Пока же главной заботой Уида было увлечение Хенбейн этими Камнями. Через своих тайных агентов он уже переслал сообщение об этом на север. Самому Руну, внушающему страх, неуязвимому Руну, тому, кто являлся истинным хозяином Уида.
Сейчас в присутствии Камня Хенбейн показалась Уйду странно притихшей, мелькнуло в ней что-то... что-то такое... Да нет, не может того быть. Не может сияние Камня проникнуть в сердце такого извращенного, порочного, злого существа, как Хенбейн! Уид не мог разгадать природу странного искаженного света, сверкнувшего на миг в глазах Хенбейн. Именно это и вызвало его беспокойство; это и заставило его слать рапорты и подумывать о том, не пора ли убедить Хенбейн вернуться на север. Теперь, после поимки Босвелла, их больше ничто не удерживало в этих местах. Оставалось только отправить Босвелла к Руну, захватить Данктон да послать наиболее неуправляемую часть воинства Рекина в отдаленный Шибод.
Хенбейн пошевелилась, взглянула на Камень, еще раз коснулась своей надписи и со странным прерывистым вздохом, напоминавшим любовный стон, снова застыла в неподвижном созерцании.
Уид не отрывал он нее глаз. Он хотел ее, как и многие другие, однако надеялся, что она никогда не догадается об этом. Ему доставляло горькое удовольствие выбирать для нее партнеров, ловить потаенные взгляды, которые она бросала, ласково привечая очередного избранника. (Уид прекрасно изучил ее вкусы. Даже назначил специального агента, которому поручено было выискивать таких — молодых, мощных, еще не познавших любовных утех, но главное — свеженьких и чистеньких.) Он слушал их первые робкие слова, обращенные к Хенбейн, когда та постепенно порабощала очередную жертву, осыпая лестью, разжигая чувственность, не переставая исподволь шарить жадным взглядом по его телу. Тем самым взглядом, которым смотрел сейчас на нее сам Уид!
После этого она на некоторое время будто полностью теряла интерес к новому фавориту, заставляя его испытывать муки сомнений (что является таким незаменимым приемом, чтобы распалить страсть), и с головой погружалась в дела стратегической важности, а затем снова обращалась к утолению собственных, менее значимых, но не менее настойчивых желаний.
Уйду не раз случалось наблюдать этих жаждущих, ожидающих ее благосклонности юнцов, однако он не завидовал им. Наступал их час и вскоре проходил, и изверженное ими семя гибло в бесплодной пустыне чрева Хенбейн: так было, и так, очевидно, будет всегда. Да, она была прекрасна, но в материнстве судьба отказала ей.
Сводник Уид смотрел на фаворитов Хенбейн с жалостью: впоследствии она передавала их элдрен, старшим надсмотрщицам — в большинстве своем это были безобразные, высохшие старухи. Затем молодых кротов убивали. Обычно это была изощренно-жестокая казнь. Хенбейн любила тайком из какого-нибудь тайного укромного места наблюдать за тем, как это происходило: похоже, само наказание служило для нее еще одним способом удовлетворения похотливых желаний.
Уид вздрогнул и отвел взгляд: только бы Хенбейн в один прекрасный день не пришло в голову, что он изучил ее слишком уж хорошо! Ну что ж, в риске была своя прелесть, так же как в способности перехитрить дочь Руна, избежать ее когтей и вовремя исчезнуть в безвестности, откуда он явился, чтобы с успехом сопровождать Хенбейн во всех ее походах, став ее доверенным лицом...
В конце концов, Уид трезво смотрел на вещи и знал, что Хенбейн не более чем крот и смертна, как все остальные. Слово? Камень? Луна и небеса? В глубине души Уид всегда относился ко всей этой дребедени с презрением, даже тогда, когда произносил вслух привычные молитвы. В конечном итоге после всего, что тобою сказано и сделано на этой земле, ты все равно умрешь, и что тогда? Да ничего!
Итак, Хенбейн о чем-то размышляла, а рыльце Уида кривила саркастическая усмешка. Она относилась даже не к самой Хенбейн, а ко всем тем, кто был причастен к ее возвышению и не задумывался, да и не подозревал о том, что Хенбейн не более чем кротиха, расчетливо зачатая парой, чья тайна была известна ему одному.
Хенбейн из Верна родилась от семени Руна, оплодотворившего злобную Чарлок. По сравнению с черными делами этой четы сама ночь выглядела светлой, и солнце леденело.
Кроты, знавшие историю Данктона, хорошо помнили Руна, и до сих пор он мерещился им в ночных кошмарах. После его возвращения с юга, после того как с помощью интриг и предательств Чарлок удалось добиться для него должности главы так называемого сидима — вернской Тайной разведки — Рун взял ее себе в подруги. Это был противоестественный союз двух ожесточенных существ, в чьих душах умерло добро; только зла жаждали они, только к нему устремлены были все их помыслы. Похоть, в которой не было места страсти, соединила их. Да, Рун и Чарлок в этом смысле стоили друг друга. Ничего доброго этот союз дать не мог.
