— Все еще слишком утомлены, чтобы продолжать путь, — отозвался Триффан.
— Тем более, поговори с ними. Побеседуй со Смитхиллзом, с Виллоу, с Мэйуидом, наконец. Его, беднягу, совсем замучили струпья.
— Ничего с ним не сделается, с твоим Мэйуидом, — нетерпеливо бросил Триффан.
Однако вскоре он все же нашел час-другой для разговора с ними всеми. При этом отыскал такие добрые слова, что каждый почувствовал, будто он обращается именно к нему одному. Все они — и верующие, и сомневающиеся, и совсем юные, как Мэйуид, и пожилые, как Виллоу, — тогда собирались вокруг него. Именно один из таких моментов настал и теперь, в июне, как раз перед Самой Короткой Летней Ночью, когда Мэйуид спросил, что думает Триффан о соображениях Брейвиса относительно тяжести жизни.
Возможно, Триффану предстояло еще многому научиться, потому что от него ускользнуло тогда выражение мучительной боли в глазах Мэйуида. И все же его ответ был примечателен, хотя и относился ко всем — и ни к кому в отдельности: Триффан разъяснил слова своего наставника Босвелла.
— Босвелл говорил, — начал он, — что главное для крота — решить, о какой именно жизни идет речь: о реальной, которую он ведет, или о той, какою он ее себе представляет. Да, жизнь тяжела. Если крот не остается все время под землею, опасности подстерегают его на каждом шагу. Но даже если он постоянно будет находиться в своих тоннелях, то и тогда ему не избежать опасностей, быть может, даже более серьезных, чем наверху. Да, жизнь тяжела хотя бы потому, что не вечна: рано или поздно к каждому приходит смерть. Но если видеть смысл жизни лишь в том, как уберечься от гибели, твое существование станет еще более тяжким, даже невыносимым, ибо ты ставишь перед собою задачу невыполнимую. В результате ты начинаешь страшиться самой жизни. Поэтому, приняв истину, что жизнь нелегка, ты делаешь первый шаг к своему освобождению от страха. Но Босвелл прав: познание это дается тяжко.
Триффан умолк. Мэйуид беспокойно завертел рыльцем, словно пытаясь найти обходной путь по сравнительно ровной местности, ухмыльнулся и сделался вдруг необычно серьезным.
— Мэйуид слушает, Мэйуид старается понять, Мэйуид хочет слушать еще, — произнес он и забился в глухую тень, как сделал это при первой встрече.
— Тогда подумай, Мэйуид, вот над чем: пока в тебе сидит страх, не услышать тебе Безмолвия и не увидеть чистого света. Лишь шум и тьма, лишь бесконечные тоннели, из которых нет выхода, будут окружать тебя, и в этих тоннелях ты неминуемо заблудишься, как бы хорош ни был твой нюх.
Мэйуид невольно вздрогнул: именно это ему часто мерещилось во время ночных кошмаров.
— Для некоторых из нас путь к свету и Безмолвию есть путь веры в Камень. Мы сделали свой выбор и стараемся следовать этому пути в меру своих сил. Для писцов — таких, как Брейвис, — этот путь более тяжел и суров; другим легче, но для них дорога к свету будет более длинной. Так говорил мне мой друг Босвелл.
— Значит ли это, что ваш Камень не требует себе поклонения и строгого исполнения бесчисленных обрядов и правил? — спросил Скинт.
— Да, есть обряды, которые должно выполнять писцу; есть ритуалы, предписанные для всех по большим праздникам, — таким, как Зимнее или Летнее Солнцестояние, — ответил Триффан, пожимая плечами. — Но если ты желаешь знать, следует ли выполнять их под страхом наказания, то я отвечу: нет, путь Камня не таков. Я полагаю, признание, что жизнь тяжела, требует от крота соблюдения определенной дисциплины, обряды помогают ему в этом, особенно в минуты сомнений и трудностей.
— Это правда, Брейвис? — спросил Скинт, обращаясь к писцу как к высшему, чем Триффан, авторитету.
— Правда, — с улыбкой подтвердил Брейвис. — Триффан все очень хорошо сказал.
— Мэйуид желает задать вопрос, достопочтенные господа, очень важный, как Мэйуиду кажется, вопрос. И очень рискованный, но я все же спрошу.
— Мы тебя слушаем,— отозвался Триффан.
Мэйуид лукаво скривился, затем улыбнулся своей обычной, обезоруживающей улыбкой и проговорил:
— Если самый быстрый путь достичь Безмолвия и света — это стать писцом, то на что может надеяться обыкновенное, жалкое создание — такое, как Мэйуид, например? Или же ты, многоумный и справедливый господин Триффан, хочешь сказать, что даже заразный Мэйуид, рожденный во мраке Помойной Ямы и вытащенный тобою оттуда против воли, хотя и с наилучшими намерениями, тоже может возвыситься до сана писца?
Так наступил странный и, как понял тогда Спиндл, переломный момент во всей истории народа кротов.
Триффан, очевидно, тоже ощутил его значимость, потому что не стал отвечать сразу. Он встал, сделал несколько шагов, окинул взглядом уходящие на север и запад долины и что лежало за их пределами и только после этого сказал:
— В учении о Камне нет запрета на то, чтобы грамоту знал каждый. Об этом нигде не говорится. Нужно лишь найти писца, который будет готов обучить тебя.
— Потрясающе! Прямо немыслимо! Невероятно! — объявил Мэйуид.
Триффан рассмеялся, но Брейвис даже не улыбнулся.
