«Тодтовцы» хотели, чтобы завод работал в несколько смен. А чтобы не арестовывали рабочих в введенный фашистами комендантский час, выдавали бланки с уже проставленной печатью жандармерии и нужной подписью, куда необходимо было впечатать только фамилию рабочего. И были эти бланки в моем распоряжении.
Мне почему-то в «Тодте» пока доверяли. Старалась действовать аккуратно, не вызывать никаких подозрений. Можно было несколько бланков забрать, передать партизанам, чтобы они могли беспрепятственно приближаться к железной дороге.
Но однажды из Минска приехали инженеры. Заинтересовала немцев деревня Трубичино неподалеку от Смолевичей. Якобы при исследовании почвы там обнаружили чуть ли не нефть. Туда и собрались визитеры. Потребовался переводчик, и я поехала. Надеялась, что, может, узнаю что-то полезное.
Добрались до деревни, а там староста сразу немцам: «Господа, я выполняю все приказы, все распоряжения, но работать тут будет нельзя, потому что здесь партизаны. Но мы с сыном их выследили, и отряд этот можно окружить». Инженеры от слова «партизаны» вздрогнули. Согласились, что нужна облава, обещали прислать в деревню отряд полицейских, чтобы староста точно навел их на отряд.
Возвратились в Смолевичи, я скорее на велосипед — и к Нюре Косаревской. А Нюра тоже студентка нашего медицинского, только двумя курсами старше. Работала в больнице медсестрой, вместе с хирургом Тихомировым помогали раненым красноармейцам. Переодевали их в гражданское, лечили и переправляли в лес.
Мы к Нюре несколько раз обращались: помоги нам связаться с партизанами, но она говорила, что никого и ничего не знает. А перед этим у нее маму арестовали, бросили в тюрьму и казнили за связь с партизанами.
Я решительно так к Косаревской: «Знаешь ты кого-то — не знаешь, а как-то сообщить об облаве нужно». Здесь Нюра не выдержала, на грудь мне, мы расплакались, расцеловались, и она отправила своего братика-пионерчика Вову Косаревского, чтобы предупредить партизан.
Ну, а через несколько дней прислали в ту деревню полные машины полицейских, жандармерии. Только ушли оттуда партизаны, а лагерь свой сожгли. И достались полицейским одни еще горячие головешки.
Тогда еще не было у них достаточно боеприпасов и оружия, чтобы встретить полицаев соответствующим образом. Так что пришлось сжечь лагерь и уйти.
А вскоре, обосновавшись на новом месте, они захотели встретиться с девушкой, которая их обо всем предупредила. Сказали мне пароль. Я должна была приехать в лес, к деревне Николаевичи, и несколько раз свистнуть. Только свистеть я до сих пор не могу — не научилась. Но вышла из положения, прихватила милицейский свисток в рукав, под резиночку. Приехала в лес, поставила велосипед, даю два свистка, а никто не выходит. Еще свисток — и никого. Наконец, откуда не возьмись два парня, говорят: «Ты что здесь рассвистелась?» Я им от неожиданности: «Я тут гуляю!» Короче, ребята за мной давно наблюдали, но оговоренный и переданный мне пароль не совсем совпадал. Вот так установилась связь с отрядом «Буря», который перешел через линию фронта и влился в бригаду «Дяди Коли». Командиром отряда был Миша Скоромник.
С той поры я регулярно появлялась в отряде. А бригадой командовал Дядя Коля — так звали Петра Григорьевича Лопатина. Его бойцы отслеживали все передвижения немцев, взрывали железнодорожные пути и поезда. Такая вот тяжелая работа. И условия в партизанском отряде тяжелые, особенно зимой, когда ребята получали обморожения. И еще мозоли — прямо бич для партизан. И я, все-таки начинающий медик, лечила их чем и как могла.
Приходилось мне очень нелегко. Днем работала в конторе торфозаводов, а вечером, ночью надо было пробираться к партизанам, иногда передавать информацию на словах, иногда тащить с собой припасенные боеприпасы, гранаты, да все, что у нас было. Не только я, но и другие наши девчонки вот так «путешествовали». Недалеко была деревня Родковщина, которую потом сожгли гитлеровцы и полицейские, деревни Поколин, Колос, население которых нам помогало. Без этой помощи, без поддержки простых людей не смогли бы партизаны сделать столько. И уж, во всяком случае в Белоруссии, была поддержка настоящей.
Однажды мой начальник-немец с торфозавода подарил мне большой чемодан. Поехали мы с ним в отдаленный район по каким-то делам, и я этот чемодан захватила. Немец думал — набью саквояж наменянными в деревне продуктами. Как он мог догадываться, что ждал меня там свой человек, собравший для партизан кое-какое оружие и много патронов. Удалось мне от начальника из «Тодта» подувильнуть: наврала, что иду на хутор, где поменяю одежду на огурцы и картофель. Возвратилась с чемоданом, набитом совсем не овощами. И хозяйственный немец меня даже похвалил. Проверить, что в чемодане, который я еле тащила, ему и в голову не пришло. И слава Богу.
Со временем совмещать работу и ночные походы в партизанский отряд стало физически невозможно. А меня из конторы все не увольняли. Без увольнения никак, потому что если я просто уйду, сбегу, то пострадают и родители, и друзья.
Хотя родители все понимали. У нас дома — явочная квартира. Отец с матерью еще молодые, а мама сама тоже ходила к партизанам. Относила в лес все, что только можно было.
