— Не получается! Нужен седьмой!
Теперь они все склонились над Тайм, положив на нее свои лапы.
— Триффан, здесь нас только пятеро, понимаешь? Пятеро! — зашептал Спиндл.
— Нет, шестеро: ты, я, Пенниворт, два стража и сама Тайм! Но нужно, чтоб было семь!
В норе стало вдруг сумрачно: Тайм явно слабела и уходила от них все дальше и дальше... Даже Маррам, присоединившийся к прочим, не выдержал и- хмуро сказал:
— Сделайте же что-нибудь! Она ведь помирает прямо у нас на глазах!
— Семь! — еле слышно отозвался Триффан. — Нужно, чтобы нас было семеро.
И не замеченный никем, этот седьмой явился. Он, вернее, она, озадаченная и настороженная, наблюдала за происходящим. Она появилась за их спинами и стала подкрадываться, чтобы выследить и наказать. Вначале разъяренная, она теперь замерла: неведомое чувство смиренного почтения охватило ее, хотя она всеми силами противилась ему, как чему-то запретному. Сликит. Это была она — тайный агент, черная, злая сила. Из всех прочих Камень избрал именно ее.
Первым ее присутствие почуял Триффан.
— Коснись ее — и она исцелится! — обернувшись, крикнул он. — Ее хворь — это наша хворь, ее исцеление — это и наше с тобою исцеление!
Теперь и другие заметили ее, но в них не было страха.
— Коснись ее, — закричали все, включая Алдера и Маррама, которые тоже больше не боялись.
Но Сликит лишь молча смотрела перед собой, застигнутая врасплох внезапным поворотом событий, не предусмотренным суровыми годами шпионской подготовки, обескураженная и бессильная что-либо предпринять.
— Стань седьмой! — выкрикнул Спиндл, едва понимая сам, что имеет в виду.
И Сликит, как завороженная, подняла лапу и протянула ее над сотрясаемой ознобом Тайм.
— Дотронься до нее, пусть числом нас станет сколько требуется! — воскликнул Пенниворт. — Помоги же нам!
Сликит продолжала смотреть в пространство. Все затаили дыхание.
Тут сама Тайм, сделав последнее, отчаянное усилие, повернула голову и, глядя прямо в глаза Сликит, прошептала:
— Во имя любви, что познала ты однажды, сделай это ради меня — той, которую ты никогда не знала.
И Сликит прерывисто вздохнула, и рыдание вырвалось из ее груди, ибо вспомнила она о том, что и ее любили когда-то; и ее лапа коснулась больной, и дружный вздох облегчения последовал за этим — как бывает, когда страшная гроза проходит стороной.
Тайм вдруг перестала дрожать и лежала теперь совсем спокойно.
— Ну вот: это было первое Семеричное Действо, — произнес Триффан.— Независимо от того, кто мы есть, были или станем, нами положено начало исцелению народа кротов. Мы, семеро, собрались здесь из разных краев, каждый со своими печалями и надеждами, каждый — со своею верою. Да, это оно и есть — первое Семеричное Действо!
Наступило короткое молчание, а затем все как-то померкло и стало как прежде, словно и не было никакого Семеричного Действа. Все снова разбились на группы: стражи разошлись по своим постам, Пенниворт остался возле мирно спящей Тайм, Спиндл и Триффан отправились в свой угол, и лишь Сликит стояла в одиночестве. Властная, суровая и рассерженная, она снова превратилась в прежнюю грозную Сликит из Службы Тайной Разведки.
— Эй, ты! — резко бросила она, глядя на свою с острыми когтями лапу, словно сама изумленная тем, что минуту назад эта лапа кого-то ласково касалась. — Вот ты! — указала она на Триффана.
— Да? — отозвался тот.
— Кто ты такой?
— Знахарь.
— Из каких мест? — продолжала допрос Сликит. Она будто твердо решила предать полному забвению то, чему, наряду с остальными, только что была свидетелем.
— Жил чуть восточнее Файфилда. Ваш охранник уже допрашивал меня, и я ему все рассказал.
— Верно, рассказал. Только мне твой рассказ не нравится. Что тебе известно о Камне?
— Очень немногое.
— Способен ли ты пренебречь им?
— Думаю, это случалось не раз.
Сликит холодно посмотрела на него.
— Можешь ли сказать, что поносил его? — повторила она настойчиво.
Триффан вздохнул: он понял, что дальнейшая уклончивость бесполезна.
— Разве что непреднамеренно.
— Ты считаешь, что рожден Камнем?
— Да. Так же, как ты и все другие кроты.
Сликит усмехнулась, и ее глаза сверкнули.
— А как же Слово? — тихо произнесла она.
— Слово? А что это такое?
— Ах так! — Сликит сощурилась. — Действительно, что это такое?
— Мне о нем неведомо.
— Оно милостиво. Ко всем и каждому милостиво. Ты можешь приобщиться к нему. Тебя посвятят. И приятеля твоего тоже. Оно всех принимает.
— Предположим, меня посвятят. Но я же все равно останусь, как и был, — камнерожденным, разве нет?
— Конечно нет! — воскликнула Сликит.
— Ты уверена?! — повысил голос и Триффан.
— Слово и Камень несовместимы. Согласен ли ты отступиться от Камня?
— Если бы я и согласился, боюсь, что Камень не отступится от меня, как, впрочем, и от любого другого, будь это даже ты, Сликит.
Ею внезапно овладело бешенство, и это почувствовали все, хотя и не понятно, по каким признакам, поскольку она по-прежнему казалась бесстрастной.
— Твое настоящее имя, крот?
