И наконец одна из них стащила с Сэл чепец и водрузила на свою голову – такой белый и такой несовместимый с черными кудряшками. Наверное, это было самое смешное из того, что они когда-либо видели, – Сэл аж пополам согнулась, до чего это было смешно: совершенно голая черная девушка с белым чепчиком на голове, и на лице у нее радостная гримаса. Другие женщины тоже захотели примерить чепчик, он переходил из рук в руки, с головы на голову, пока все они корчились от смеха.
Любой мужчина потеряет голову от вида маленьких грудок и стройных бедер этих молодых девушек. Когда одна из них потянулась за чепчиком, кожа шелково засияла на ее плечах, на бутонах грудей. Торнхилл оглянулся и увидел, что Дэн уставился на этих бесстыжих девушек, глаза ярко горят на бледном лице. Нед не преминул высказаться. «Только посмотрите на их титьки, – хрипло прошептал он и сглотнул слюну. – Кругом одни титьки».
Теперь Сэл знаками показывала, что ее интересует не содержимое деревянных тарелок, а сами тарелки. Женщины поняли, переложили то, что в них было в одну, так что Сэл смогла покрутить тарелки и восхититься ими. Переговоры продолжились. Сэл протянула свой чепчик и знаками показала: «Вы даете мне, я даю вам».
Женщины сразу ее поняли. Самая старшая, морщинистая, та, которая делала шнурок, когда Торнхилл впервые ее увидел, что-то показала Сэл жестами, Сэл ушла в хижину и вернулась с куском сахара. «Наш сахар! – чуть было не крикнул он. – Не давай, Сэл!» Они снова там что-то показывали друг другу, и наконец белая женщина в юбке и кофточке отделилась от обнаженных черных. Сделка состоялась: самая старая из женщин держала в руках сахар и чепчик, а Сэл – одну из деревянных тарелок.
Возвращаясь в хижину, она увидела Торнхилла и крикнула, радуясь, как девчонка: «Смотри, что у меня есть! Их миска! Разве это не диковина?!» И протянула миску ему, чтобы он тоже порадовался. «Но у нас же есть тарелки, Сэл, – сказал он. – Какой толк в этой?» Но она отмахнулась. «Ах, Уилл, глупый ты человек! – вскричала она. – Это не для того, чтобы пользоваться, это редкость, курьез, – она с трудом выговорила незнакомое слово. – Миссис Херринг говорит, что благородные там, дома, платят за такие вещи хорошие деньги. Если я в течение пяти лет буду раз в месяц выменивать по одной, то мы, когда вернемся, сможем получить за них хорошую выручку».
Ее пальцы ласкали грубую миску. «А я отдала старый чепчик, который уже совсем выносился, да немного сахара. Перестань дуться!»
Она, как ребенок, гордилась собой, своей добротой к новым соседям и сделкой, которую ей удалось заключить: «Миссис Херринг подсказала хорошую идею, можно даже больше никакими другими делами и не заниматься».
Видя такую ее радость, как он мог не улыбнуться и не обнять ее за талию, которая так удачно приходилась ему по руке?
Позже Торнхилл увидел женщин возле реки, они копались в камышах. Кусок бумаги, на которой раньше был сахар, лежал на земле, вылизанный до блеска. Чепчик Сэл забрала себе женщина, у которой на поясе болталась ящерица. Она надела его не на голову, а напялила на свой торчащий зад, и женщины снова смеялись. Торнхилл не хотел бы, чтобы Сэл это видела и слышала такой их смех.
Лес никогда не казался Торнхиллу источником пропитания. И он не очень-то внимательно разглядывал то, что собирали женщины и образцы чего ему показывала Сэл, – какие-то маленькие твердые фрукты, высушенные ягоды, корешки, и уж точно он не считал, что это можно есть. В лесу он замечал только муравьев да мух, и птиц, которые искоса глазели на него с веток, да еще этих здоровенных пятнистых ящериц – их-то уж он есть никогда не будет. Ящерицы высоко держали свои длинные головы и, не мигая, таращились на него, готовые, как только он подходил ближе, взбежать на ближайшее дерево.
Он думал, что, наверное, поэтому женщины считали этих новеньких такими забавными. Домочадцы Торнхилла надрывались, потели под жарким солнцем, рубили, копали, а есть им, кроме солонины да испеченных в углях лепешек, все равно было нечего. Черные же отправлялись в лес и возвращались с обедом, болтавшимся на поясках.
Да, с определенной точки зрения это действительно выглядело забавно.
Нед и Дэн презирали черных, ведь черные на лестнице бытия располагались еще ниже, чем они сами. Глянув на одного из мужчин, сидевшего на корточках в тени, с копьем в руке, Дэн пробормотал: «Только погляди на его волосатую штуковину, болтается себе, у собаки и то больше скромности», и Нед, на которого временами находило, откинул голову и завыл.
«Никогда не видел, чтобы они хоть к чему-то руки приложили, – ворчал Дэн вечером за едой. – Сидят себе, только яйца болтаются, уж простите, миссис Торнхилл, да на нас глазеют». Сэл сказала: «Мы можем научить их работать, Уилл, обучить их управляться с лопатой и всем остальным». Они все представили, как Бородатый Гарри или Черный Дик отложат свои копья и склонятся над лопатой. «Даже цыгане, и те время от времени работают», – сказала Сэл, и Торнхилл понял, что эта мысль запала ей в душу.
