Сэл тоже знала. В ней что-то изменилось. Он больше не слышал, как она напевает, порой она замирала, глядя в никуда, и между бровями у нее образовывалась морщинка. Когда женщины шли мимо хижины в лес, она махала им и улыбалась, но держала дистанцию. Она больше не пыталась общаться с ними, и в ее коллекцию мисок и палок-ковырялок новых поступлений не было.
Наверное, это было слишком опасно и легкомысленно: иметь только одно ружье и только одного мужчину, который умел из него стрелять. Торнхилл купил у Джона Хорна в Ричмонде еще три ружья и сделал колышки и для них, теперь они висели одно над другим. А потом потратил целый день, обучая стрелять Дэна, Неда и Уилли.
Как ни странно, у Неда получалось лучше всех. Бестолковый и неуклюжий абсолютно во всем, он ловко загонял заряд в ствол. Он вроде как даже и не целился, а кусок деревяшки, который они использовали в качестве мишени, каждый раз слетал со столба. Нед наконец обрел занятие, к которому был пригоден.
У Дэна все было наперекосяк: он постоянно ронял шомпол, рассыпал порох, никак не мог приладить на плече приклад, да и еще прижаться к нему щекой. Кусок деревяшки от его выстрелов не шелохнулся ни разу. Его больше прельщала идея дубинки. Он провел целое утро в лесу и возвратился с палкой со здоровенным утолщением на одном конце, а после этого несколько вечеров выстругивал ее, пока она не приобрела устраивавшие его вес и размеры.
Когда подошла очередь Уилли взять ружье, он побледнел и вытер о штаны вспотевшие ладони. Торнхилл видел, как тряслись у него руки, когда он сыпал порох на полку. «Ты еще малолеток, Уилли, – сказал отец. – Рано тебе стрелять». Но мальчик был настроен решительно. В первый раз он недостаточно плотно уложил на плечо приклад, и отдача была такой сильной, что он шлепнулся на спину. Но тут же подскочил и с угрюмой физиономией попытался снова.
Торнхилл понимал, что если черные за ними придут, то четырех ружей и трех мужчин, умеющих стрелять, будет недостаточно. Но черные все-таки знали, что этого сочетания – мужчина плюс ружье – стоит опасаться. И стоило надеяться, что страх сработает быстрее ружья.
Он не мог забыть, что они чувствовали в те ночи боевых танцев, окруженные стеной леса, сознавая, как близко эта стена. Копье вылетит из-за деревьев, поразит человека, и он даже не увидит руку, что бросила это копье.
Он решил расчистить пространство вокруг хижины. Но какой ширины должна быть эта защитная полоса? Он срезал толстый стебель с травяного дерева и, чувствуя себя полным идиотом, стоял с этим копьем в руке, а остальные за ним наблюдали. Выражения лица Сэл он прочитать не мог, потому что она стояла в дверях.
«Ну как, похож я на дикаря, ребята?» – спросил он, стараясь превратить все в шутку, и даже у Неда хватило ума рассмеяться. Торнхилл слегка отклонился вбок, он видел, что черные так делают, напряг мышцы на груди, в плечах. Он почувствовал, как копье вырвалось из руки, представил, как оно летит в воздухе – совсем как у них, и втыкается в землю. Но его копье покувыркалось и шлепнулось в грязь всего в нескольких ярдах.
Он повернулся к зрителям и засмеялся. «Видите, что я имел в виду? – спросил он. Сэл наблюдала за ним из хижины. – Не имеет смысла суетиться». Он не сказал им, как больно было плечу.
Дик подобрал копье, покрутил его в своей маленькой ручке. Он вроде бы совсем не напрягался, но копье запело в воздухе и вонзилось в землю ярдах в пятидесяти, среди деревьев.
Сразу стало понятно, что Дик бросает копье не в первый раз, и даже не в двадцать первый, и даже не в сто первый. По лицу мальчика Торнхилл понял, что до него дошло, что он только что себя выдал, но сейчас был не тот момент, чтобы призвать его к ответу. Сейчас было важно понять, как далеко может пролететь копье, даже брошенное тощим мальчишкой, которому не исполнилось и восьми лет. И это понимание стерло улыбку с лица взрослого.
Он шагами отметил расстояние, на которое пролетело копье, добавил еще несколько ярдов и заставил всех приняться за работу. Каждое дерево – кроме того, на котором Сэл отмечала недели, – было срублено под корень. Каждый куст выкорчевывали, каждый камень откатывали в сторону, и всю территорию обнесли забором. Землю вокруг хижины по возможности выровняли. Не осталось ничего, за чем можно было бы затаиться.
«Вот теперь они точно не станут и пытаться что-нибудь с нами сделать», – сказал он. Он видел, что Сэл задумчиво смотрит на его рот, исторгающий этот вердикт, но избегает смотреть ему в глаза.
Он переустраивал землю. Срубал деревья, избавлялся от кустов, срезал лопатой большие кочки, в которых могли обретаться змеи. Каждый день был отмечен очередной маленькой победой: срубленным деревом, выкорчеванными кустами, еще несколькими ярдами забора.
Ему понравилось, как место стало выглядеть с забором. Аккуратный квадрат внутри забора смотрелся совсем не так, как земля за забором. Забор говорил о том, как далеко может продвинуться человек, и, заканчивая его ставить, он уже видел, куда можно двинуться потом.
