стиции, прессы и других источников, с 18 октября по 1 ноября 1905 г. погромы прокатились по 358 населенным пунктам (108 городам, 70 посадам и местечкам, 180 деревням). Погибли 1622, были ранены 3544 человека. Эти данные не являются исчерпывающими. По числу погибших на первом месте стояла Одесса (по неполным данным, 618 убитых и 561 раненый), за ней следовали Екатеринослав (соответственно 88 и 231), Киев (68 и 301), Томск (68 и 86), Кишинев (53 и 67), Минск (52 и 100), Баку (51 и 83). Большинство перечисленных городов переживали не первый погром. Однако погромы произошли и в городах, находившихся далеко за чертой еврейской оседлости, — в Курске, Твери, Ярославле и др.
Октябрьские погромы не совсем правильно принято называть еврейскими. Нам удалось установить национальную принадлежность примерно 2/3 пострадавших. Евреи составляли 58,4 % убитых и 46,2 % раненых. Остальные погибшие были русскими, украинцами, белорусами, армянами и т. д. Еврейское население было лишь одним из объектов нападения. Другими мишенями являлись все, кого погромщики, зачастую без всяких оснований, причисляли к врагам самодержавного строя. Ими могли быть демократически настроенные интеллигенты, либеральные общественные деятели, учащиеся высших и средних учебных заведений. Это хорошо видно, например, из телеграммы жандармского подполковника Субботина о событиях в Нежине: «Народ всех русских демократов ловил по улицам, выводил из квартир, заставлял публично становиться перед портретом, присягать, а в процессии идти и петь гимн. Народ рыдал. Евреи не присутствовали».
Неизбежно вставал вопрос о персональной ответственности за взрыв насилия в октябрьские дни. Либеральная пресса писала по горячим следам: «Самая грандиозность всероссийской организации контрманифестаций со всеми их возмутительными вариантами доказывает, что это дело властной руки, имеющей возможность распоряжаться государственными, но не слабыми частными средствами». В оппозиционных кругах укрепилось мнение, что «властную руку» к погромам приложил товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией генерал-майор Д.Ф. Трепов.
Дмитрий Федорович Трепов был одним из четырех братьев, каждому из которых в свое время довелось занимать высшие административные посты. Он окончил Пажеский корпус, служил в лейб-гвардии, но его настоящим призванием было полицейское дело. Товарищи по Пажескому корпусу вспоминали, что «любимым занятием Д.Ф. в юные лета была игра в «городовые». Он расставлял игрушечные фигурки, разводил их на посты, ловил при их помощи воров, арестовывал членов преступных организаций». Сохранилось множество анекдотов о трагикомичной страсти Тренева к порядку и его усердии не по разуму. В 1896 г. он стал московским обер-полицмейстером, а в начале 1905 г. появился в Петербурге, где должен был получить назначение в действующую армию на Дальнем Востоке. Перед отъездом из Москвы на него было совершено неудачное покушение. Тем не менее в Петербурге он любил описывать порядок и спокойствие, которые благодаря его трудам царили в древней столице.
После 9 января 1905 г. в правительственных сферах чувствовалось смятение. Считалось, что князь П.Д. Святополк-Мирский доказал свою неспособность справиться с ситуацией. Подыскивали решительного генерала, который должен был объединить усилия по борьбе с революционным движением. После того как перебрали ряд кандидатур, влиятельный придворный А.А. Мосолов предложил своего родственника Трепова. Его поддержал министр императорского двора В.Б. Фредерике. Была учтена близость бывшего обер-полицмейстера к московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу. Царский дядя телеграфировал своему протеже: «Все понимаю, мысленно с вами, помоги и храни вас Господь. Сергей». 11 января 1905 г. Трепов занял пост петербургского генерал-губернатора, в апреле он был назначен товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов. По сути он имел гораздо больше власти, чем министр А.Ф. Булыгин.
Манифест 17 октября положил конец карьере Трепова. Его недоброжелатели утверждали, что бывший временщик не мог смириться с этим и решил «хлопнуть дверью» перед уходом. Однако данная версия не учитывает изменения позиции Трепова в последние дни перед манифестом. 14 октября он приказал войскам столичного гарнизона: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть». Мосолов, прочитавший черновик приказа, спросил своего родственника: «Понимаешь ли ты, что после этого тебя будут называть не Треповым, а — “генералом патронов не жалеть”?» Товарищ министра ответил: «Знаю это и знаю, что это будет кличка непочетная, но иначе поступить по совести не могу. Войск перестали бояться, и они стали сами киснуть».
Вместе с тем Трепов считал, что политика репрессий оправдана только до определенного предела. В эти дни Николай II предлагал ему (а также великому князю Николаю Николаевичу) диктаторские полномочия. Но оба кандидата заявили царю, что невозможно уповать исключительно на военную силу. Они высказались за необходимость уступок. В ночь с 16 на 17 октября Трепов, ознакомившись с проектом манифеста, написал царю: «Свобода печати, совести, собраний, союзов должна быть дана». Учитывая огромное влияние товарища министра, можно сказать, что он дал зеленый свет манифесту.