— А что тебе хотелось бы написать? — внезапно, уже совсем иным, серьезным тоном, спросил Триффан.
Мэйуид озадаченно наморщил лоб и впервые за время их знакомства не нашелся сразу. Затем со щемящей тоской и робостью он оглядел всего себя — от растрескавшихся когтей до изъеденных болезнью боков — и тихо произнес:
— Мэйуид начертал бы свое имя — только и всего. А потом показал бы это другим, чтобы они поняли, что Мэйуид — не грязное отребье, что с ним можно водиться, раз он умеет вывести целиком свое имя.
Триффан что-то тихо шепнул Спиндлу и ушел.
— Что он сказал? Плохое или хорошее, добрый Спиндл?
— Сказал, тебе необязательно чертить свое имя, ты и без того вполне достойный крот, Мэйуид.
— Да? Так и сказал? — воскликнул Мэйуид.
— Так и сказал — и сказал вполне искренне.
— Неужто? Ах-ах-ах!
Вскоре кроты вырыли удобные норы и создали небольшую, но удобную систему ходов с тем, чтобы приближение чужих не застало их врасплох и в случае необходимости у них были надежные пути к бегству. Скинт со Смитхиллзом трудились в северном и западном направлениях и вырыли прочные, солидные ходы, как это было принято у них на родине. Спиндл копал к востоку и к югу, у него ходы получились затейливые, он ловко использовал осколки и мелкие камешки в почве, так что его тоннели привлекали своей непредсказуемостью: то тут, то там были устроены небольшие ниши и неожиданные приспособления для большего комфорта. Триффан впервые за много месяцев тоже целиком отдался этому занятию: его тоннели, выполненные в данктонском стиле, были просторными, в них легко дышалось, а входы и выходы были отделаны с особым тщанием. Мэйуиду они понравились больше всех, и он расположился неподалеку от самого Триффана. Триффан же вскоре оставил всякие попытки уследить за передвижениями Мэйуида. Он понял, что у того свой собственный уклад жизни, и Мэйуид не потеряется: у него природный дар находить дорогу и укрытия в самых, казалось бы, неожиданных местах.
Для Брейвиса Спиндл вырыл нору между своей и норой Триффана с выходом на юг, чтобы солнце весь день освещало ее: после долгого заключения и напряжения сил во время бегства писцу требовался полный покой и отдых.
На девятый день их пребывания в Хэрроудауне Скинт и Смитхиллз объявили, что следующим вечером собираются немного повеселиться и попеть, потому что это будет праздничная ночь Середины Лета. Они не знают, как отмечают ее камнепоклонники, но у них, северян, принято веселиться, а без песен да без занятной истории какое веселье?
— Каждый пускай празднует, как ему хочется, а остальные вольны принимать или не принимать участие, — решил Триффан.
Все разбрелись кто куда и стали готовиться к торжествам Короткой Ночи. Из нор Смитхиллза и Скинта доносились пение и смех, из приюта Виллоу — монотонная тихая мелодия: она повторяла речные песни детства; из пещерки Брейвиса слышались молитвы писцов Священных Нор. Спиндл припоминал приличествующие торжеству забавные рассказы; Триффан же, одиноко растянувшись на солнцепеке, наслаждался теплом и звуками летнего дня. Один Мэйуид словно был не в себе: он хмурился, не находил себе места и в конце концов отправился бродить один. Вечером он долго потерянно смотрел на звезды, словно силясь что-то отыскать, но что — и сам не знал. Все следующее утро он не вылезал из своей норы и ни с кем не разговаривал.
Рассвет Середины Лета выдался на редкость красивый. Каждый готовился к торжеству на свой лад. Однако к Камню никто из них не подходил; было известно, что ночью все они встретятся именно возле него. Брейвис с Триффаном, вероятно, прочтут молитвы, остальные же могут просто постоять рядом.
Миновал долгий ленивый день, и настал тихий вечер. Последние лучи сверкнули в водах Темзы, далеко внизу прокладывавшей себе путь среди полей и древесных кущ; кое-где замелькали огоньки в жилищах двуногих; на миг вспыхнули глаза ревущей совы, потом она отвернулась, свет исчез, и на Хэрроудаун легли сумерки.
— Где Мэйуид? — спросил Триффан. Среди собравшихся его не оказалось.
— Весь день его не видел, — отозвался Смитхиллз.
— Последнее время у него очень подавленный вид, — добавил Спиндл.
— Утром сидел в своей норе, но сейчас его там нет, — сказал Скинт.
Триффан предложил немного подождать. Они стали ждать, уже совсем стемнело, и взошел молодой месяц, а Мэйуид все не появлялся. Его искали, звали, но он не откликался.
— Ладно, будем начинать. Он придет, — сказал Триффан, глядя в темноту, где, возможно, скрывался тот, кто хотел к ним присоединиться, но не знал, как это лучше сделать. — Он придет обязательно, — мягко проговорил Триффан.
И праздник начался. Они пели, смеялись, шутили, рассказывали диковинные истории, отмечая каждый на свой лад Середину Лета; они наблюдали, как поднимается над деревьями месяц — все выше, выше, выше... А какую прекрасную песню исполнил Смитхиллз, какую чудную мелодию напела им Виллоу, как красиво помолился Брейвис об их будущем! А Спиндл?! Спиндл рассказывал им презабавные истории о первых днях Брейвиса в Священных Норах, и все смеялись до упаду! Затем Триффан снова поглядел в темноту и сказал намеренно громко: