраля 1791 года
Как и обещала Нелла, с рассветом вновь пошли дилижансы. Мы сели на первый до Лондона, в котором не было никого, кроме нас, двух оборванных грязных пассажирок, и наших запачканных полотняных мешков с жуками, многие из которых были еще живы и скоро должны были задохнуться в туго затянутых кулях.
Обе мы в пути все больше молчали. Я от усталости – я едва ли поспала хоть минуту, – но Нелла спала хорошо, это я знала точно, потому что почти всю ночь она громко храпела. Возможно, она молчала, стесняясь того, что открыла мне: свою любовь к Фредерику, ребенка, зачатого вне брака, то, как ужасно его потеряла. Стыдилась ли она того, что слишком многим со мной поделилась, со мной, которую собиралась отослать и больше никогда не видеть?