Торнхилл все проигрывал в уме свою нелепую беседу с Бородатым Гарри, но просветления не наступало. Он понимал, что дискуссия не окончена.
Как-то в воскресенье Сэл, зачеркнув на дереве очередную неделю, сказала: «А они здесь давно. Они пришли на четырнадцатой неделе, а сейчас уже семнадцатая, – и принялась, повернувшись к нему спиной, возиться у очага. – Я думала, они к этому времени уже уйдут».
Какое же облегчение высказать эту мысль вслух! «Не хотел пугать тебя, Сэл, но и я о том же думаю». Теперь она повернулась к нему и, щурясь из-за поднимавшегося от огня дыма, улыбнулась: «Да вовсе ты меня не пугаешь! Ты что, полагаешь, я могу так разволноваться, что хлопнусь в обморок, как какая-нибудь леди?»
Несколько дней спустя от лагеря донеслись звуки какой-то возни, собачий лай, громкие голоса. Сэл сидела на бревне, установив между ногами мельничку для зерна. «Миссис Херринг говорит, что хоть они и уходят, но ненадолго, – сказала она. – Им здесь, у реки, тоже нравится, как и нам».
Торнхилл с удивлением глянул на нее: «А ты ее спрашивала? Спрашивала у нее про них?»
У миссис Херринг была своя манера смотреть на Торнхилла, казалось, она могла читать все его тайные мысли, и он чувствовал себя в ее присутствии весьма неловко. Он мог скрывать какие-то свои соображения от Сэл, но вряд ли у кого получалось утаить что-то от миссис Херринг. Он так и представлял, каким ироничным взглядом она смотрела бы на него, если бы он только попытался заговорить с ней о черных.
Сэл сосредоточилась на мельничке: когда она поворачивала ручку, мельничка то и дело норовила выскользнуть и содержимое – зерна кукурузы – летело на землю. «Ну что ж за косорукая!» – выбранила она себя сквозь сжатые от усилия зубы. Он взял у нее хитроумную штуку – совершенно дурацкую, он собирался, как только появятся какие-то свободные деньги, купить для нее новую, – и смолол все что надо было, пересыпав крупу в подставленную ею миску.
Она стояла с миской в руках и смотрела на него. «Приходить и уходить – одно дело, – сказала она. – Но прийти и не уходить – совсем другое». Он видел, что она не собиралась так уж подробно обсуждать, что из всего этого может получиться. Но он понимал: это был не страх, и даже не беспокойство. Это была тень от поднимавшегося в небо чужого дыма, который бросал тень на их существование.
«Миссис Херринг не такая, как мы, – сказал он. – Она одна на белом свете. У нее другого выбора нет».
Сэл перебирала крупу в миске. Он заметил несколько белых частичек среди желтой кукурузной крупы – перемолотые вместе с зернами долгоносики. «А у нас? – спросила она. – У нас разве есть другой выбор?» Сначала он подумал, что она поддразнивает его, но потом понял, что спрашивает всерьез. «Послушай, Уилл, поговори об этом с Томом Блэквудом. Посмотрим, что он скажет».
Поэтому на следующее утро, еще до рассвета, он направил лодку-плоскодонку к устью Первого Рукава и отдался на волю приливу. За лодкой по гладкой поверхности воды тянулся шлейф пены. Все, что требовалось от Торнхилла, – сидеть на корме и рулить веслом.
Блэквуд нашел способ существования здесь, но мудрость, которой он поделился, все равно оставалась загадочной. «Что-то отдаешь, что-то берешь». Что это означало в реальности – не на словах, а в определенное время и в определенном месте? Как это применить к ситуации, случившейся у костра черных, когда белый человек и черный человек пытались понять друг друга, произнося слова, в которых не было никакого толку?
К тому моменту, когда солнце позолотило верхушки деревьев в лесу, он уже добрался до долины. Это было спокойное, тихое место. Вода, хоть и чистая, была цвета крепкого чая. Оба берега заросли мангровыми деревьями. За ними, на узкой полоске ровной земли, росли казуарины, а за ними на каждой стороне высились крутые каменистые склоны.
Москиты здесь были свирепые. Торнхилл наблюдал за одним, особенно здоровенным, с полосатыми лапами, который пытался жалом пробить ему рукав рубахи, пока жало не согнулось. Где-то на дереве пела птица, она раз за разом издавала переливчатые звуки, будто звонила в серебряный колокольчик. Из воды выскочила и снова скрылась рыбина, блеснув на солнце серебром. Река и все вдоль нее затаилось, наблюдая за ним.
Миль через пять земля за мангровыми зарослями выровнялось, как будто река локтем отодвинула каменистый склон и щедро выдала мягкий покатый участок земли. Там он и увидел поднимавшийся в небо дымок, который наверняка принадлежал Блэквуду.
На берегу не было видно никакого причала, даже прохода в мангровых зарослях, куда можно было бы загнать лодку. Торнхилл проплыл еще немного и заметил наконец прореху, куда зашел, отталкиваясь веслом. Казалось, это тупик, но он пробрался сквозь защитный барьер ветвей и снова вышел к полоске чистой воды, заканчивавшейся бревенчатыми мостками. К ним, ведущим к укромному заросшему травой берегу, была пришвартована рыбачья плоскодонка Блэквуда.