Политическая полиция действовала вполне эффективно, но конечный результат ее деятельности зависел от политического режима и поддержки его народными массами.
Е. И. Щербакова«Неурожай от Бога, а голод от правительства»Департамент полиции и крестьянский мир
Фраза, вынесенная в заголовок, приводится в документах Департамента полиции как цитата из оппозиционной прессы[221], но вполне адекватно отражает крестьянское восприятие действительности. Правительству и помещикам, как проводникам его воли на селе, не доверяли, в самых, казалось бы, благих намерениях власть предержащих искали подвох. Это проявилось и во время отмены крепостного права и во время осуществления следующей масштабной аграрной реформы — столыпинской.
Всеподданнейший отчет III отделения за 1861 г. сообщает: «…Крестьянами постоянно выражалась непоколебимая вера в Царскую волю. Одно опасение уклониться от оной и вновь подвергнуться крепостной зависимости доводило их до ослушания по сомнению вообще в помещиках и чиновниках, которых они во многих местах обвиняли в сокрытии настоящего Манифеста. Это сомнение подкрепили впоследствии разнесшиеся повсюду слухи, что по истечении 2-х летнего срока будет объявлена новая полная воля с дарованием земли, и что этого права будут лишены те, которые согласятся на предлагаемые теперь помещиками условия»[222]. Реализация столыпинской реформы тоже, как известно, была связана с немалыми трудностями. Причем исходили они не от бюрократических препон, как это обычно случается в нашем царстве-государстве, а от самой деревни, усугубляясь различными слухами, которые, как и раньше, могли носить самый фантастический характер.
Политическая полиция, всегда озабоченная этим предметом, слухи тщательно фиксировала, и в нашем распоряжении имеется чрезвычайно информативный источник — отчеты о настроениях населения, которые составлялись в 1909–1915 гг. (Ф. 102. Оп. 255. Д. 54–58). Эти отчеты (или отзывы) ежемесячно направляли в Департамент полиции губернаторы в связи с распоряжением председателя Совета министров и министра внутренних дел П. А. Столыпина (циркуляры от 8 мая и 16 ноября 1907 г. за № 290 и 695).
И если мы сравним данные начала XX века с той информацией, которая приводилась в нравственно-политических отчетах III отделения, мы увидим, как мало, в сущности, изменилось. К примеру, в отчете за 1839 год имеются сведения о весьма распространенном в России бедствии — пожарах и о тех объяснениях, которые давала им народная молва. «Пожары сии приписывались … поджогам. …Распространились слухи, что поджоги производят помещики для разорения своих крестьян, которые назначены быть вольными или отданными в приданое ее императорскому высочеству Великой Княгине Марии Николаевне. Говорили о появлении покойного Великого Князя Константина Павловича; о казни дворянам и наконец поверили, что поджигает правительство для переселения усадеб по новому плану. …Говорили, что Его Высочество Наследник женится на дочери турецкого султана, и на радостях сожгут три губернии. Крестьяне верили!»[223]
«При каждом новом царствовании, при каждом важном событии при дворе или в делах государства издревле и обыкновенно пробегает в народе весть о предстоящей перемене во внутреннем управлении и возбуждается мысль о свободе крестьян»[224], — отмечают аналитики из III отделения. В начале XX столетия речь идет уже не о свободе, а о земле, еще одной непременной составляющей народных чаяний.
Нормативную базу аграрной реформы составляли положения о землеустройстве от 9 ноября 1906 г. и от 14 июня 1910 г. 9 ноября 1906 года Столыпин, не дожидаясь созыва II Думы, царским указом провел отмену закона 1893 года о неприкосновенности общины. Отныне крестьяне получали право выхода из общины с закреплением в личную собственность причитающейся им части общинной земли. Для поощрения выхода из общины указ предусматривал льготы: излишки сверх нормы душевого надела можно было получить по выкупным ценам 1861 г., если же в данной общине переделы не производились в течение 24 лет, то бесплатно. Крестьянин имел право требовать выделения всех угодий к «одному месту» в виде хутора или отруба. Для этого требовалось согласие сельского схода, однако если в течение 30 дней сход согласия не давал, то выдел производился распоряжением земского начальника. 14 июня 1910 года положение «Об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении» появилось уже в качестве закона, принятого Государственной Думой, одобренного Госсоветом и утвержденного императором Николаем II. И, наконец, 29 мая 1911 г. был издан закон «О землеустройстве», который существенно детализировал вышедшие ранее положения. На его основе 9 июня 1911 г. был опубликован «Наказ Землеустроительным комиссиям». И тут началось…
Собственно, началось все практически сразу, уже в 1909 г. чинам Департамента полиции было очевидно, что «выделение надельных земель на отруба может вызвать недовольство крестьян, остающихся в общине»[225]. В 1910–1912 гг. в большинстве общин должен был произойти очередной передел пахотной земли. Размер семейного надела определялся по ревизским мужским душам. То есть если за 12 лет, прошедших с последнего передела, семья уменьшилась, фактический размер душевого надела увеличивался, и — наоборот. Те крестьяне, у которых получился «прибыток» земли, были обеспокоены грядущими неизбежными отрезками, и закрепить излишки оказавшейся в их распоряжении общинной земли в собственность по новому закону о землеустройстве представлялись им хорошим выходом из ситуации. Они-то и стремились выйти на отруба. Кроме того, при выделе участков им была предоставлена возможность укреплять в собственность лучшие общинные земли. Естественно, это не могло не задевать интересы остальных общинников, в особенности тех, кто ожидал прирезки земли.
