н не посадит за решетку их лидеров, как это сделал предыдущий губернатор во время стачки зимой 1905 г. Из разговоров с начальником губернского жандармского управления и прокурором Лопухин понял, что руководители предыдущей стачки до сих пор в тюрьме, хотя никаких официальных обвинений им предъявлено не было. На предложение их выпустить, что явилось бы «актом справедливости» и «гарантией общей безопасности от произвольных арестов», прокурор и начальник жандармского управления горячо запротестовали, говоря, что нельзя потакать «требованиям толпы».
Используя свои губернаторские полномочия, Лопухин выпустил задержанных под свою ответственность за час до того, как вышли на улицы народные патрули, и через два дня был установлен порядок. Но к этому времени разъяренный прокурор и начальник жандармского управления вызвали дополнительные войска из Петербурга. Когда возмущенные рабочие организовали демонстрацию, протестуя против введения войск, «начальником гарнизона была выслана воинская команда, встреча которой с толпой кончилась массовой бойней; более ста человек убитых и раненых».
Через неделю Лопухина вызвали в Петербург, и министр внутренних дел П.Н. Дурново предложил ему выбирать — увольнение или отставка по собственному желанию за то, что «сдал власть революционерам». Лопухин потребовал официального документа, осуждающего его действия. Лопухину передавали, что комиссия признала его виновным, но он не верил, так как никто не показывал ему официального отчета о решении комиссии. Тем не менее Лопухин решил не подавать апелляции, а «махнул на это дело рукой и вскоре вышел в чистую отставку».
По словам Лопухина, только материальные затруднения, связанные с отставкой в конце 1905 г., заставили его не давать общественной огласки своему делу. Несмотря на то, говорил он, что «я и ушел со службы по личному побуждению и соображениям принципиального свойства, но ушел с чувством обиды за совершенную надо мной несправедливость и очутился в материальном положении очень тяжелом, вследствие чего разоблачения с моей стороны могли быть приписаны побуждению мести, что претило бы моему нравственному чувству».
Отставка Лопухина совпала с концом революции 1905 г. и попытками послеоктябрьского правительства во главе с графом Витте установить порядок среди всех слоев населения. В результате, рассказывает Лопухин, в начале 1906 г. Витте дважды вызывал его к себе, чтобы перенять опыт бывшего директора Департамента полиции. (Говоря об этих беседах, Лопухин опровергает утверждение Витте, появившееся в его мемуарах, будто бы Лопухин попросил о встрече в конце января, чтобы пожаловаться на своих давних врагов — Рачковского и Трепова.)
Правительство очень нуждалось в иностранных займах, и Витте, как писал Лопухин, должен был убедить «еврейских банкиров» Европы, что самодержавие всячески помогает их народу. «Какие “облегчения” и “льготы” должен я гарантировать русским евреям? — спрашивал Витте Лопухина. — С какими центральными еврейскими организациями надлежит вступить в переговоры?»
Удивительно, сетовал Лопухин, что Витте «с его умом, большим деловым опытом и, казалось бы, опытом политическим имеет такое чисто обывательское представление о существовании какого-то еврейского политического центра, центра всемирного кагала, который путем таинственных нитей будто бы управляет еврейством всего мира». Указав на ошибочность этого мнения, Лопухин сказал премьер-министру, что предоставление особых привилегий евреям противоречит справедливой цели гарантирования равных прав перед законом всем гражданам страны. Вопрос о предоставлении равных прав евреям должен рассматриваться не премьер-министром, а Государственной думой. Что правительство действительно должно сделать, так это покончить с погромами, пригрозив отправить в отставку все местные власти, если акты насилия будут происходить в подведомственных им местностях. Слишком часто, подчеркнул Лопухин, инициатива погромов исходит непосредственно от экстремистов-антисемитов в правительстве.
Поскольку после службы в полиции Лопухин не мог возобновить судебную практику или баллотироваться на выборах от партии кадетов, он был вынужден писать для прессы, чтобы как-то поддержать семью. Наибольшим спросом пользовались статьи о незаконных действиях полиции. Один издатель выпустил статьи Лопухина отдельной книгой в 1907 г. Там содержится исторический анализ причин, вынудивших русскую полицию действовать за рамками существующего закона.
Лопухин утверждал, что начало беззакониям положил император Николай I в 1826 г. Напуганный восстанием декабристов, император создал Третье отделение и корпус жандармов для борьбы с изменой и, чтобы борьба была эффективной, предоставил им полную свободу. Они, в свою очередь, быстро научились фабриковать обвинения, основываясь на добровольных донесениях или на донесениях по принуждению, которые независимо от их достоверности считались надежным средством в борьбе с предполагаемыми врагами. Таким образом, донос стал главным основанием полицейского сыска.
