— Начну с детства. Родилась в Витебской области Белоруссии. Но семья была вынуждена постоянно переезжать с места на место. Отец искал работу, и я чуть не каждый год поступала в новую школу. Я к этому даже привыкла: Иркутск, Канск, Грозный и еще много других городов. Жили там, где требовались счетоводы.
Но школу в селе Водопьяново Воронежской области, куда 1-го сентября поступила в 8-й класс, помню хорошо. В октябре мои одноклассники вступали в комсомол. Принимали только отлично учившихся, участвовавших в общественной работе. С этим-то у меня было все в порядке. А волновалась и переживала потому, что до четырнадцати лет мне не хватало двух дней. Могли справедливо предложить вступить в комсомол попозже. К счастью, на эту маленькую формальность не обратили внимания. Меня приняли и сразу избрали комсомольским секретарем.
Помимо учебы делали мы немало. Наш драмкружок бурно развивался: вечерами репетировали и успевали ставить спектакли. Сначала показывали их только в Водопьянове, потом наша популярность возросла настолько, что стали приглашать «на гастроли». Ездили по ближайшим селам и получали в благодарность аплодисменты не слишком избалованных зрелищами колхозников.
Вроде сельская школа, а физкультурой занимались серьезно. Понятно, что никаких закрытых спортзалов, зато соревновались на воздухе и зимой, и весною. Обычно бегали кроссы вдоль берега Дона. И тут я нередко выигрывала. Любила я бег, бежалось мне хорошо, да и усталости особой не чувствовала.
А в девятый класс пошла уже в Красноярске. Там и закончила школу имени 20-летия Комсомола. Учеба давалась, честно скажу, довольно легко. Немало времени оставалось на регулярные занятия стрельбой в тире, в танцевальном кружке. Иногда по выходным ходили на стройку помогать строителям.
И весь класс у нас подобрался дружный, к наукам способный. Считался он лучшим в городе. И вот в 1938-м году нас премировали поездкой в Москву. Представляете, каких мы набрались впечатлений! До сих пор помню.
Может, поэтому и задумала я продолжить учебу в Москве. В школе я получила аттестат, как тогда называли, «с золотой каемкой». Теперь это круглый отличник с золотой медалью. «Золотая каемка» давала официальное право поступать в любой институт страны без экзаменов. Выбор большой. Я подумывала о Томском медицинском, о железнодорожном институте в Новосибирске — профессия железнодорожника считалась почетной.
Но так тянуло в Москву! Тут тоже был выбор между Тимирязевкой и Первым медицинским. И я решила: в мед, где студентам санитарно-гигиенического факультета давали общежитие.
В Москве прожила год. Учиться было интересно, подружилась со многими однокурсниками. Но было мне, молодой девчонке, одиноко. Семья к тому времени обосновалась в Минске и тоже скучала без дочери. И я перевелась в Минский медицинский институт на второй курс.
Для нашего народа Великая Отечественная война началась внезапно. 22-е июня, воскресенье, у нас в Минске открытие Комсомольского озера, к устройству которого и мы, комсомольцы, приложили крепкие свои руки. До последнего экзамена летней сессии — три дня. До этого все сдавала на отлично. Но тут решила немного передохнуть. Гладила нарядное платье: хотела прийти на торжественное открытие водохранилища при полном параде. Радио у нас дома не было, и вдруг отец прибегает с работы необычно рано со страшным известием. По радио выступал товарищ Молотов: началась война.
Мы, комсомольцы, без всяких призывов и приказов рванули в институт. Народу к вечеру там собралось ой как много. Мы же будущие врачи, и решили уже в понедельник готовить учебные аудитории к приему раненых. Хотя настроение было такое: разобьем мы этих фашистов, перейдем границу, и рабочий класс Германии нам здесь еще как поможет.
Но благие планы остались планами. В понедельник пошли такие страшные бомбежки!.. Впечатление, будто город наполовину разрушен. И дальше организованная на высшем мирном уровне деятельность комсомола как-то закончилась. Большинство из нас не верили, что Минск возьмут, однако о быстром продвижении немцев мы знали. И тут каждый действовал так, как подсказывали сердце и совесть.
Неделя — и в Минске появились первые эсэсовские части, мчались по улицам танкетки, из которых выходили сытые, довольные эсэсовцы. В те дни, конечно, еще сильные, загорелые, в себе уверенные. Вокруг них вились ребятишки, а немцы — да, было так — угощали их конфетами, печеньем. И постоянно играла музыка.
Ну, а мы, постарше, — нам было непонятно, зачем эти к нам пришли? Оказывается, чтобы нас освобождать. От кого? От большевиков, от коммунистов, от русских. Глядя на свои часы, говорили:
— Через несколько дней, очень скоро, наш фюрер Гитлер будет на Красной площади принимать парад победы.
Здесь все мы, их слушавшие, уже были встревожены. Как это так, через несколько дней, и эти фашисты в Москве? Не может быть!
