1. Более выгодное урегулирование дореволюционной задолженности бывш. России, чем то, на которое она могла бы рассчитывать при всех других условиях.
2. Заключение выгодного для Франции торгового договора с будущим Русским Правительством.
3. Концессии, объекты которых могли быть значительно расширены благодаря крупному строительству, которое проведено в СССР до интервенции.
4. Возврат французским гражданам их прежней собственности на территории СССР, и 5. Политическая гегемония в Европе должна укрепиться благодаря тому влиянию на будущее правительство России, которое обеспечивается руководящей ролью Франции в свержении советской власти.
В качестве поводов к войне должны быть использованы: ссылки на агитацию Коминтерна как в европейских, так и в колониальных странах, утверждения, что Коминтерн предоставляет собою орган советского правительства, торгово-политические мероприятия советской власти, например ссылки на Демпинг. В качестве непосредственного повода предполагалось использовать какие-либо спровоцированные пограничные с Польшей или Румынией столкновения или какие-либо другие специально созданные внешние осложнения.
Интервенционная война должна быть начата выступлением Польши, с последующим присоединением к ней Румынии и Прибалтийских лимитрофов. Указанные сведения сообщались в ЦК ТКП и Чаяновым, и Кондратьевым, которые, в свою очередь, получили такую информацию от руководителей промпартии, в частности от Рамзина.
Интервентам и в первую очередь французскому правительству должно было быть сообщено промпартией через Торгпром и ТКП через Республиканско-демократический центр о том, когда внутреннее состояние СССР в смысле подготовки кризиса в разных отраслях хозяйства и организации, как диверсионных действий, так и повстанческих отрядов, будет признано подходящим для начала внешнего наступления.
От Рамзина через Чаянова в ЦК ТКП была получена информация о том, что диверсионная работа с целью выведения предприятий из строя к моменту начала военных действий ведется главным образом в военной промышленности, угольной и нефтяной. Об этом было известно мне, Кондратьеву, Садырину, Макарову.
Для диверсионной работы промпартия использовала те общие средства, которые она получала на вредительскую работу из заграницы. В частности, в разговоре, который имел место между мной Кондратьевым и, кажется, Чаяновым, вскоре после заключения договора между Нефтесиндикатом и Рояль-дейч, упоминалось о том, что средства на вредительскую работу передаются Торгпрому Детердингом.
От кого из членов промпартии исходила такая информация, я не помню.
В начале 1930 года Чаянов сделал сообщение в ЦК ТКП, о чем мне передал Кондратьев, что интервенция в 1930 году не состоится ввиду, с одной стороны, незаконченности перевооружений и реорганизации армии в Румынии и Польше и, с другой стороны, внутренних затруднений, вызванных в западноевропейских государствах экономическим кризисом, усилением рабочего и, в частности, коммунистического движения. В связи с этим срок интервенции отодвигается на 1931 или даже 1932 год.
Одной из мер по подготовке интервенции являлась активизация той работы, которая должна иметь своим последствием усиление экономической и финансовой блокады. Для выполнения этого усиления, с одной стороны, принимались вредительские меры по расстройству народного хозяйства СССР и, с другой стороны, за границу давалась такая информация, которая дискредитировала в глазах иностранных, промышленных и финансовых групп хозяйственную мощь СССР и указывала на несостоятельность советской системы хозяйства. ТКП вела эту работу по следующим линиям:
1. Вредительство в области планирования и денежной политики, которое должно было привести к расстройству денежной системы и созданию инфляции.
2. Вредительство в области конъюнктурной информации, которое должно было изображать все более углубляющийся кризис народного хозяйства СССР;
3. Вредительство в области сельского хозяйства, которое должно было путем агитации среди верхушечной части деревни и кулацких элементов привести к сокращению посевных площадей и через это к усилению продовольственных затруднений и сокращению экспортных ресурсов.
По линии финансовой эта работа возложена была на меня, Юровского, причем о ней, как и обо всей моей финансовой работе, я дам отдельно подробные показания. По линии конъюнктурной информации поручение возложено было на Кондратьева, Вайнштейна и Леонтьева.
По линии с. х. на Садырина, Кондратьева, Чаянова, Макарова.
Промпартия вела подготовку условий для усиления экономической блокады путем вредительства, в области промышленного планирования, промышленного производства и сообщения за границу сведений в заказах оборудования для промышленности. Эта работа была распределена между отдельными членами промпартии.
Торгпром за границей, получая информацию о всех к.-р. вредительских мероприятиях ТКП и Промпартии в СССР, а также информацию о состоянии всего народного хозяйства Союза, организовывал экономическую и финансовую блокаду как путем распространения сведений, дискредитирующих хозяйственную и финансовую мощь СССР, так и путем прямых своих сношений с промышленными и банковыми кругами Западной Европы»[360].
