— Ты хочешь сказать — убила, — гневно выпалил Триффан.
— Таким малышам лучше умереть, — сухо произнесла Монди.
— Но ведь сам Босвелл был от рождения калекой, ты бы и его убила?
Монди взглянула на Триффана и проговорила:
— Угу, в этой системе такой крот не выжил бы.
— Это неправильно, Монди. Камень — сама жизнь, и он не хочет, чтобы его детей убивали, какими бы они ни были.
— Тогда моли Камень, чтобы тебе никогда не пришлось присутствовать при таких родах, какие я видела после чумы, — сказала Монди. — Или решать, кто из плохого помета должен остаться жить, а кто умереть.
Когда Монди ушла, Триффан спросил Комфри:
— А ты знал об этом?
— Мало к-кто из самцов знает, но я з-знал, Т-т-триффан. Да, з-з-знал.
На следующий день, немного успокоившись, Триффан спросил у Монди:
— Рождались ли когда-нибудь у перенесшего лысуху крота здоровые дети?
— Насколько я знаю — нет, и думаю, никогда не родятся, если у родителей были язвы. То же самое, если крот перенес чуму, ящур или что-нибудь подобное. Многие кроты в кротовьем мире хотели бы иметь детей, но их тело загублено болезнью, и Камень не разрешает им иметь потомство. ,
Триффан увидел слезы на глазах у Монди и печаль, потому что кротихи обожают детей и любят учить малышей тому, что знают сами.
Узнав про все это, Триффан не удивился, когда ему сказали, что у Тайм тоже трудные роды. Спиндл не подхватил лысуху на склонах и, похоже, был совершенно здоров, но когда они впервые встретили Тайм, она была больна и потом, во время беременности, опять болела. Болела так сильно, что Комфри и Монди с трудом выходили ее, и Монди сама осталась с Тайм, когда начались роды.
Они были долгими и трудными, и, когда родился детеныш, а родился только один, он был очень слаб. И все же не так слаб, как сама Тайм. К ней, видно, вернулась болезнь, от которой она страдала в Бакленде, и она была совершенно не в состоянии заботиться о своем малыше. Более того, кровотечение не прекращалось, и никакие усилия Монди и травы Комфри не могли его остановить. Так что какое-то время после рождения малыш лежал один, пищал от голода, а Тайм боролась со смертью. Но потом наступил момент, когда Тайм, казалось, поняла, что ее слабость не пройдет, и она храбро попросила Монди найти для малыша другую, более сильную мать.
— Попроси Спиндла самого взять его, пусть найдет самку, которая захочет принять детеныша, — проговорила Тайм.
— Лучше это сделаю я, — проговорила Монди. — Самка не примет детеныша от самца.
— Нет, нет, пусть Спиндл возьмет его, — прошептала Тайм. — Он знает, куда пойти.
И Спиндла привели в родильную нору Тайм, и он увидел, что его любимая так ослабела после родов, что даже не могла подняться ему навстречу. У ее сухих пустых сосков Спиндл увидел их сыночка, крошечного, тщетно пытающегося сосать.
— Возьми его, — прошептала Тайм. — Пока еще есть время, возьми его, любовь моя.
— Но я не знал, что ты так... — пробормотал бедный Спиндл, пораженный видом Тайм, совершенно больной и истощенной болезнью.
— С ним, конечно же, все будет в порядке, как только...
Но Тайм покачала головой.
— Не медли, Спиндл, отнеси его сейчас же. Найди самку, которая позаботится о нем. Иди сейчас, пожалуйста, иди...
— Но я не знаю куда...— проговорил Спиндл.
Тогда Тайм потянулась к его лапе и, коснувшись ее, произнесла:
— Ты знаешь — это место, где, как мы договаривались, мы всегда будем встречаться, место, где мы впервые обрели нашу любовь. Отнеси его туда, дорогой, да поторопись.
И Спиндл неловко ухватил своего малыша зубами за шкирку — ведь самцам это не очень привычно, — а Тайм улыбнулась и попросила:
— Поднеси его ко мне.
Что Спиндл и сделал, и положил детеныша перед ней. Тайм посмотрела на своего маленького сына и сказала:
— Моего отца звали Бэйли, пусть и он носит это имя.
Потом она стала необыкновенно ласково говорить с Бэйли, гладить его, повторяя снова и снова одни и те же слова, будто это были единственные слова, которые малышу суждено было услышать от родной матери:
— Я очень люблю тебя.
Снова, снова и снова, только с каждым разом все слабее и слабее. Голос Тайм постепенно замирал в темной норе.
Монди сделала знак Спиндлу, он опять поднял Бэйли, повернулся и не услышал, как Тайм прошептала ему вслед:
— И ты, Спиндл, не забывай никогда, что я тебя тоже любила, очень-очень.
Спиндл ушел. Он двинулся вниз по склону Данктонского Холма на север, зная, куда он должен прийти — в Бэрроу-Вэйл, где они с Тайм познали любовь, поклялись приходить сюда снова и наказать своему потомству поступать так же.
Спиндл никому не рассказывал ни о своем долгом пути, ни о том, что случилось, когда он добрался до Бэрроу-Вэйла. Это сделала одна кротиха, она видела все, запомнила и повторила все, что знала.
Сюда, в темноту Бэрроу-Вэйла, где извивались корни мертвых деревьев и лежала пыль прошлого, Спиндл принес Бэйли и обнаружил, что их ждет какая-то самка.
Она была изможденной, но ее сосцы были полны молока, и она жаждала вскармливать детенышей.
