Но это же была Барыгина история, и он не намеревался позволять всяким там бывшим джентльменам портить ее мудреными словами. «То есть ты хочешь сказать, что они ленивые вороватые дикари!» – прокомментировал он, но Лавдей не дал сбить себя с толку. Он рыгнул, шлепнул ладонью по столу, привлекая всеобщее внимание, и продолжал, неукротимый, как прилив: «Наши темнокожие собратья, или ленивые дикари, как ты столь справедливо их нарек, воровством и разбоем пожинают плоды того, что сами они, в безмерной праздности своей, взрастить не потрудились». Он по-прежнему не мигал, но фразы выкатывались из его рта безо всяких усилий.
Торнхилл уставился в свою кружку, не зная, что можно было бы сказать в ответ на такую пышную речь. Барыга покрутился на месте, а потом изобразил, будто вскидывает на плечо ружье и прицеливается: «А вот этот язык они очень даже хорошо понимают, Святоша!» Головастый поднял кружку, приветствуя это высказывание Барыги, но вдруг остановился на полпути, пораженный собственной мыслью: «А что, если устроить на них засаду, а?»
Миссис Херринг фыркнула: «Попридержи язык, Барыга Салливан, – резко произнесла она. – Не всем здесь нравятся такие речи».
За столом воцарилось молчание. Барыга ухмыльнулся Торнхиллу, Торнхилл облизал губы и отвел взгляд. Интересно, кому еще из здесь присутствующих Барыга предлагал ту закованную в цепи женщину. Головастый улыбался и почесывал щетину на подбородке.
«Вы, конечно, можете не слушать старую женщину, – сказала миссис Херринг, – но говорю тебе прямо: ты, Барыга, нарываешься на неприятности, и ты, Головастый Биртлз, тоже. И не думайте, будто я не знаю, что там у вас творится», – и она так решительно вставила в рот свою трубку, как будто это была пробка, не позволяющая ей сказать что-то еще.
Торнхилл видел, что Блэквуд наблюдает за ним с другого конца комнаты. Смотрит настойчиво, с вызовом. Торнхилл, с ничего не выражающим лицом, потер глаза: так накурено, что глазам больно!
Лавдей поднял палец и продекламировал: «Сей факт хорошо известен: черные не признают собственности». Собрался было произнести что-то еще своим мягким благородным голосом, но Барыга бесцеремонно его опередил: «На той неделе поймал двух черных, они пробирались на Дарки-Крик, – откусил от испеченной Сэл булочки и продолжил с набитым ртом: – Подстрелил их, как сквайр куропаток». Огляделся, но все молчали, а он, плюясь крошками, объявил: «Эти дикари хороши только на удобрения». Рот у него был перепачкан мукой, и из-за этого он выглядел тяжелобольным. Повторил, как будто никто не понял, что он сказал: «Отличное удобрение. Кукуруза так и прет».
Торнхилл заметил, как он глянул на Блэквуда, и если Барыга стремился Блэквуда спровоцировать, то это ему удалось. Блэквуд вскочил, крупный человек в маленькой комнате, в ярости он стал даже еще больше. «Ну, ты, Барыга…» – и остановился, скрестив на груди ручищи. Лицо у него было словно высечено из камня.
Торнхилл испугался, что Блэквуд, по обыкновению, не станет продолжать. Если он промолчит, значит, Барыга возьмет над ним верх. Но Блэквуд голосом, дрожащим от негодования, продолжил: «Господи Иисусе, да один черный стоит десяток таких безмозглых червяков, как ты». Все мгновенно протрезвели, никто и не подумал засмеяться. Ни один из них еще никогда не слышал, чтобы Блэквуд поминал имя Господа всуе, и никто еще не слышал в его голосе столько силы.
С перекошенным лицом он подошел к Барыге. Казалось, он ему сейчас врежет, однако Блэквуд, фыркнув от отвращения, развернулся и, прежде чем кто-то понял, что происходит, вышел в ночь.
«Этот ублюдок еще пожалеет о том, что сказал», – в голосе Барыги слышалась ярость, но она горела приглушенно, как один из его костров.
Торнхилл посмотрел в темный прямоугольник дверного проема. Мысленно последовал за Блэквудом, сначала по дороге, потом в его маленькую плоскодонку и до самого Первого Рукава. Представил себе, как Блэквуд сидит на корме, направляя лодку к залитому лунным светом ландшафту из скал и утесов. Где-то там его поджидают черные. Он зайдет в свою хижину, раздует в очаге огонь и сядет, глядя на лижущие дно чайника языки пламени.
Может, та женщина вместе с ребенком будет сидеть с ним рядом. Ребенок вроде был девочкой, но он ведь глянул лишь мельком.
Нападение на Уэббов было лишь одним из многих «актов насилия и мародерства», случившихся в марте 1814 года. Они вспыхивали по всей реке, каждый раз в новом месте. Казалось, с ними сталкивались все, у кого созревал урожай. Горели поля, горели хижины, в мужчин с серпами летели копья. Фермерам приходилось засевать заново, в надежде, что до зимы зерно поспеет, либо сниматься с места и возвращаться в Сидней.
В результате дела пошли плохо и для Уильяма Торнхилла. Кому нужна «Надежда», если на ней в Сидней и везти-то нечего? И денег на то, чтобы покупать ситец или ботинки, ни у кого не было. Торнхилл привязал лодку в ожидании лучших времен. Он даже обрадовался предлогу. В такие времена мужчине надлежит сидеть на месте и зорко следить, чтобы не случилось неприятностей. Он вел себя спокойно, как человек, способный справиться с любыми проблемами. Убрал созревшие початки с первого участка – понятно, невелик урожай, – позволил Дику и Братцу наедаться до отвала в оплату за то, что они таскают воду. Но за этим его благодушием крылась тревога.