Теперь это было особенно заметно: что бы человек ни делал, как бы ни обустраивал свое место, от вечного леса избавиться невозможно, его можно только отодвинуть. За пределами куска голой земли, которым он так гордился, по-прежнему перешептывались казуарины, как всегда шелестели и поскрипывали эвкалипты. А над утесами, словно шарф на ветру, вилась стая птиц, черных на фоне выбеленного жарой послеполуденного неба.
Торнхилл все чаще думал о злющих псах Барыги. Думал и о том, как Барыга будет злорадствовать, но в одно тихое воскресенье в начале марта проглотил свою гордость и отправился плоскодонкой вниз по реке.
Услышал он собак задолго до того, как увидел хижину. Их лай эхом разносился по всей долине. Он шел к хижине, а они рвались к нему, гремя цепями. Он обошел их по широкой дуге, туда, где Барыга расчищал от кустарника еще несколько ярдов.
Барыга выпрямился, глядя на Торнхилла. Его лицо под шляпой было унылым и бледным, как у человека, который ест слишком мало зелени.
Торнхилл решил не тратить времени на любезности. «Хочу купить у тебя пару собак», – сразу же объявил он. Но Барыгу так просто не возьмешь! Щербато улыбаясь, он осведомился: «Слышал, к тебе дикари повадились?» Торнхилл не собирался его выслушивать: «Пару сук и кобеля, пять фунтов, так да или нет?» Барыга сделал вид, что раздумывает, с шумом поскреб щетину на подбородке. «Ну, сейчас на моих псов большой спрос, – заявил он с победным выражением на тощей физиономии. – Не меньше десяти фунтов, Уилл, и то это дешево».
Но и Торнхилл был не лыком шит: «В гинеях[15], Барыга. Пять гиней – мое последнее слово», – и повернулся, направляясь назад к лодке. Тут Барыга, как Торнхилл и предполагал, сдался. «Ладно, по рукам!» – крикнул он, и Торнхилл повернул назад.
Барыга представлял собою жалкую фигуру, он стоял, скрючившись, на своем скрюченном куске земли, драные штаны болтались вокруг тощих ног, босые ступни все в грязи, по лицу тек пот. «Так и быть, отдам за пять гиней, – объявил он. – Как один белый другому белому».
Подходя к хижине, где Торнхиллу предстояло выбрать себе собак, Барыга прокричал, перекрывая их лай: «Хочу тебе кое-что показать!» Возбуждение, звучавшее в его голосе, заставило Торнхилла насторожиться, но Барыга уже заталкивал его в дверь.
После яркого солнца разглядеть что-либо внутри было трудно – Торнхилл видел только пробивавшиеся сквозь дыры в коре лучи света. Но в углу почудилось какое-то движение, и до Торнхилла донесся звериный запах, смешанный с вонью чего-то гниющего. Когда глаза Торнхилла привыкли к мраку, он увидел матрас, перечеркнутый тонким солнечным лучом, а рядом с ним что-то темное. Раздался звон цепи, послышался вздох, не его и не Барыги. Он подумал, что это, наверное, собака, но в ту же секунду разглядел, что никакая это не собака, а сидящий на корточках человек, тело которого зигзагом рассекает солнечный луч, – черная женщина скорчилась у стены, она дышала так тяжело, что он видел белые зубы между искаженными болью губами, видел ссадины в тех местах, где крепилась цепь, – алые отметины на черной коже, капли крови, похожие на драгоценные камни.
Барыга пробрался из-за спины Торнхилла и заорал: «А ну, поднимай свою ленивую черную задницу». Она чуть повернулась, и Торнхилл увидел у нее на спине следы от плети. В солнечном свете ее кожа была растрескавшейся и серой. Она стояла, держа цепь, соединявшую ее щиколотки.
В раскаленном добела солнечном свете Барыга был настоящим ничтожеством с плеткой. Он улыбался гаденькой похотливой улыбочкой. «Черный мякиш, – произнес он, облизнувшись. – Единственный, который мужик в этих краях может поиметь, если, конечно, тебя не привлекает эта старая грымза Херринг, мне так она даром не нужна». Отсмеявшись по поводу миссис Херринг, он вплотную приблизился к Торнхиллу: «Она обслуживает меня вместе с Головастым, – прошептал он. – Спереди и сзади».
На какой-то ужасный миг, очень ярко, будто при свете молнии, Торнхилл представил себя с этой женщиной. Ощутил ее кожу под своими пальцами, ее напряженные ноги. В нем на миг проснулось животное. «Ты играешь, Торнхилл? – спросил Барыга. – Только берегись ее когтей, они у нее как у бродячей кошки». Торнхилл не мог вымолвить ни слова, только помотал головой и выскочил из хижины.
Барыга, обидевшись, что от его услуг отказались, крикнул: «Что, бесплатные шлюхи – это слишком низко для тебя, да?!» И сплюнул углом рта. Плевок, сверкнув на солнце, шлепнулся в грязь. «Между прочим, у твоего драгоценного Томаса Блэквуда тоже черная шлюха имеется!»
Торнхилл отчаянно хотел убраться из этого кошмарного места. Иначе задохнется и умрет прямо здесь. «Черт тебя подери, Барыга, не нужны мне собаки!» – хрипло крикнул он. Барыга перестал улыбаться. «Ладно, бери за пятерку», – сказал он, но Торнхилл не хотел уже никаких собак, ни за какие деньги. Своим лаем и рычанием, оскаленными, блестящими от слюны зубами, длинными языками они сводили его с ума.