В 1914–1916 гг. войны основная нагрузка по обеспечению безопасности фронта и тыла легла на офицеров Отдельного корпуса жандармов, которые в большинстве своем не имели навыков контрразведывательной деятельности. Необходимые умения и навыки они приобретали в ходе боевых действий, в активной борьбе с агентурой австро-венгерской и германской разведок на ТВД. Однако по профессиональному кадровому костяку спецслужб нанесла удар Февральская революция — новые власти изгнали из органов контрразведки офицеров Отдельного корпуса жандармов, тем самым лишив ее самых квалифицированных руководителей. Восполнить понесенные потери за несколько послереволюционных месяцев контрразведка уже не смогла. Советская власть, за небольшим исключением, не нуждалась в прежних кадрах.
Законодательство Российской империи предусматривало суровое наказание за шпионаж. Согласно высочайшие утвержденному 5 июля 1912 г. «Закону об изменении и дополнении действующих узаконений о государственной измене путем шпионства», пойманные и уличенные шпионы в военное время подлежали наказанию вплоть до смертной казни.
С началом Первой мировой войны русскими спецслужбами на театре военных действий было задержано много лиц, заподозренных в шпионаже и государственной измене. Например, в сводке контрразведывательного отделения штаба 2-й армии за сентябрь 1914 г. сохранились сведения о 98 человеках, подозреваемых в шпионаже, за октябрь — уже о 135, за ноябрь — о 68, и за декабрь — о 35[299]. Таким образом, за 4 месяца войны КРО только одной армии было арестовано 336 человек.
По существовавшей в то время практике контрразведывательные органы занимались лишь поиском шпионов, а следственные мероприятия, наряду с розыском, осуществлялись силами жандармских управлений по месту задержания подозреваемых лиц. Таким образом, «шпионские дела» из контрразведки передавались в жандармские управления, где их, по свидетельству документальных источников, скапливались сотни. Например, в начале декабря 1914 г. лишь Варшавским губернским жандармским управлением в государственной измене обвинялось 289 австрийских, германских и русских подданных, а в конце месяца — уже 542; Варшавским охранным отделением с 16 июля по 15 декабря было задержано 455 заподозренных в военном шпионаже лиц[300].
Исследователь В. В. Хутарев-Гарнишевский подсчитал: с июля 1914 г. по июль 1915 г. Варшавским ГЖУ велось дознание против 3200 человек, подозреваемых в шпионаже и пособничестве противнику[301].
Если собрать сведения по всем жандармским управлениям на ТВД с начала войны до марта 1917 г., то число подозреваемых в шпионаже, надо полагать, возрастет в несколько раз.
Среди сотен арестованных по подозрению лиц жандармам предстояло установить виновных, передать их дела в суд, а невиновных освободить. Однако квалифицированно провести дознание в условиях военного времени оказалось делом трудным. Как поступить в такой ситуации? Выход был найден простой. «…Если расследованием не было выяснено решительно никаких доказательств виновности привлеченного лица в государственной измене, — гласил приказ главкома Северо-Западного фронта генерала Н. В. Рузского № 58 от 7 сентября 1914 г., — то таковое подлежит высылке во внутренние губернии, согласно распоряжения министра внутренних дел»[302]. 25 июля 1914 г. глава МВД телеграммой № 402, в частности, предписывал высылать в глубь России лиц, арестованных «лишь по подозрению в шпионстве, но без определенных улик»[303]. По ходу лишь упомянем другую категорию высылаемых — так называемых неблагонадежных лиц, определяемых властями по национальному признаку, — в основном немцев и евреев.
Вот как описывает ситуацию с высылкой подозреваемых в шпионаже лиц морской контрразведчик капитан С. М. Устинов: «Детальная разработка всех сведений, продолжительное наблюдение, перлюстрация писем, дали возможность установить с несомненностью их работу по шпионажу, но найти явные улики, доказательства их виновности, в большинстве случаев не представлялось возможным. Целый ряд обысков не дали никаких результатов. Следствий было масса, а виновных ни одного. Очень часто приходилось действовать скорее по убеждению, чем на основании прямых доказательств виновности. Чтоб не попасть в преступную ошибку, а с другой стороны не дать маху, нескольких лиц весьма подозрительных пришлось, так сказать, на всякий случай выслать без суда из полосы фронта. Думаю, что некоторые пострадали, быть может, и напрасно…»[304]. Губернаторы, градоначальники и руководители жандармских управлений, не располагая доказательной базой в отношении подозреваемых лиц, в полной мере воспользовались предоставленным им правом. Административная высылка во внутренние губернии страны стала распространенной формой борьбы со шпионажем. Архивные документы свидетельствуют, что, например, из Варшавы с начала войны по 1 июня 1917 г. было выслано 269 человек, за этот же период из Петраковской губернии — 221 человек, из Калишской и Люблинской губерний — 208, из Келецкой, Ломжинской и Люблинской — 168[305]. Всего — 866 человек.