Но пленных наших гнали через Минск десятками тысяч. Немцы оградили хорошо мне знакомое место на берегу реки Свислочь колючей проволокой. Мы раньше туда ходили в турпоходы, костры разжигали, а теперь оккупанты устроили там концлагерь. Людей свезли столько, что бедные наши красноармейцы стояли буквально прижавшись друг к другу. А жара в начале того июля установилась страшная. Только кто-то из пленных тянулся к воде, как конвой стрелял без предупреждения. И без промаха: вода в реке была от крови алая.
Мы с девчонками пытались хоть чем-то нашим помочь. Места эти знали наизусть, подползали, перекидывали через колючку тряпки, пропитанные речной водой, иногда и хлеб — тогда еще голода в городе не было.
А мы с соседкой Зиной и еще одной подругой решили во чтобы то ни стало помочь хотя бы двум-трем пленным бежать. Спасибо моей красноярской учительнице и классной руководительнице Ольге Александровне Малышевской, до чего умело преподавала она немецкий! И я его по школьной программе освоила, говорила бойко. Слыша немецкую речь, что-то понимала. Иногда читала на немецком, и словарный запас постепенно пополнялся, что в годы оккупации и партизанской борьбы здорово помогало.
Начали со сбора гражданской одежды. Собрали по-тихому что и как смогли. В вечерних сумерках подошли к лагерным воротам. Я заговорила с часовыми. Зина, по-моему, именно она, прикормила немецких собак, а третья наша подруга сумела передать вещи пленным. Трое наших переоделись, проползли под проволокой, и мы быстро добрались до города. Там ребята сначала прятались в разрушенном здании, потом ушли.
Немцы приказали срочно сдать все радиоприемники. Но народ посмелее разбирал их на детали, тщательно прятал. А пришло время, и умельцы эти радиоприемники снова собирали. Слушали сводки Совинформбюро — записывали все, что только удавалось. Типографий никаких не было, да какие типографии, даже до пишущих машинок не добраться. И мы писали листовки от руки, расклеивали по городу. Рисковали: когда немцы таких как мы ловили, расстреливали безжалостно.
И все равно рождалось повсюду в народе освободительное движение. Тут уж или бояться или биться за свое, родное. Сначала было подполье, в последующем — партизанские отряды. Яростное сопротивление возникало везде. Захватчики не чувствовали себя хозяевами на оккупированной ими земле. Буквально из-за каждого угла, из-за каждого куста их подстерегала месть. И стреляли в них, и в плен захватывали — не только рядовых солдат, попадались и офицеры.
Вскоре на всех еще сохранившихся минских домах висел приказ: каждый житель города должен зарегистрироваться на бирже труда. Не зарегистрируешься — могут угнать в Германию.
Отец уехал из Минска в район Смолевичей. Там было пять торфо-заводов, и отец устроился счетоводом. Так попала в Смолевичи и я.
Немцы заводы объединили, и руководила всем немецкая организация «Тодт». Она — не военная, скорее хозяйственная, но в ней те же гитлеровцы, которые обирали нашу страну, увозили любую годную для них продукцию в рейх. Контора начальника управления пяти торфозаводов помещалась в Смолевичах.
Обиралам потребовался помощник, который бы знал их язык. И немцам сказали, что вот Надя, она хорошо говорит по-вашему. Вызвали они меня, предложили, но я сначала подумала, что работать на этих — ни за что! Как же это — идти работать к врагу.
Но была у нас подпольная девчачья комсомольская организация. Мы доставали медикаменты, собирали боеприпасы и припрятывали их в тайниках. Пригодятся и нам, и партизанам.
Мы с девушками посоветовались, и решили предложение немцев из «Тодта» принять, потому что это место работы могло оказаться полезным. И действительно не ошиблись. В распоряжении переводчицы «фройляйн Нади», как они меня называли, была теперь пишущая машинка с немецким шрифтом.
Стали мы размножать листовки, которые сбрасывались с советских самолетов — в них обращение к немецким солдатам. А распространяли их, поверьте, три пионерчика из нашей комсомольской организации — два Володи и Гена. Один Володя, Косаревский, к сожалению, уже позже погиб в бою.
А как они распространялись? Собирали ягоды, землянику, чернику — и в кулечки. На дно клали листовку, а сверху ягоды. И когда проходили немецкие поезда на восток, предлагали солдатам эти ягоды.
Те брали, иногда давали взамен хлеб, сахар, ну и мы рассчитывали, что, съев ягоды, прочитают они советское обращение.
В лесах действовал партизанский отряд «Сталинская пятерка». В лес ушли в основном рабочие с торфозавода. Мы пытались им помогать. Установили, как именно охраняются водокачка и особенно железнодорожная станция. Когда происходит смена караула. Партизан интересовало, какие поезда и с чем идут на Запад, а еще больше — что и кого везут они из Германии к нам, в Белоруссию, и дальше.
Был в Смолевичах полевой телефон, как и на остальных торфозаводах, куда устроились работать верные люди, и мы могли обмениваться с помощью понятных только своим фраз информацией. Например, предупреждали: нагрянут через два дня в деревни Николаевичи и Заболоти угонять молодежь в Германию. И кто мог, уходил в лес. Или завтра приедут забирать скот — и люди уводили коров.