— Кто ты? — спросил Спиндл, увидев ее, и положил Бэйли перед ней.
— Я молилась Камню, — испуганно прошептала самка.— Он велел мне прийти сюда...
Тут она замолчала, наклонилась и приласкала малыша, облизала его, погладила и, свернувшись, легла так, чтобы тот мог сосать ее.
— Как тебя зовут? — повторил вопрос Спиндл.
— Он очень милый, а как его зовут?
— Бэйли, — сказал Спиндл.
— Хорошее имя, — проговорила кротиха, а малыш между тем сосал ее.
— У тебя есть дети? — спросил удивленный Спиндл.
— Да, — ответила кротиха. — Родились двое здоровых, один больной. Больного убили. Бэйли заменит его.
Спиндл хотел попросить ее: «Скажи ему, что его родителями были Тайм и Спиндл», но вместо этого произнес:
— Скажи ему: если когда-нибудь для него наступит трудный день, пусть доверится Камню и придет в Бэрроу-Вэйл, где ты нашла его. Сделаешь это?
Кротиха подняла голову и посмотрела на Спиндла. В ее глазах сияла радость матери, нашедшей своего детеныша. Она сказала:
— Клянусь Камнем, который был так добр ко мне, сделаю. Скажу, что Бэрроу-Вэйл — это место, куда он должен прийти во дни сомнений. Скажу ему.
И она повернула голову к крошечному Бэйли и придвинула его к себе так близко, как только было возможно.
— Мне надо идти, — проговорил Спиндл; его мучил страх за Тайм, и он хотел поскорее вернуться к ней.
— Да, да, — рассеянно отозвалась кротиха и не подняла глаз, когда Спиндл двинулся к выходу и пыльными ходами Бэрроу-Вэйла отправился в обратный путь.
Ему мерещился шепот: «Я очень тебя люблю...», он хотел было обернуться, потому что он страшно испугался, услышав слова, которые произнесла тогда Тайм, а потом так странно повторяла.
Вот опять: «Я очень люблю тебя...» И Спиндл бросился бежать из Бэрроу-Вэйла вверх по длинному склону, но прежде чем он добрался до норы своей Тайм, ему навстречу вышла Монди и по ее выражению и по тому, как она двигалась, он понял, что Тайм больше нет.
Одни говорят, что он побежал к Камню, другие — что он обезумел от горя и набросился на самого Триффана. Только один крот знал правду и поведал ее: Спиндл вернулся в Бэрроу-Вэйл, он хотел отыскать Бэйли и забрать его обратно, но когда он туда прибежал, кротиха вместе с Бэйли уже ушла. Спиндл остался один в Бэрроу-Вэйле, оплакивая свою потерю и гневаясь на Камень.
С приближением весны все в Данктоне ощущали нарастающую напряженность, воздух в ходах был просто насыщен ею. Каждый понимал, что наступает время испытаний и что многие из кротов могут погибнуть.
Уже был образован совет старейшин, старшим членом которого стал Комфри, а вожаком, естественно, Триффан. В совет вошли Скинт и Монди, а также Спиндл и Смитхиллз.
Членом совета должен был стать и Алдер, но кое-кто в Данктоне еще не вполне доверял кроту, который совсем недавно был гвардейцем. Однако все были довольны, что Алдер по-прежнему брал на себя заботу о вновь прибывших. Многие из прошедших у него тренировку стали хорошими бойцами после того, как научились соблюдать дисциплину и подготовились к будущей длительной борьбе.
Что касается Мэйуида, то о своих занятиях он отчитывался только перед Триффаном или Скинтом; Мэйуид жил по собственным правилам, исчезал неизвестно куда, исследовал ходы и тропинки, где никто никогда не бывал, и был занят собственными мыслями. Время от времени Мэйуид посвящал Триффана в свой очередной секрет или рассказывал ему о тайной дороге, которую отыскал.
Все в системе понимали, что с каждым теплым днем возможность нападения грайков возрастает. Число бойцов на границе системы было увеличено, однако от них поступали доклады лишь о некотором естественном возбуждении, какое весной охватывало кротовий мир. Для своего нападения грайки, без сомнения, выберут благоприятный момент, все хорошо спланируют, соберут силы. Но где и когда?..
Тем временем Триффан и совет старейшин тоже выработали план действий, хотя без разногласий не обошлось и для его принятия потребовались долгие дискуссии. Война не была привычным делом для данктонских кротов, и они не могли всерьез поверить в ужасы, которые им грозили. Луговые же кроты, жившие на западе, когда их спросили, будут ли они сражаться бок о бок с кротами Данктона, просто рассмеялись.
Опыт, приобретенный в Бакленде, научил Триффана, что способ, каким пользовались грайки, планируя и организуя свои кампании, давал им определенные преимущества и неплохо было бы этим способом воспользоваться, если кроты Данктона хотят выжить.
Скинта вместе со Смитхиллзом и Мэйуидом отправили проверить защитные сооружения системы. Им потребовалось три дня на то, чтобы обойти их, следуя по течению Темзы, которая почти целиком окружала Данктон, а затем вдоль шоссе, под которым они прошли, когда впервые появились здесь, воспользовавшись коровьим тоннелем, сделанным двуногими. Не очень приятная дорога для кротов, но в сухую погоду пригодная. Они нашли под шоссе дренажные трубы, зарытые в гравий, подобраться к которым было трудно, и, запомнив их расположение, постарались хорошенько скрыть входы и выходы.