В 1909–1910 гг. волнения фиксируются по всей центральной России, особенно в конце весны и летом, когда погода в нашей зоне рискованного земледелия позволяет проводить землеустроительные работы. Самой неспокойной оказалась Нижегородская губерния. В течение лета неоднократно наблюдались случаи сопротивления землемерам, которые межевали землю для выделяющихся из общины[226]. Перепадало на орехи и самим «отрубщикам». Например, в селе Сюкееве Тетюшского уезда Казанской губернии «по постановлению сельского схода толпою крестьян сломаны изгороди у 70 домохозяев, укрепивших свои наделы в собственность, но вместе с тем и самовольно захвативших общественную землю». В Тамбовской губернии толпа крестьян пыталась «силою поделить отрубной участок их односельца». Но это случаи нетипичные; для того, чтобы вызвать гнев односельчан, выражавшийся, прежде всего, в «мордобитии» и поджогах имущества, достаточно было и простого стремления выделиться из общины.
В Департаменте полиции отмечали также нежелание части крестьян укреплять в собственность свои наделы, объясняя это явление не пропадающей у крестьян надеждой получить помещичьи земли даром. Кроме того, Департамент признавал, что спокойным настроение населения можно было признать «лишь по видимости», и «затаенная злоба беднейшей части крестьян в отношении состоятельного класса населения не прекращается». Память о 1905 годе была еще слишком свежа, чтобы можно было сбрасывать со счетов возможные последствия крестьянского недовольства.
Искали и внешние источники, подогревающие напряженность в деревне. Среди них «возвращение на родину административно-высланных»[227] — заведомо вредоносных элементов, и слухи о предстоящем в 1912 г. «отобрании земли у помещиков», которым оставят одни лишь усадьбы. Этот слух впервые зафиксирован летом 1911 г. все в той же беспокойной Нижегородской губернии. К сентябрю 1911 г. слух конкретизировался. В Тверской губернии говорили, что «крестьяне-общинники получат дополнительные наделы и что на эти наделы будут обращены казенные, удельные и помещичьи земли». С распространением этой молвы связывали ухудшение отношения крестьян к крупным земельным собственникам.
Представляется, что, так же как и много лет назад, крестьяне ждали улучшения своего положения от щедрот царя-батюшки в связи с различными юбилейными датами, которых на ближайшее время приходилось целых две — 100-летие Отечественной войны 1812 г. и 300-летие Дома Романовых. Ждали как минимум «сложения недоимок»[228], такое действительно случалось, например, при восшествии на престол нового императора. Однако Департаменту полиции удалось обнаружить форменную диверсию со стороны Всероссийского комитета партии крестьян — организации со штаб-квартирой в Москве, которая возникла, как и многие другие вполне легальные общества, после Манифеста 17 октября 1905 г., провозгласившего свободу собраний и союзов.
В Департаменте полиции предполагали, что «означенные толки появились, по-видимому, вследствие рассылки из Москвы Всероссийским комитетом партии крестьян, объединенных на почве Высочайшего Манифеста 17 октября, анкетных листков»[229]. В анкетах, которые были распространены по волостным правлениям в количестве 30 000 экземпляров, на сельских и волостных сходах предлагалось обсудить вопросы, «совершенно недопустимые и могущие вызвать смуту в крестьянской среде», а именно — малоземелья, обременительности податей, отношения к крупным землевладельцам. Крестьяне должны были сообщить о результатах обсуждения «Всероссийскому комитету партии крестьян, объединенных на почве Высочайшего Манифеста 17 октября» и уведомить, пришлет ли то или иное сельское общество делегатов на съезд партии, который планировалось провести в январе 1912 г. В предисловии к анкете говорилось, что крестьянам необходимо объединиться для выборов в IV Думу и послать туда своих представителей.