Трепов покинул свой пост сразу после погромов. Известие о его отставке вызвало повышение курса русских ценных бумаг на мировых рынках. Бывший товарищ министра не ушел из политической жизни. Его противники, в частности автор манифеста граф С.Ю. Витте, утверждали, что в качестве дворцового коменданта Трепов являлся всемогущим диктатором. Это преувеличение. Действительно, на первых порах дворцовый комендант пользовался полным доверием Николая II. Но вскоре он вызвал недовольство царя участием в конфиденциальных переговорах с либеральной оппозицией о сформировании правительства из общественных деятелей. Террористы охотились за бывшим заведующим полицией до сентября 1906 г., когда он скончался от сердечного приступа. В.Ф. Джунковский, хорошо знавший Трепова, писал: «Последнее время он был очень нервен, мнителен, ему всё казалось, что за ним следят, что дом, где он жил, окружен революционерами; он доходил, как говорят, до галлюцинаций». В глазах революционеров Трепов считался виновником погромов. Однако нет никаких фактов, доказывавших его двойную игру. Нельзя утверждать, что он планировал дискредитировать гражданские свободы взрывом насилия.
На наш взгляд, в значительно большей степени, чем высшие власти, к погромам были причастны местные административные органы и полиция. Дело в том, что обстановка секретности, в которой готовился манифест, привела к непредсказуемым последствиям. Губернские власти пребывали в полной растерянности. Громадные пространства страны не позволяли оперативно довести информацию по официальным каналам, тем более что железнодорожное сообщение и телеграф были скованы всеобщей забастовкой. На окраинах империи власти просто не поверили известию о резкой смене правительственного курса. Наместник на Кавказе И.И. Воронцов-Дашков просил подтвердить шифрованной телеграммой, действительно ли дарована свобода. Иркутский генерал-губернатор граф П.И. Кутайсов называл сообщения о манифесте «распространившимися по городу слухами». В течение нескольких дней Трепов не имел связи с большинством городов. Жандармские управления и охранные отделения не контролировали ситуацию. Типичной была телеграмма, которую направил в Департамент полиции начальник Одесского охранного отделения: «Нормальная жизнь прекратилась… Сношение с агентурой приостановлено, филеры не наблюдают».
Во время революционных демонстраций, последовавших за опубликованием манифеста, полицейские чины стали объектами словесных и физических нападений. В Вильно группа евреев попыталась освободить соплеменника, стрелявшего в полицейского пристава. Подоспевшие к месту происшествия войска убили и ранили 40 человек. В некоторых городах, не входивших в черту оседлости, вопрос о полиции послужил непосредственным поводом для погрома. После манифеста Казанская городская дума приняла решение прекратить финансирование полиции. Вместо нее была создана народная милиция из числа студентов и членов нелегальных партий. В полицейских участках было конфисковано оружие. 21 октября произошло столкновение милиции с «патриотической» манифестацией. Милиционеры укрылись в здании городской думы, которое было окружено войсками. Прибыл губернатор. «Оставшимся в думском зале он заявил, что если они через четверть часа не выйдут из здания с поднятыми руками, то он прикажет пустить в ход артиллерию». В ходе столкновений 8 милиционеров были убиты, остальные сдались.
Похожие события разыгрались за тысячи верст от Поволжья — в сибирском городе Томске. В судебных документах о томском погроме говорилось: «К губернатору Азанчееву-Азанчевскому явились депутаты во главе с городским головой Макушиным, которые предъявили постановление думы об удалении с должности полицмейстера, прекращении выдачи жалованья полиции и об организации милиции. Губернатор согласился на удаление полицмейстера, но вопрос об организации милиции предложил внести в губернское правление».
Однако городская дума незамедлительно организовала милицию, что вызвало волнение в городе. 20 октября толпа горожан пришла к полицейской управе, потребовала царский портрет и отправилась сводить счеты с милиционерами. Здание управления Сибирской железной дороги, где укрылся отряд милиции, было осаждено толпой и войсками. Само здание подожгли, а «многих, показавшихся в окнах, вылезавших на крышу и спускавшихся по водосточным трубам, солдаты, принявшие сторону толпы, пристреливали из винтовок». Большинство погребенных под руинами оказались железнодорожными служащими, на свое несчастье зашедшими в этот роковой день в управление за получением денежного жалованья.
В большинстве случаев в разных городах полиция не скрывала своего отрицательного отношения к манифесту. У житомирского полицейского чиновника Андерсона спросили: «Вы знаете, что объявлена свобода совести, слова, собраний, неприкосновенность личности?» На это последовал ответ: «Я еще перережу вас всех, как собак, пока вы добьетесь вашей свободы!» Полицейских можно было заметить в первых рядах погромщиков. На иркутских улицах обращал на себя внимание урядник-итальянец, невесть какой судьбой заброшенный в Сибирь. Приняв театральную позу, он взывал: «Кто за русский народ, переходи на нашу сторону!» В Симферополе старший городовой С.Н. Ермоленко зарубил шашкой нескольких евреев, доставленных в полицейский участок.