Например, начальник Ломжинского ГЖУ, рассмотрев переписку в порядке военного положения о содержащихся под стражей в варшавской каторжной тюрьме Я.Г. и Л. Г. Шмидтов нашел: «1) что никаких улик против германоподданных Шмидтов по обвинению в военном шпионстве не добыто; 2) что арест их 14 ноября 1914 года был вызван, вероятно, в видах предупредительных, т. к. никаких объяснений со стороны военного начальства о причинах ареста этих лиц в переписке не имеется, за исключением лишь выражения „2 штатских, подозреваемых в шпионстве“ и 3) что допросить нижних чинов 252-го пехотного Хотинского полка, задержавших Шмидтов, не представляется возможным вследствие ухода полка из посада Роман в ноябре, постановил: настоящую переписку представить в штаб главкома армиями Северо-Западного фронта по военно-судной части, при чем полагал бы выслать названных Шмидтов административным порядком в заволжские губернии России как иностранцев»[306]. Какова дальнейшая судьба этих задержанных — точно неизвестно. Вероятнее всего, поехали вглубь страны.
Не было доверия у жандармов и к российским подданным, побывавшим в плену и согласившимся сотрудничать с разведкой противника. Некто И. Мур прибыл в Россию без документов с эшелоном военнопленных и к тому же в их списках не числился. На первом допросе он показал: согласился стать агентом австрийской разведки, чтобы получить свободу. Проверить это объяснение не представлялось возможным, поэтому И. Мура заключили под арест. На другом допросе он сообщил о задании определить состояние железной дороги, собрать сведения о русских войсках за вознаграждение в 4000 руб. 17 декабря 1914 г. начальник минского ГЖУ полковник Н. Ф. Бабчинский обратился с ходатайством к губернатору о препровождении И. Мура во внутренние губернии России под надзор полиции ввиду недостаточности данных к установлению его личности[307].
В данном случае жандармы либо не поверили в правдивость слов немецкого агента, либо поверили, но не захотели брать на себя ответственность за судьбу человека, отправив его подальше от фронта. Не будем спешить с оценкой действий жандармов. Сначала процитируем поучительный фрагмент из книги вышеупомянутого капитана С. М. Устинова: «…в гор. Николаеве… мною был арестован служащий на судостроительном заводе Наваль инженер Д., немец по происхождению, приехавший из Германии и поступивший на завод не более как за год до начала войны. При обыске у него были найдены фотографические карточки всего завода, мастерских и всех строящихся на заводе судов; большая переписка на немецком языке, которая доказывала, что до начала войны он имел постоянные сношения с Германией, но в ней не было ничего преступного, и масса всякого рода чертежей, заметок и цифр на блокноте и календаре, не имеющих определенного значения… Связь его с германским консулом в Николаеве, определенным шпионом, своевременно выехавшим в Германию, но оставившим в Николаеве организованную им шпионскую агентуру, ограничивалась отношениями простых знакомых… должен сказать, что и все остальное имело такое же объяснение и кроме скопления массы косвенных улик никаких доказательств у меня не было. Тем не менее я две недели продержал его под арестом, убежденный, что дальнейшее следствие даст мне желательный результат, но ни химическое исследование писем, бумаг, книг, чернил и пр., ни расшифрование загадочных записей и цифр, ни обыск квартиры и чердака в надежде найти признаки беспроволочного телеграфа, ни постукивание по стенам и мебели, производимое самыми опытными агентами, в надежде открыть тайные хранилища — ничего больше не дали. В конце концов мне пришлось его освободить по предписанию штаба… Прошло много времени. Немцы вошли в Николаев и стали наводить свои порядки… Я отправился в германский штаб, чтобы сдать свой револьвер и получить разрешение на выезд в Киев. Я получил квитанцию в принятии от меня револьвера с точным указанием его системы и номера и вошел в комнату, где сидело несколько немецких офицеров. Среди них спокойно сидел и вместе с ними разбирал бумаги инженер Д. Он встретил меня, как своего хорошего знакомого…»[308].
Приводя этот пример, автор лишь показывает всю сложность борьбы со шпионажем, но отнюдь не пытается доказать, что сотни томившихся в тюрьмах людей являлись агентами австрийской и германской разведок. Наверное, подавляющее большинство из вышеупомянутых 866 человек были ни в чем не повинны и пострадали лишь потому, что оказалось «в ненужном месте в ненужное время». А вот не выявленным агентам противника (среди высланных, возможно, находились и они) повезло — высылка более гуманная мера наказания, нежели расстрел или повешение. Правда, их везенье можно отнести к недоработке русских спецслужб, в первую очередь контрразведки, которая к сбору доказательной базы относилась поверхностно. Более опытные в деле розыска жандармы подходили к делу основательно, что приводило к положительным результатам. Вот тому характерный пример.