На полу лежал обнаженный распятый мужчина. Его руки и ноги были привязаны к вбитым в доски кольям, тело невообразимо истерзано и изувечено следами каленого железа. То были поруганные останки того, что некогда имело облик человека. На месте живота тлели угли костра — плоть уже прогорела. Человек давно был мертв, но дым его мучений еще клубился, и в воздухе еще витали его ужасные стоны.
— Это молодой человек в очках, — сказал мистер Дайсон.
Тайная слава (перевод Е. Пучковой)
ПОСВЯЩАЕТСЯ ВИНСЕНТУ СТАРРЕТУ
Перевод с английского Е. Пучковой
Перевод осуществлен по изданию: Machen А. The Secret Glory. New York, 1925.
Взгляды на футбол одного из учителей в "Тайной славе" схожи с теми, что питал известный преподаватель, чья биография стала достоянием общественности много лет назад. Это — единственное звено, соединяющее преступность выдумки и прекрасного человека из реальной жизни.
Несколько лет назад я встретил своего старого учителя сэра Фрэнка Бенсона — тогда еще просто мистера Фрэнка Бенсона, — и он по обыкновению дружески поинтересовался, чем я был занят в последнее время. "Да вот, как раз заканчиваю книгу, — ответил я, — книгу, которую все возненавидят".
"Как всегда, — произнес этот Дон Кихот английской сцены (если бы я мог подобрать хоть одно благородное звание, достойное его, я бы сделал это), — как всегда: разбиваешь голову о каменную стену!"
Что касается "как всегда", не знаю; можно ведь найти пару слов для самокритики, а можно и не найти; но меня поразило, как метко замечание сэра Фрэнка охарактеризовало "Тайную славу" — книгу, которую я имел в виду в разговоре с ним. По существу это история о человеке, всю свою жизнь стремившемся пробить головой каменную стену. Он ничего не мог противопоставить грубой реальности мира, и даже двигаясь по ложному пути, делал это в своей необычной эксцентричной манере. Читателю самому придется решить, кем он был: святым, заблудившимся в веках, или просто обыкновенным сумасшедшим; я же не могу отдать предпочтение какому-либо из этих мнений. Во все эпохи были люди, великие и незаметные, существующие как бы вне своего времени, которым всё так или иначе представлялось ошибочным и спорным. Вспомните Гамлета — любезный и умный человек. И сколько бед он навлек этим на свою голову! К счастью, мой герой — или, если вам так больше нравится, сумасшедший — не был рожден для вмешательства в вопрос*!.! государства и потому просто ввергал себя в печаль — если это действительно была печаль; пусть хотя бы маленькая щель в двери остается открыто!! для иной точки зрения, я же умываю руки.
Недавно я перечитал "Чудо Пурун Бхагата"[105] Киплинга, историю о премьер-министре Национальных штатов Индии, которому довелось увидеть все великолепие мира, побывать и на Западе, и на Востоке, и такой человек вдруг отрекается от всего и становится лесным отшельником. Кем он был: сумасшедшим или воистину мудрецом? Это всего лишь вопрос мнения.
Завязка "Тайной славы" родилась весьма странно. Некогда я прочитал о жизни известного учителя, одного из выдающихся преподавателей нашего времени. И должен сказать, что жизнь этого во всех отношениях прекрасного человека сильно подействовала на меня. Я считал, что "Школьные песни", благодаря которым, помимо прочего, он и был известен — не более чем глупое баловство; я утверждал, что его взгляды на футбол, когда обычная игра рассматривается как образец дисциплины и руководство к действию, — вздор, причем вздор отвратительный. Словом, жизнь учителя всколыхнула меня.
Прекрасно. Год спустя мой интерес к учителям и футболу угас, и меня захватило глубокое исследование красивой легенды о Святом Граале[106]: точнее, одна из граней этого необыкновенного свода сказаний. Мне удалось обнаружить связь легенды о Святом Граале с исчезнувшей кельтской церковью[107], существовавшей в Британии в V–VII веках нашей эры; и я пустился в необычное и пленительное путешествие ио туманным и смутным областям истории христианства. Вообще-то здесь следовало бы поставить точку, чтобы — как говорит медсестра беспокойному и настойчивому ребенку — "не начинать все по новой"; но на самом деле это было странствие по исполненному опасностей морю, паломничество к забытой всеми волшебной земле — и я готов провозгласить здесь мое искреннее убеждение в том, что если бы не кельтская церковь, потрясающие строки будоражащего память заклинания никогда бы не были написаны.
Что ж, хорошо. Прошел еще год, и я взялся за книгу. Мне пришла в голову оригинальная мысль — пли она только казалась оригинальной? Но я собрал все, что мне не понравилось в "Жизни" прекрасного учителя, и все, что удалось узнать о тайнах кельтов, — и соединил воедино.
