Но разве можно было ожидать от капитана Маккаллума, который только недавно прибыл из Дома и чьи розовые щеки лишь едва тронуло колониальное солнце, что он может знать обо всем этом? Он был обучен думать по-армейски – о том, какую позицию занять его армии и как противостоять армии противника. Проблема-то как раз в том и состояла, что здесь отродясь не было никакой армии – были неясные очертания, фигуры, которые исчезали, стоило на них взглянуть. Они были слишком хитры, чтобы обзаводиться чем-то таким громоздким, как армия, ибо знали то, о чем не ведали ни губернатор, ни капитан Маккаллум: армия на марше видна всем и потому столь же уязвима, как ползущий по столу жук. Здесь битвы выигрывали невидимки, непонятно откуда насылающие ливень из копий и тут же исчезающие, так что палить-то, оказывается, и не в кого.
Со своего места у двери – и вопреки собственному желанию – Торнхилл вдруг произнес: «Если мне будет позволено сказать, сэр, то предстоит довольно трудное предприятие». Он почувствовал, как Сэл расправила плечи и вытянулась рядом с ним, всем своим видом показывая, что полностью его поддерживает.
Маккаллум недоуменно глянул на него, потом посмотрел на Сэл, потом отвел взгляд. «Благодарю за предупреждение, Торнхилл, – произнес он, глядя куда-то над их головами. Он объяснился весьма доходчиво: – Не предполагал, что у вас имеется опыт военной подготовки, – его взгляд намекал: опыт каторжника не в счет. – Мы, Торнхилл, – дисциплинированная боевая машина, мы привыкли к трудным предприятиям, как вы изволили выразиться».
Торнхилл почувствовал, что Сэл вся надулась от негодования, и схватил ее за руку: молчи. Услышал, как она вздохнула – вздох был подозрительно похож на фырканье, однако она все-таки промолчала, и они продолжали слушать выступление Маккаллума, которое он наверняка отрепетировал заранее: «Эта колония балансирует на лезвии ножа. И мы должны защитить ее от нашего коварного врага».
Капитан Маккаллум запнулся, как будто забыл, что там еще он собирался сказать. Возникла длинная пауза, после которой он объявил: «Верю, что каждый из вас выполнит свой долг перед королем и страной». В какой-то миг показалось, что он ждет, что кто-то выкрикнет: «Правильно! Правильно!» – однако все по-прежнему молча смотрели на него. Торнхилл же подумал, что ни король, ни страна как-то не баловали его своими щедротами. Он кашлянул, и Маккаллум метнул в него подозрительный взгляд.
Маккаллум появился через неделю, и выглядел он словно сдувшийся пузырь. Воротник красного камзола оторвался и хлопал при ходьбе по плечу, один рукав тоже куда-то делся. Колени были мокрыми и грязными от ила, треуголка исчезла, растрепанные волосы падали на налитые кровью глаза и распухшее от укусов москитов лицо.
Он не сказал Торнхиллу ни слова, и даже не смотрел на него, а лишь, высоко вздернув подбородок, прошествовал мимо. Его подчиненные, благодарные Сэл за лепешки, казавшиеся особенно вкусными после проведенного в диких зарослях времени, были более разговорчивыми. Как и было приказано, они выстроились в живую цепь и двинулись вверх вдоль Дарки-Крик. Преодолев ужасные препятствия – ил, доходивший до пояса, провалы и скалистые гребни, повстречавшись со змеями, пауками, пиявками, москитами, они наконец добрались до конца ущелья, предполагая, что загнали туземцев в тупик и те поджидают их там, дрожа от страха. Но никого из туземцев там не оказалось, даже собак не было. Зато из леса на них посыпался град копий. Они хотели загнать в ловушку черных, а попали в ловушку сами.
Они принялись вслепую палить по кустам и деревьям, но, прежде чем черные скрылись, красномундирники потеряли троих убитыми, а четверо были ранены.
Поражение экспедиции капитана Маккаллума не остановило Его превосходительство, он просто решил прибегнуть к другому средству. Если красномундирникам с их стратегией не удалось справиться с черными, то пусть этим займутся сами поселенцы. В «Газетт» было опубликовано обращение, которое Лавдей и зачитал собравшимся у Торнхиллов.
Хижина была набита битком: Барыга, Джордж Твист, Головастый, миссис Херринг. Даже Блэквуд явился послушать, что там задумал губернатор. Нед и Дэн пристроились на корточках возле двери, а детей с вытаращенными от возбуждения глазами загнали в угол, на матрас, – чтобы не путались под ногами.
Страницу эту передавали из рук в руки так часто, что бумага вся истрепалась, а буквы стерлись. Голос Лавдея, чувствовавшего себя посланником губернатора, был особенно звучен. «Марта двадцать второго года тысяча восемьсот четырнадцатого, – начал он. – Черные туземцы колонии давно проявляют кровавый дух враждебности и противостояния британским жителям».
Головастый, который еще до Торнхиллов выпил стаканчик, язвительно прокомментировал: «Имеется в виду, они при каждом случае готовы вонзить копье», но Блэквуд оборвал его, обращаясь к Лавдею: «Давай лучше дочитывай эту чертову бумагу». Он стоял возле двери, отказавшись и от рома, и от табуретки. Понятно было, что здесь он только потому, что не может сам прочесть прокламацию губернатора.
Лавдей продолжал: «В том случае, если на ферме, принадлежащей британскому подданному, появится кто-то из туземцев при оружии, либо без оружия, но с враждебными намерениями, либо без оружия, но группой, превышающей шесть человек, таковым туземцам надлежит в цивилизованной манере приказать покинуть вышеозначенную ферму».
Лавдей наслаждался вниманием собравшихся, а также предложенным ему спиртным, но не таков был Барыга, чтобы позволить кому-то в одиночку красоваться перед публикой. «В цивилизованной манере – значит, под дулом моего ружья!» – прервал он чтеца, его маленькие глазки опасно сверкали. Но и Лавдей тоже был в ударе и не позволил себя прерывать. Он поднял руку, призывая к вниманию, и стал читать еще громче: «И если после этого они не уйдут, тогда их следует изгнать силой оружия, применяемого самими поселенцами». Он умолк и оглядел слушателей. «Говоря по-простому, вы имеете полное право стрелять мерзавцев», – сказал он и одним глотком осушил стоявшую рядом кружку.
«Дай мне, – потребовала миссис Херринг. – Ну-ка, дай мне этот листок!» Торнхилл видел, что она не поверила Лавдею – наверняка он прочел неправильно. Лавдей передал ей газету, и она подозвала на помощь Сэл. Они склонились над текстом, шепотом повторяя друг другу слова, водя пальцами по строчкам. Торнхилл видел, что они дочитали до конца и посмотрели друг на друга. Впервые миссис Херринг вынула свою трубку. Рот ее сжался в горестную линию.
Разгоряченный выпивкой Головастый завопил: «Ха-ха, буду я их по одному стрелять! Да я их всех лучше зеленым порошком потравлю!» Барыга вскочил, голос его прогремел по хижине: «А то мне нужна была бумага от какого-то там губернатора?!» Он полез в карман штанов и брякнул на стол, возле лампы, что-то, что показалось Торнхиллу парой листиков, связанных кожаной тесемкой. «Что мое – то мое, и никаких дозволений я никогда не ждал!»
Сидевшая у стола Сэл протянула руку и дотронулась до листика. Торнхилл увидел ее недоуменный взгляд и понял: что бы это ни было, оно никак не может быть невинными листиками, но не успел подойти к ней, как увидел, как исказилось ее лицо. Она отшвырнула это нечто, будто оно ее укусило, и с отвращением крикнула: «Убери! Убери их, Барыга! Пока дети не увидели!»
Это была пара человеческих ушей, темно-коричневых, грубо отсеченных. В месте отреза кровь спеклась и почернела, как бывает с лежалым мясом.
Барыга расхохотался и сунул уши в карман: «Ладно, миссис, нечего так волноваться!» Дети вытянули головы, чтобы посмотреть, что это было, но Сэл вскочила и собой перегородила им обзор.
Барыга с издевкой смотрел на Торнхилла. «Получил в Сиднее фунт за голову поганца. Измерили там, и все такое… – он снова вынул уши и помахал ими в воздухе. – Но, конечно, сперва пришлось ее сварить, чтобы очистить. Аккуратно получилось».
Все представили себе, как варится человеческая голова. Торнхилл изо всех сил старался сохранять неподвижное лицо. С Барыгой никогда нельзя было понять, говорит он серьезно или бахвалится. В любом случае Торнхилл желал, чтобы он ушел.
Он видел лицо Сэл. Она стояла, повернувшись на три четверти в его сторону, губы ее были плотно сжаты. Он столь многое скрывал от нее, и теперь все тайное мгновенно стало явным.
Головастый выразительно рыгнул. Это пробудило Лавдея, который произнес: «Протравить». Никто ничего не понял, и он повторил, громче: «Протравить». Оглядел всех и сказал: «Друг мой Барыга, лучше протравить кислотой, чем варить. Это я тебе как экспер… – он запнулся, но осилил слово: – Как экспериментатору советую». Он повернулся к Барыге всем телом, словно бы не веря, что способен вертеть головой отдельно от туловища, при этом равновесия ради попытался схватиться рукой за воздух. «Протравливание лучше сохраняет научные данные», – произнес он четко и ясно, после чего впал в следующую стадию опьянения – ступор, из которого вывести его было невозможно.
Барыга снова привлек всеобщее внимание, подвесив уши за шнурок себе на пояс. «На удачу», – пояснил он. Порой Торнхиллу было почти жалко Барыгу – так явно тот жаждал внимания и восхищения.
Барыга все еще возился с ушами, когда Блэквуд пролетел к нему через всю хижину. По-любому Том Блэквуд был в несколько раз крупнее Барыги. И сейчас он в ярости схватил Барыгу за шиворот и припечатал физиономией в стол. «Ах ты, чертов червяк!» – прошипел он сквозь зубы. Потом поднял Барыгу одной рукой, а второй врезал ему так, что тот отлетел к поддерживавшей крышу стойке. Хижина дрогнула. Барыга засучил ногами, а Блэквуд схватил его за грудки, приподнял и со словами «На этот раз ты уж слишком далеко зашел!» со всей силы врезал кулаком ему по физиономии.
Голова Барыги дернулась, но глаза оставались открытыми. Он смотрел на Блэквуда и пытался что-то сказать. Блэквуд снова саданул ему по морде. Послышался хруст. Блэквуд отпустил его и отступил назад. Барыга стоял, качаясь, он по