Со времени царствования Николая I, продолжал Лопухин, многократные попытки реформировать полицию приводили лишь к «разветвлению» старой организации. Независимые общественные организации, следящие за поддержанием порядка, не могли существовать в условиях самодержавия. В других цивилизованных странах, где подобные организации процветали, роль полиции сводилась к защите граждан, их прав, собственности, общественных институтов. В России полиция существовала для сохранения и защиты самодержавия.
Чувствуя, что режим слабеет, писал Лопухин, государство все больше средств вкладывало в полицейскую систему, ставшую наиболее влиятельной силой в государственной жизни. При этом нарушения полицией существующей законности были основной причиной отсутствия порядка в государстве. Другими словами, поскольку полиция перестала признавать общественные законы и юридические нормы, назрела необходимость ее реформировать.
Ко времени выхода своей книги Лопухин начал новую карьеру, представляя русские коммерческие предприятия, некоторые из которых имели дело с европейскими компаниями. Улучшив свое материальное положение, он смог в 1908 г. отправиться на отдых за границу, где ему пришлось снова вспомнить об Азефе.
К нему обратился Бурцев, которому удалось встретиться с Лопухиным в экспрессе Париж — Берлин 5 сентября 1908 г. Он стал просить Лопухина помочь разоблачить особо опасного агента-провокатора. Далее Бурцев сам рассказал все, что ему было известно об агенте охранки, и попросил Лопухина лишь подтвердить или опровергнуть эти сведения. Бурцев заверил собеседника, что такой метод обеспечит Лопухину полную безопасность. «Если бы ему когда-нибудь пришлось бы отвечать за разговор со мной, — писал впоследствии Бурцев, — то он с полным основанием мог бы сказать, что он никаких разоблачений не делал, что я и без него все знал и что он не мог отрицать того, что я ему говорил в частном разговоре».
По словам Бурцева, Лопухин сохранял хладнокровие до тех пор, пока впервые не узнал, что Азеф не только возглавлял террористическую группу эсеров, организовавшую убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича, но и активно участвовал в подготовке и проведении обоих покушений. Давая показания на суде в 1909 г., Лопухин говорил, что доказательства Бурцева настолько совпадали с фактами, ему уже известными, и вызвали в нем такое негодование, что он должен был предотвратить дальнейшее кровопролитие хотя бы из соображений морали. По словам Урусова, Лопухин предупреждал: если Азефа не остановить, он нанесет непоправимый вред российской тайной полиции.
Лопухин разоблачил Азефа прежде всего из-за своих убеждений и взглядов, а не потому, что доказательства Бурцева окончательно убедили его в предательстве Азефа. В свою очередь, доказательства Бурцева основывались на показаниях М.Е. Бакая.
Впервые Бакай поделился с Бурцевым сведениями о действиях агентов охранки в 1906 г. Сначала Бурцев скептически отнесся к этим сообщениям, но вскоре редактор понял, что агенты охранки, проникая в революционные группы, провоцируют революционеров на совершение преступлений и даже оказывают им содействие. Сам Бурцев так говорил о своем впечатлении: «Передо мной действительно открылся совершенно новый мир — с иными нравами, иной логикой, иными интересами, иной терминологией…», и он решил положить все силы на разоблачение этого мира. После ареста Бакая 31 марта 1907 г. по обвинению в передаче Бурцеву секретной информации о деятельности полиции Бурцев переехал вместе со своим журналом в Париж и организовал освобождение Бакая, приговоренного к ссылке. Бакай присоединился к Бурцеву.
В журнале Бурцева одно за другим стали появляться разоблачения сотрудников охранки (информация собиралась самим Бурцевым, Бакаем, а также другими осведомителями), что создавало, по словам главы зарубежной агентуры A.M. Гартинга, «крайне удручающие обстоятельства». Гартинг попытался обратиться в полицейскую префектуру в Париже, настаивая на высылке Бакая, но для депортации нужны были веские основания. Гартинг обратился за помощью в Петербург, однако ответа не получил.
В мемуарах, опубликованных в журнале «Былое», Бакай рассказывал, что он впервые столкнулся с охранкой в 1900 г., когда, будучи членом нелегальной партии эсеров, работал в подпольной газете «Южный рабочий». Испытав на себе психологическое давление охранки, он выдал подпольную типографию. В 1902 г. Бакай стал агентом охранки в Варшаве.
Бакай утверждал, что лишь после революции 1905 г. он осознал «подлость» политических расследований, проводимых охранкой. Его возмущало, что ее осведомителями становились люди из самых низов общества. Показания «хулиганов и проституток», которые ни один суд присяжных не признает действительными, писал Бакай, были для охранки достаточным основанием для обысков, арестов и даже вынесения приговора на закрытом процессе (в чем Бакай убедился лично в 1907 г.).
Информация, поступившая от Бакая, достаточно скомпрометировала деятельность охранки, и все же в борьбе против агентов-провокаторов Бурцеву не хватало свидетельств «из первых рук».