Однажды мама нашла у брата наган и семь патронов, и это с отцом ее страшно взволновало. Почувствовали мы все: начали за нами чужие люди следить, приглядывать — за братом, за мной и родителями. Надо было уходить в отряд. Но так, чтобы никто не пострадал. Пришлось выискивать серьезную причину, по которой я уезжаю из Смолевичей якобы в Минск.
И вот однажды в Минске я вдруг вижу знакомое лицо. Сидит парень на корточках около театра. Подошла, поздоровались. Да это студент с нашего потока, с которым я еще перед войной несколько месяцев проучилась в минском институте, переведясь из московского.
И я вдруг сделала ему решительное предложение: «Знаешь, мне очень нужно срочно выйти замуж. Давай?» Он спрашивает: «А в документах отметки не будет?» И пошла я на святую ложь, говорю, что, по-моему, сейчас не ставят никаких штампов. Пришли мы в городскую управу, нас поздравили, зарегистрировали и бухнули ему печать в паспорт. «Мужу» на минуточку стало плохо. Зато нам выдали пасвечанне, то есть удостоверение о браке. Как оно мне пригодилось! Показала его шефу, объяснила, что вышла замуж и нужно мне к мужу. Но и тут никак меня не отпускают, потому что скоро приедет на замену какая-то фрау из рейха, а пока кто-то же должен работать. В конце концов фрау эта приехала, и я ушла в отряд.
Попала в бригаду «Дяди Коли». Уже после, на большой земле, мне стало известно, что входили в нее бойцы ОМСБОНа — Отдельной мотострелковой бригады особого назначения. Командир — Петр Григорьевич Лопатин, будущий Герой Советского Союза, «Дядя Коля». Одним из отрядов, входивших в эту бригаду, был отряд «Гром» Федора Федоровича Озмителя и отряд командира Бориса Галушкина. Им двоим звание Героя Советского Союза было присвоено посмертно, Они вместе были десантированы как раз на площадку бригады «Дяди Коли». Мы их там встречали, с Борисом Галушкиным я была знакома еще до войны. Но что они омсбоновцы, я тогда не догадывалась. И вообще мне, как и моим ровесницам, в целях конспирации не рекомендовалось вести расспросы. Так было безопаснее, надежнее для всех.
Служил в отряде Володя Рудак, перешедший линию фронта еще вместе с «Дядей Колей». И был он, как я скоро поняла, мастером по изготовлению всяческих документов. Сделал один такой и мне: муж мой работает в Бобруйске, и благодаря этому я могла и в Минск ездить, и в Смолевичи. Удостоверений на меня выписали много и на разные фамилии. Я сама тоже прихватила чистые бланки из немецкой конторы, так что были мы на документы богаты.
Ну, а зачислили меня в пятый отряд «Буря». Я обрадовалась. О начальном моем образовании не забыли, стала я медсестрой.
Но не только. Научилась стрелять из пулемета, и сделали меня пулеметчицей, вторым номером. Это значит, на мне висел диск с патронами. А пулемет партизан дядя Саша Мороз вытащил из танка. Починил, и так мы с ним разбогатели. Столько у нас потом было приключений с этим пулеметом! Даже тонули мы вместе с ним, но спасались с нашим боевым другом и верным помощником, а в нужный час он нас ни разу не подводил.
Начали потихоньку привлекать меня и к выполнению заданий, которые можно было назвать и разведывательными. Однажды, на встрече с товарищами из подпольного комитета на кладбище в районе Сторожевки, не помню уже по какому поводу, мы обменялись паролями, обо всем поговорили. Но мне, конечно же, захотелось получить какую-то новую информацию, чтобы потом поделиться с девочками из отряда. И товарищ из подпольного комитета мне на это сказал: «Хочешь действительно быть полезной, будь в курсе только того, что тебе необходимо для дела. Об остальном постарайся знать как можно меньше. Потому что если попадешься, то там пытают так, что дерево может заговорить».
Вот это я запомнила на всю жизнь, хотя некая обида, что мне не доверяют, сохранилась надолго. И помню, когда мы прощались, подпольщик спрашивает: «Ну, а звать-то тебя как?» И я урок восприняла, «отомстила», назвавшись Людмилой. Потому и немцам приходилось сложно: партизанские тайны хранились крепко.
Сражались с фашистами, кто как мог. Были у нас девчонки — связные. Ими и был взят в плен гитлеровский офицер. Вздумалось ему поухаживать за нашими девушками. Они его завлекли, пригласили на пикник, предварительно договорившись с партизанами, которые наблюдали в лесу за этим праздничком. Немец выпил, расслабился. Тут его и взяли.
Пленный офицер Курт Вернер оказался важным и полезным для нас человеком. Переправили его в Москву, и там он дал очень интересную информацию. Служил в инженерных войсках и располагал, как выяснилось, ценнейшими документами: в них — о готовящейся битве в районе Курска, той, что получила название Курской дуги.
Война, постоянная борьба, кругом смерть, разруха, а случались забавные ситуации. Однажды мои подруги воспользовались обычным своим приемом. Фельдфебель из какого-то хозяйственного отдела приударял за одной нашей девушкой. Его пригласили в гости, напоили самогоном и потащили бесчувственного в лес. Неподалеку от партизанской базы на эту живописную группу случайно натолкнулся командир отряда. Быстро разобравшись, что фельдфебель никакой оперативной ценности не представляет, а фрицы затеют поиски, приказал тащить толстяка обратно. И потащили. Оставили где-то в кустах на окраине.