Несколько месяцев спустя, когда стало видно, что Чарлок пришло время рожать, Рун увел ее в самую секретную из всех резиденций разведывательной службы Верна — в глубокое подземелье, где протекает теплое течение, где все живое бесцветно из-за недостатка солнечных лучей. Там, на подземном Утесе Слова, Рун наблюдал, как она рожала. Появление каждого новорожденного вызывало у Чарлок протестующий вскрик, чувство временной беспомощности было ей ненавистно. Он же бесстрастно взирал на розовые слепые комочки, проводя своими мощными лапами по их тельцам, приподнимая когтями слабые, с набухшими венами головки; с холодной оценивающей улыбкой слушал, как они пищат.
— Этот не годится, — произнес он. — И этот тоже, Чарлок.
— Согласна, — прошипела она, не испытывая и тени материнской нежности.
— Этот тоже не годится, — решительно продолжал Рун, небрежно отбрасывая в сторону третьего новорожденного: на боках, где его коснулись когти Руна, тотчас выступила кровь: он был совсем слаб и едва дышал.
Родились еще двое — мальчик и девочка.
— Нам нужен всего один, один-единственный, — проговорил Рун себе под нос, приподнимая очередного малыша. Тот потянулся слепым доверчивым рыльцем к державшим его сильным лапам.
Рун поглядел на него с брезгливостью:
— Думаю, этот тоже не годится. Ты как считаешь?
— Так же, — буркнула она и перекусила малышу горло.
— А вот эта, пожалуй, подойдет, — сказал он, указывая на маленькую, что лежала рядом с матерью. — Да-да, это, похоже, как раз то, что нам надо, — ты согласна?
— Да,— отозвалась Чарлок, удовлетворенно глядя на розово-серое существо, которое отвернулось от них и делало слабые попытки отползти подальше.
Многие утверждают, будто в то роковое мгновение, когда это несчастное существо появилось на свет, в этот самый глухой из тоннелей, устроенных сидимом по тайному приказу самого Сцирпаса, внезапно проник яркий луч солнца. Как сверкающий каскад, он пролился сверху, сквозь раздвинувшиеся скалы, устремился вниз и разлился светлым пятном на черной поверхности глубокого подземного озера, омывающего Утес Слова. Этот луч на мгновение ослепил Руна и Чарлок, и они оцепенели, между тем как еще слепая малышка почуяла, что прекрасное находится где-то совсем рядом, и изо всех своих слабеньких сил потянулась к нему. В черном водяном колодце всеми красками заиграл отраженный солнечный свет. Его красота осталась запечатленной во внешности новорожденной. Но свет сделал еще больше: он зародил надежду, пусть совсем слабую, казалось бы, несбыточную, на то, что однажды, всего на миг, он проявит себя в едином акте милосердия со стороны той, что стала воплощением зла. Но вот свет исчез, все снова погрузилось во мрак. Остались только Чарлок, Рун и их зловещий умысел.
— Да, эта пусть живет, — сказал Рун, — но остальных уничтожить. Окропим голову новорожденной кровью ее братьев.
Чарлок улыбнулась, откусила головы у одного детеныша за другим, омыла единственную оставленную в живых их кровью, а тела потащила на поверхность на растерзание совам. Малышка одиноко лежала, попискивая в своем гнезде, а над собственной дочерью, отвратительный в своем бесстыдстве, раскорячившись, как самец над самкой, навис Рун, ее родной отец.
Вернувшаяся Чарлок рассмеялась, застав его в такой позе, потом оттерла его в сторону и, назвав жалкое дрожащее существо «красоточкой», неловко всунула ей в рот свой плоский сосок.
— Сильная будет! — заявил Рун.
— И хорошенькая! — добавила Чарлок.
— Моя! — сказал Рун.
— И моя — тоже,— отозвалась Чарлок.
— Ладно. Будет твоей до тех пор, пока не созреет, а потом заберу ее себе,— согласился Рун.
Их голоса напоминали шипение брачующихся гадюк, па которых случайно упал солнечный луч.
— Обучи ее коварству, научи не доверять никому, сделай ее сильной. Не смей говорить, что я ее отец, но научи уважать волю главы Тайной разведки.
— Твою волю?
— Не надо, чтобы она знала обо мне.
— Ладно. Я научу ее любить того, кто возглавляет сидим.
— Не любить, а желать его должна она — тебе ясно? Она возжелает, и я возьму ее — поняла?
— Будь по-твоему, Рун, — отозвалась Чарлок, благодушно взирая на маленькое создание. — Я сделаю так, что она будет желать тебя более, чем кого бы то ни было. Про то, что глава Тайной разведки — ее родной отец, она не узнает никогда. Я сделаю из нее достойную тебя подругу.
— Иначе я ее уничтожу.
— Не беспокойся, Рун, она станет такой, как ты хочешь.
Рун не отрываясь смотрел на малышку. Его лапы жадно шарили по хрупкому тельцу, отталкивающее сластолюбие было во всей его позе, а его пронзительные, горевшие странным огнем глаза между тем видели и отмечали все — даже ненависть во взгляде Чарлок. Ненависть к нему, к его похоти и к собственному ребенку.
Он рассмеялся и спросил:
— Как же нам назвать ее?
— Как тебе нравится «Хенбейн» — «белена»? По-моему, неплохое имя, — с мрачной улыбкой предложила Чарлок.
— Хенбейн, — медленно повторил за ней Рун. Что ж, неплохо. Пусть будет Хенбейн. Забери ее отсюда. Пусть ни одна живая душа, особенно тайный сыск, не догадается, кто она такая. Придет день, и я сделаю ее Глашатаем Слова. Береги ее, как зеницу ока.