Вот и начало, основа! Все мои мысли и идеи, которые я вынашивал с самого рождения, получили воплощение в романе. Помните критика "Итансвильской газеты"? Ему поручили подготовить для этого великолепного издания работу но китайской метафизике. Мистер Пот рассказывал впоследствии, как создавалась статья: "По моей просьбе он брал материал в энциклопедии "Британника": о метафизике — под буквой "М" и о Китае — под буквой "К", а затем соединял информацию".
Ночной ветер быстро разгонял тяжелые облака, обнажая небесный шатер и далекую звезду, озарявшую землю лучистым светом; высоко-высоко над темной землей и черневшими на тропинке тенями раскинулся удивительный сверкающий мир. В конце октября с запада пришел ураган, и теперь сквозь оголенные ветви искривленного дуба Амброз Мейрик взирал на серебряный свет звезды. Когда на небе угас последний отблеск дня, Мейрик прислонился к воротам и пристально посмотрел вверх; затем его взгляд опустился к земле, вобрав ее тяжелое усталое дыхание, на обширный крут распаханного поля и серый луг, уходившие в темноту горизонта, мрачного как тюремная стена. Внезапно его осенило, что, наверное, уже очень поздно; ему следовало вернуться еще час назад, а он до сих пор бродит по окрестностям по меньшей мере в миле от окраин Люптона. Мейрик оторвал взгляд от звезды и быстро зашагал по тропинке, шлепая по лужам и липкой глине, пропитанной трехнедельными проливными дождями.
Наконец он увидел слабый свет пригородных улиц, где обитали сапожники, и спешно пересек квартал бедноты, оставив позади дешевые магазинчики, примитивную таверну, обшарпанную часовню, стоящую на двенадцати камнях, исписанных именами двенадцати лидеров конгрегации[108] Люптона, и ревущих детей, не желавших ложиться спать. Потом миновал здание бесплатной библиотеки, представлявшее собой, по мнению "Меркурия Люптона", превосходный образец адаптации готики к современным требованиям. Из некоего подобия башни, украшавшей это здание, когда-то стреляла пушка, а на стене башни были установлены огромные круглые часы, возвышавшиеся над улицей, и Мейрик ужаснулся, обнаружив, что уже гораздо позднее, чем он предполагал. Ему еще надо было попасть на другой конец города, а часы показывали начало восьмого! Вспомнив о том, что его судьба всецело зависит от дяди, Мейрик побежал; он пронесся мимо "нашей старой большой приходской церкви" (полностью восстановленной в начале сороковых[109]), мимо остатков торговой площади, превращенной в поилку для собак и скота, что вполне устраивало местных жителей; по пути мальчик ловко уворачивался от запоздалых покупателей и ранних бездельников, слонявшихся туда-сюда по главной улице.
Дотронувшись до колокольчика на двери Старой усадьбы, Мейрик вздрогнул. Пока служанка открывала дверь, он мужественно собирался с силами, надеясь прошмыгнуть через холл сразу в класс, но девушка остановила его:
— Учитель велел, чтобы вы зашли к нему в кабинет, господин Мейрик, сразу, как только придете.
Она смотрела на него так странно, что мальчика сковал болезненный страх. Мейрик был паникером до мозга костей и сходил с ума от страха по двенадцать раз на дню. Несколько лет назад его дядя сказал: "Люптон сделает из тебя человека", и Люптон всячески старался оправдать его надежды. Лицо несчастного мальчика побелело, на лбу выступил пот; Мейрик судорожно хватал ртом воздух и сотрясался в ознобе.
Нелли Форан, служанка, продолжала смотреть на него странным, напряженным взглядом, потом внезапно прошептала:
— Вам надо идти прямо сейчас, господин Мейрик, я знаю, что учитель слышал звонок; но, впрочем, это ваше дело.
Амброз не видел ничего, кроме приближающейся гибели. Он глубоко вздохнул, постучал в дверь кабинета и, получив разрешение дяди, вошел.
Кабинет выглядел очень уютно. Красные гардины были плотно зашторены, скрывая мрачную ночь, и все освещалось ярким пламенем угля, который елейно пузырился и выбрасывал большие всполохи огня, — в классе обычно использовался кокс. Ноги утопали в мягком ворсе ковра, кресла обещали телу теплый уют, стены были скрыты книгами — Теккерей[110], Диккенс[111], лорд Литтон[112], в одинаковом красном сафьяне с позолотой; Кембриджская Библия для студентов в нескольких томах. "Жизнь Арнольда" Стэнли[113]. "Prataectiones Academia" Коплстона[114], комментарии, словари, первые издания Теннисона[115], а также школьные и коллежские призы за игру в гольф, и, конечно, великолепный набор римских и греческих классиков. В комнате висели три прекрасные и в то же время ужасные картины Пиранези