— Триффан. Родом из Данктона,— ответил он.
Сликит облегченно вздохнула, словно именно этого ответа она от него все время и добивалась.
— Я уже встречала много подобных упрямцев. Тот, кого вчера казнили, был как раз одним из них, — произнесла она. — Завтра ты предстанешь перед элдрен Феск. Не знаю, пожелает ли она тебя выслушать. Скорее всего, нет. Но если все же изъявит такое желание, советую держать себя поскромнее и говорить более обдуманно, чем сейчас со мной. Теперь о вас,— сказала Сликит, обращаясь к Марраму и Алдеру. Оба они выглядели несчастными и насмерть перепуганными. Очевидно, они не сомневались: после всего, что они допустили, им не миновать казни. Однако Сликит, видимо, решила иначе, потому что всего лишь вновь приказала до утра не спускать с пленников глаз.
— Будет выполнено! — поспешно отозвался Маррам.
Сликит окинула их тяжелым взглядом, еще раз озадаченно посмотрела на свою лапу и, скороговоркой проговорив: «Не идите против Слова, и оно пощадит вас, да будет оно благословенно!» — покинула их.
— Ну и ну! — вырвалось у Спиндла.
— Слышал, что она сказала?! — рявкнул Маррам. — «Не противьтесь Слову, и оно пощадит вас!» Не шляться у меня тут и не думать ни о каких побегах! И — никакой болтовни!
— А спать можно? — проронил Триффан.
Он устроился поудобнее, положил голову на вытянутые лапы и спокойно закрыл глаза. Стражи отошли. Некоторое время Спиндл и остальные, напуганные посещением Сликит, продолжали молча глядеть на Триффана.
Наконец Спиндл не выдержал: он подполз и стал его тормошить.
— Триффан, проснись, Триффан! — взволнованно запыхтел он. — Что нам делать?
— Полагаю, что спать.
— Но ведь завтра...
— Завтра Камень не даст нас в обиду, если будет на то воля его, — отозвался Триффан, снова прикрывая глаза.
Все вокруг успокоились, затихли и улеглись: Пенниворт — возле сестры, Спиндл — рядом с Триффаном, а также оба стражника — каждый на своем посту.
— Теперь я сам буду нести караул! — нарочито сурово произнес Маррам.
Однако его никто не услышал: один за другим они уже погрузились в глубокий, здоровый сон. Его голос глухо прозвучал в тесной норе. В ней по-прежнему было неуютно и грязно, но она больше не казалась унылой.
Сон объял место, где было совершено в первый раз Семеричное Действо. Он сморил наконец и стража Маррама: тот даже не заметил, как в отверстии тоннеля снова появилась Сликит. Она долго стояла, всматриваясь в глубину норы, при этом ее взгляд дольше всего задержался на Триффане. Не слышал Маррам и того, как она наконец удалилась потихоньку, словно считала богохульством нарушить царивший здесь покой, причем богохульством по отношению к чему-то более значительному, чем благословенное Слово, в которое ее приучили слепо верить.
А может, в тот день ей довелось услышать звуки Безмолвия, и она испытала страх и робость, справиться с которыми ей не могла помочь вера в Слово?
Глава одиннадцатая
Триффан проснулся, когда в тоннеле, выходящем на поверхность, уже брезжил рассвет. Остальные пленники еще крепко спали — их тела своей неподвижностью и бесформенными сочетаниями напоминали бугорки земли в туманное утро. Правда, полусонный Маррам уже неторопливо приводил себя в порядок.
Пенниворт прикорнул в самом темном уголке; Спиндл лежал рядом с Тайм, вытянув лапы в ее сторону, а ее голова покоилась на его боку.
Триффан удовлетворенно поглядывал на них, думая о том, как все-таки хорошо, когда ты не один, и радуясь за Спиндла: бедный служка в Священных Норах прошел тяжкое испытание одиночеством.
Триффан искренне считал, что, поскольку он писец, которому к тому же предстоит вести за собой других, то времяпрепровождение обычного крота не для него: он не вправе обзаводиться подругой... как, к примеру, может однажды поступить Спиндл.
Тайм повернулась, застонала во сне и более удобно пристроила голову на бок Спиндла; тот успокаивающе погладил ее и сонно вздохнул.
Триффан вдруг ощутил, как сердце его непроизвольно сжалось от горечи. В эту минуту он понял всю меру одиночества, на которое обречен истинный писец, и невольно вздрогнул всем телом. Он беспокойно огляделся: может, это просто утренний холодок добрался до него? Но нет: это было нечто совсем иное. Ему вспомнилось замечание Босвелла. Тот как-то объяснял, что в действительности писцы одиноки не более, чем остальные: перед Камнем каждый одинок. Просто писцы отказываются от жизненных соблазнов и таким образом сами обрекают себя на одиночество.
Он понимал, что добровольно выбрал себе именно эту судьбу. Вспомнил, как еще очень давно, в Данктонском Лесу, когда вокруг него резвились сверстники, он вдруг ощутил, что перестал быть ребенком. Тогда он оставил поселение и ушел за луга, где находились временные норы. Триффан стал жить там, вслушиваясь в звуки ночи и следя за сменой красок дня. Родителей это неприятно удивило: его любили, в нем нуждались, а он без всякого объяснения покинул их. Когда через несколько кротовьих лет он вернулся, то обнаружил, что товарищи его детских игр уже остепенились и разбрелись кто куда. Триффан отыскал дорогу к Данктонскому Камню, где в первый раз и встретился с Босвеллом. Для него эта встреча стала началом новой жизни.