«Все высматриваешь?» – спросила она и присела рядом с ним на скамью. Он чувствовал своей ногой ее ногу, теплую, основательную, это всегда его успокаивало. Они молчали. Иногда ему казалось, что их тела способны разговаривать друг с другом даже тогда, когда сами они говорить не могли. Потом сказала: «Будешь продолжать вот так, Уилл, и дело кончится очками». Он не ответил. Он подумал, что она знает, что он высматривает, но хочет, чтобы он сказал вслух.
И вдруг она сказала: «Ты знаешь, Уилл, когда я была маленькой, я думала, что ты такой чудесный!»
Он чувствовал у себя на лице выдохи, сопровождавшие каждое произнесенное ею слово. Посмотрел на нее – она улыбалась хорошо знакомой улыбкой. «Почему, милая? Что ж во мне было такого чудесного?»
Она засмеялась: «Ты же так далеко плевался! Па, сказала я, Уильям Торнхилл умеет плеваться очень далеко!»
На всем белом свете об этом могла помнить только Сэл. Он засмеялся, пораженный, смех прокатился по веранде. «А я все еще владею этим искусством, Сэл! Просто здесь такая сушь, что человеку приходится держать всю слюну при себе».
Она встала, положила руку ему на плечо, задержалась на мгновение, а потом вошла в дом. Он услышал, как в гостиной разжигают камин. Немного погодя он тоже войдет, сядет в свое кресло и будет наслаждаться тем, как в комнате мерцает свет и отгоняет ночь.
Смотреть на переливы света на утесах – это как смотреть на море. Сколько бы ни жил рядом с ними, все равно их лик остается незнакомым, меняется каждую секунду. Он сквозь подзорную трубу изучал то место, где золотое и серое создавали особый узор. Он знал это сочетание скал и теней так же хорошо, как лицо жены. Но стоило ему глянуть в сторону, а затем снова попытаться найти то место, как свет падал уже по-другому, и оно куда-то исчезало. Подобно океану, утесы никогда не повторялись.
Отсюда трудно было оценить расстояние или размер – уступы на самом деле могли быть как маленькими ступенями, так и вздыматься на сотню футов, деревья казались молодыми побегами, уцепившимися за серо-золотые стены утесов. Без человеческих фигур все это было зыбким, как мираж.
Сквозь подзорную трубу видно было, что деревья, покрытые обрывками коры, растрескались. Скалы казались живыми существами, старыми, неповоротливыми, только что выбравшимися из моря, их серые морщинистые шкуры испещрены белыми лишаями, кое-где покрыты мехом. Разглядывая их в подзорную трубу, он хорошо познакомился с ними со всеми. Он видел, что глыбы у основания утеса были когда-то частями самого утеса, потому что в тех местах, откуда они отвалились, на краю плато, лес внезапно обрывался. Глыбы отваливались одна за другой и стремительно летели вниз.
Он никогда не видел, как они падают, только иногда слышал дыхание утеса и смотрел в подзорную трубу в надежде поймать момент. Как это происходит, как отваливается глыба – медленно, как падает подрубленное дерево? Или все случается резко, в одно мгновение, и только птицы взмывают с деревьев? Он сидел, прижав трубу, оперевшись локтями на спинку стула, пока все не начинало плыть перед глазами. И все равно ему никогда не удавалось уловить этот интимный акт – момент отрыва от утеса.
И была драма, повторявшаяся каждый день, но за которой он не уставал наблюдать – как тень горы за домом, его собственной горы, наползала на сад, и все, через что она проползла, становилось темно-серым. Подойдя к реке, тень замедляла наступление. Под конец он видел линию у основания утесов, а затем, через несколько минут, тень взмывала вверх и поглощала последние полосы льющегося света.
Иногда вершина утеса, там, где лес вдруг остановился, как отрезанный, казалась пустой сценой. Но если утес был сценой, тогда он был публикой. Он внимательно и последовательно рассматривал линию леса, водя трубой то туда, то сюда. Кое-кто из них еще мог жить там. Вполне возможно. Выживать, как они умеют, на коре и корешках, на опоссумах и ящерицах. Разжигая костры только по ночам. Они все еще могли быть там, в этом сложном, запутанном ландшафте, отвергавшем и побеждавшем белого человека, – и они готовы были ждать.
Он понимал, что если бы они хотели, чтобы их увидели, он их увидел бы.
Иногда ему действительно казалось, что там, на вершине утеса, он видел человека, глядящего вниз. Он вскакивал на ноги, бежал к краю веранды и всматривался, всматривался, пытаясь различить человека на фоне других вертикальных линий. Не отводил взгляда – он был уверен, что это человек, который смотрит на него, на его дом.
Он знал эту их способность сливаться с ландшафтом и просто быть. Он смотрел в ту сторону и напоминал себе, как они терпеливы, как они могут превращаться в часть леса. Говорил себе, что это человек, такой же темный, как ствол эвкалипта, человек стоит на авансцене и через все пространство, через воздух смотрит на него, глядящего на сцену. Он продолжал напряженно всматриваться в окуляр подзорной трубы, пока глаза не пересыхали.
И в конце бывал вынужден признать, что то был не человек, просто еще одно дерево, похожее на человека.
Каждый раз он заново испытывал разочарование.
Потому что все это он выбрал сам, вот эту скамью, сидение на которой иногда казалось ему наказанием. Он не мог забыть узкую скамью в проходе в Зале водников, где сидел Уильям Торнхилл, затаивший в душе ужас от того, что его могут не принять в ученики. Та скамья была частью покаяния, которым мальчик должен был заслужить шанс на выживание. Эта же скамья, с которой он озирал свои богатства и на которой отдыхал от трудов, могла бы служить наградой.
Он не понимал, почему не чувствует себя победителем.
В этот поздний час ветер улегся, и река была гладкой, как стекло. Утес рос прямо из воды, и его отражение падало обратно в воду. Легкий ветерок взъерошил реку почти у самого противоположного берега и провел светлую полосу между утесом и его отражением. Полоса то ли разделила их, то ли объединила. Два утеса дополнили друг друга, превратились в нечто законченное, совершенное.
Он опустил подзорную трубу, ощутив внутри гулкую пустоту: «Слишком поздно, слишком поздно». Каждый день сидел он здесь, наблюдая, ожидая, и пока в долине накапливался сумрак, изучал деревья и молчаливые скалы. Он не мог заставить себя положить трубу и отвернуться, пока не становилось совсем темно.
Он не мог объяснить, почему должен продолжать здесь сидеть. Только знал, что покой – хоть немного покоя – он обретает, лишь когда смотрит в подзорную трубу. И даже когда последние лучи заката заставляли утесы мерцать золотом, когда в наступившем мраке они все еще таинственно светились тем последним светом, который, казалось, исходил из них самих, он все равно всматривался в темноту.
Благодарности
Во время подготовительной работы над этим романом мне помогали многие, я и предположить не могла, что столько людей поделятся со мной своим временем и своими знаниями. Другие жертвовали своим временем, чтобы прочитать черновики. Эта книга не могла бы появиться, если бы не ваша щедрость.
Жизнь одного из моих предков стала основой для описания ранних лет Уильяма Торнхилла, существуют и другие исторические лица, у которых я почерпнула определенные детали при создании персонажей. Но все герои этой книги – вымышленные.
В процессе подготовки я познакомилась с огромным количеством документов, опубликованных и неопубликованных, и приспособила их для своих целей, целей воображения. Читатели, например, могут узнать и описание Олд-Бейли образца 1806 года, и некоторые строки из донесений губернатора Сиднея. Я благодарю тех, чьи труды сделали эти ресурсы доступными для автора романа.
Я от всей души благодарю Школу английского языка, истории искусств, кинематографа и средств массовой информации Сиднейского университета за поддержку во время работы над «Тайной рекой».
Эта книга не могла бы быть написана без помощи Литературного комитета Совета Австралии. И я чрезвычайно благодарна за эту поддержку.
Об авторе
Фото: © Darren James
Кейт ГРЕНВИЛЛ – одна из самых известных австралийских писательниц, чье творчество изучают в колледжах и вузах. Автор восьми художественных и четырех докумцентальных книг, в том числе бестселлеров «Тайная река», «Идея совершенства», «Лейтенант» и «История Лилиан». Ее романы получили множество наград как в Австралии, так и в Великобритании, по ним сняты фильмы, они переведены на европейские и азиатские языки.
Кейт Гренвилл родилась в 1950 году в Сиднее. Обучалась на факультете искусств в Сиднейском университете, продолжила образование в Университете Колорадо (США), где изучала литературу. Работала редактором в кино и на телевидении.
В 2006 получила степень доктора искусств в Технологическом университете Сиднея, а также была удостоена степени почетного доктора литературы в Сиднейском университете. В том же году вышла в финал международной Букеровской премии. В 2017 году награждена премией Совета Австралии за вклад в австралийскую литературу.