Далее Юровский рассказал о своих встречах с Милюковым и Гефдингом, состоявшихся якобы в конце января или в начале февраля 1928 г. в Париже. Беседы с ним касались положения внутри ВКП(б), перспектив победы правой оппозиции.
Далее он рассказал о работе ТКП по организации ячеек партии на местах и повстанческих отрядах: «ЦК ТКП намечена была организационная схема, по которой в областных, окружных и районных центрах должны быть сформированы группы из привлеченных в состав ТКП кооперативных и Наркомземовских работников, причем последнюю должны иметь в селах и деревнях доверенных лиц из числа кооператоров, агрономов, землемеров, ветеринаров и т. п. Эти лица должны вести непосредственную работу среди кулачества и образовать кулацкие ячейки, которые должны быть использованы как для вредительской работы по линии с.-х., так и для повстанческих вооруженных выступлений. Связь между отдельными звеньями поддерживалась путем поездок в вышестоящие центры и в отдельных случаях путем использования командировок на места.
По информации Садырина, Макарова и Кондратьева мне известно, что существует не менее сотни отдельных низовых ячеек, причем часть их снабжена оружием, находящимся на руках у кулацких элементов. Работа по организации таких ячеек с небольшим успехом проведена в южной полосе Украины (район Николаева, Одессы, Херсона), в Правобережной Украине (районы Киева, Подольска и на Северном Кавказе, район Армавира и Лабинской).
Общее вооруженное восстание всех повстанческих отрядов должно было быть приурочено к моменту интервенции, причем ЦК ТКП имел в виду, что тогда для руководства им будет выделен специальный орган. ЦК ТКП придавал особое значение работе по привлечению членов ТКП в Тимирязевской с.-х. академии, главным образом среди старших поколений студентов, которые в ближайшее время должны уже разъехаться для практической работы по местам.
Кондратьев в 1928 г. передавал мне со слов Дояренко, что среди к.-р. части студенческой молодежи существуют террористические настроения, по этому поводу мы беседовали с ним о возможном значении террора как средства борьбы с соввластью, причем оба высказались по этому вопросу отрицательно. В этом разговоре речь зашла и о том, какое значение имел бы удачный террористический акт, совершенный на Сталина, и мы говорили о том, что при исключительном положении, которое Сталин занимает как в ВКП(б), так и в Советском государстве, такой акт нельзя бы приравнять по его значению к обычным террористическим актам, т. к. он имел бы крупные политические последствия»[361].
После того как все это признал Юровский, стали обрабатывать Кондратьева. 22 ноября 1930 г. ночью он был вызван на допрос к Гаю, тот заявил, что его показания о ТКП, данные в СО, касаются идеологической болтовни и не касаются существа дела. Потребовал полного и окончательного разоружения, указав, что в противном случае не гарантирует жизнь.
Кондратьев вспоминал: «М.И. Гай дал мне прочитать протокол показаний проф. Юровского от 20 или 21 ноября, в котором последний в изменение своих показаний в СО признал как интервенцию, вредительство, так и повстанческие отряды, организуемые будто бы ТКП против советской власти. Этот протокол потряс меня до глубины души. Хорошо зная безукоризненную честность Л.Н. Юровского как в личной жизни, так и в советской работе, я столь же хорошо знал, что все его показания абсолютно не отвечали действительности, ибо не мог я не знать, например, делал проф. Юровский у меня на квартире доклад о свидании с Милюковым и об интервенции или нет. И я без труда представил себе все те страдания, через которые он должен был пройти перед подписанием такого протокола. Все же и теперь я еще отказался изменить свои показания и подтвердить протокол Юровского. И я в ту же ночь был переведен из приличной камеры в камеру с температурой от 3 до 5 градусов. Таков был первый результат первой попытки сопротивления следствию в этом новом цикле допросов»[362].
После холодной камеры Кондратьев сдался. На следующем допросе он заявил Гаю, что, не входя в обсуждение поставленных им вопросов по существу, целиком полагается на него и готов принять на себя любые преступления. Просил освободить его от прямого признания вредительства, от признания получения от кого-либо денег и о такой формулировке пункта об интервенции, чтобы было ясно, что ТКП стояла не за интервенцию как таковую, а за вооруженное восстание собственными силами в момент начала интервенции.
Гай согласился. Он сам продиктовал своему помощнику два протокола показаний Кондратьева, из которых первый начинался словами: «В целях окончательного разоружения». Оба этих протокола Кондратьев подписал, не читая. «В результате я превратился в человека, который был занят об