Его величество в Лондоне, чьим полномочным представителем в Сиднее был его превосходительство, не очень-то беспокоился по поводу бывших каторжников, копошащихся на берегах далекой Хоксбери. Но когда задевают одного белого человека, это значит, что задевают всех белых. Пришло время, и мощь закона обрушилась на черных. Его превосходительство издал указ: его величество долго проявлял терпение и добрую волю, но, увы, вынужден предпринять действия против туземных налетчиков.
Орудием закона в данном случае выступал некий капитан Маккаллум из Шрусбери. Он со своими людьми прибыл на правительственном баркасе из расположенного в Виндзоре гарнизона и пришвартовался рядом с «Надеждой»: он счел мыс Торнхилла удачной отправной точкой для запланированной им кампании.
Торнхилл поджидал его в хижине. До него донесся ровный барабанный рокот, возвещающий приближение капитана – сразу было понятно, что капитан серьезно относится к своему чину.
Он ворвался в хижину, расстелил на столе карту и принялся объяснять свой план солдатам. Солдаты, в красных камзолах с черной перевязью и в головных уборах с плюмажем, походили на каких-то насекомых. Потные лица, стянутые ремешками шапок, никоим образом не выдавали того, что они думают о своем капитане.
Торнхилл стоял в дверях вместе с Сэл, дети сидели на корточках на полу. Он считал, что губернатор все равно не сможет решить «проблему туземцев», но тоже держал свои мысли при себе. Этот человек в красном камзоле с золотым шитьем не имел никакого отношения к тому, что происходило на Хоксбери, как не имел к этому отношения ни король, ни даже сам Господь.
Но у капитана Маккаллума имелся собственный стратегический план, согласно которому он усмирит туземцев на Дарки-Крик[16]. Произносил он это название так, будто в нем имелось что-то забавное. Хотя ничего забавного или веселого в Дарки-Крик не было. Это было небольшое ущелье недалеко от фермы Головастого, белому человеку оно было совершенно без надобности, потому что крутые горы подступали так близко, что солнечные лучи попадали в ущелье только в полдень. Говорили, что согнанные фермерами туземцы находили там свое прибежище. Торнхилл видел каноэ в том месте, где ручей впадал у реку, они выплывали, заплывали в устье ручья, видел поднимавшиеся оттуда дымки костров. Торнхиллу Дарки-Крик представлялся чем-то вроде буфета, на полку которого можно было бы сгрузить черных, закрыть дверцы и забыть о них навсегда.
Но капитану Маккаллуму узкое ущелье предлагало иные возможности. Он планировал захват в клещи при помощи того, что он называл живой цепью. Предполагалось, что войска сомкнут ряды и будут двигаться вдоль ущелья, гоня черных перед собой.
«Как гонят овец», – пояснил капитан.
Капитан Маккаллум был джентльменом и говорил, как джентльмен – сдавленным голосом, будто кто-то обхватил его за шею. Торнхилл понимал его с трудом, но это капитана Маккаллума нисколько не волновало, тем более что он на Торнхиллов и не взглянул. Они же были просто бывшими каторжниками. Он отказался от предложенного Сэл чаю и несмотря на жару не выпил даже воды.
На карте он продемонстрировал, каким образом черных догонят до того места, где стены ущелья смыкались, и уже там их настигнет правосудие его величества.
Он порылся под столом и с гордостью победителя вытащил парусиновый мешок. «Губернатор лично выдал мне шесть таких мешков, – заявил он и скромно откашлялся. – Сказал, что верит, что мы доставим их ему полными». Если он ждал рокота, даже шепота одобрения, то остался разочарованным. Люди в красных камзолах шаркали, переминались с ноги на ногу, дышали, но молча. Он оглядел их лишенные выражения лица. Торнхилл видел, что он решил быть более откровенным: «Шесть мешков, понятно? Для шести голов».
Собравшиеся продолжали молча взирать, как он поднял мешок повыше, дабы продемонстрировать, как затягивается шнурок. Торнхилл видел, что Дик вытянул шею, приоткрыв от изумления рот.
На карте план капитана Маккаллума выглядел по-детски простым, и, глядя на карту, можно было легко вообразить его исполнение: живую цепь, преследование, свершившееся правосудие. Карта была довольно точной. Вот река, огибающая мыс Торнхилла, вот Диллон-Крик милей выше, вот ферма Головастого, аккуратный квадратик, и как раз перед ней – изогнутая линия Дарки-Крик. Ущелье помечено точечками, будто бумагу курица клевала. Карта была верной, и трудно было спорить с капитанской логикой – со взятием в клещи, с живой цепью.
Но Торнхилл бывал там и знал, что карта верна только в общих чертах. Он знал, что на самом деле путь вдоль ручья, по которому, по замыслу Маккаллума, будет двигаться живая цепь, на самом деле пролегает не по ровной земле, что там настоящие дебри – деревья, густой кустарник, валуны. И склоны – ребристые выступы, скалы, овраги вдоль ручья, поросшие мангровыми деревьями, тростником, а ила там накопилось столько, что человеку ничего не стоит провалиться в него с концами. Каждая лиана, каждый торчащий из-под земли корень, каждая похожая на плетку ветка будет сопротивляться человеку, не говоря уж о целом воинском подразделении. Москиты будут жрать их заживо, пиявки заберутся в ботфорты, как бы крепко их ни подвязывали, клещи будут сыпаться на голову и впиваться в кожу, и им придется продвигаться урывками, из-за чего обозначенное на карте расстояние вырастет в десять-двадцать раз.