Я молча кивнул.
– А спустя пару месяцев после похорон мать Сонечки позвонила Якову Ароновичу и попросила: «У Сонюшки была всего одна подруга, Валерия Пименова, девочки были очень близки. Лерочке сейчас очень плохо. Нельзя ли сделать для нее бесплатным посещение зала? Она любит и понимает музыку, я хочу вывести ее из депрессии. Лера нам с мужем как дочь. Она сирота, тратить много не может, а билеты дорогие, от нас же с мужем брать материальную помощь Лера категорически отказывается». Директор мгновенно выписал Пименовой пропуск в ложу, и та стала регулярно посещать концерты. Мы ее сразу полюбили, считали своей. Такая милая, приветливая, всегда вежливая, спрашивала о наших делах, помнила, когда у кого день рождения, приносила сувенир в подарок. Вон видите, на стене у календаря…
Я посмотрел: на крючке на витом золотом шнурке висел розовый плюшевый зайчик, его передние лапки держали шоколадное сердце, на котором было написано «С днем рождения, тетя Фира».
– Симпатично, правда? – грустно улыбнулась кассирша. – Неделю назад она ко мне забежала, такая веселая, даже возбужденная. Я у нее спросила: «Лерочка, ты влюбилась, что ли? Прямо сияешь вся!» И услышала в ответ: «Некогда мне, тетя Фира, глупостями заниматься, любовь-морковь меня не интересует. Но вы правы, случилась большая радость – я закончила важное дело, выхожу на финишную прямую. Очень долго ждала и вот, наконец, удалось завершить, возникла полная ясность, все вместе сложилось». Валерия вообще-то о себе ничего не рассказывала, но видно было, что семьи у нее нет. Женщина с мужем и детьми не станет одна каждые выходные музыку слушать. И о службе Пименова не распространялась, только обмолвилась как-то, что работает в вузе. Поэтому, услышав о завершении какого-то дела, я подумала об аспирантуре и спросила: «Кандидатскую написала?» А она засмеялась: «Нет, тетя Фира, целая докторская получилась». Потом неожиданно обняла меня и шепнула: «Я вас очень люблю». На нее это совсем не похоже, Лерочка всегда держала дистанцию. И вдруг такой порыв. Прямо как попрощалась со мной.
– На каком кладбище хоронили Соню? – поинтересовался я.
– В Подмосковье, около деревни Бантик. Погост уже закрыт, но у отца Сонечки там родня лежит, и он добился разрешения дочь в могилу к бабушке захоронить. Название мне из-за нелепости запомнилось. Смешно ведь – деревня Бантик… – ответила Эсфирь Моисеевна. – Как жаль Валерию! А кто ее хоронить будет? У нее ведь, похоже, никого из близких нет. Надо будет Якову Ароновичу о смерти Пименовой рассказать…
Кассирша встала.
– Пойдемте, Иван Павлович, я вас посажу в ложу, в кресло Лерочки, послушаете Брокен.
Глава 21
Амалия играла сорок пять минут. Во втором отделении был заявлен другой, неизвестный мне исполнитель, перед фамилией которого в программе шел целый список званий лауреата разных конкурсов, но я не захотел портить впечатление от Брокен и покинул концертный зал. Часы показывали восемь вечера. До дома Надежды Васильевны Пименовой было рукой подать, и я, перестав трястись от стресса, подумал, что еще не слишком поздно для визита. Конечно, не очень прилично заявляться к пожилой даме без звонка, но я попробую ей понравиться. Только надо сначала заглянуть вон в тот цветочный магазин, а затем зайти в кондитерскую.
Вооруженный букетом из роз и коробкой с пирожными, я позвонил в дверь и услышал скрипучий голос:
– Кто?
– Иван Павлович Подушкин, – представился я.
– Убирайтесь.
– Будьте любезны, впустите меня.
– Пошел вон!
– Мне очень нужно побеседовать с вами, много времени я не отниму.
– Уходите, иначе полицию вызову.
Я вынул удостоверение частного детектива, раскрыл его и поместил напротив глазка.
– Пожалуйста, можете считать, что страж порядка уже здесь.
– Не пущу.
– Это касается вашей дочери Валерии, она…
– У меня нет дочери! Нет!! Нет!!!
– Но по документам вы являетесь матерью Валерии Алексеевны.
Створка слегка приоткрылась, я увидел один глаз, нос и часть щеки.
– Чего орешь? Зачем перед соседями позоришь? Перед тобой честная женщина с безупречной репутацией, мне грязь на биографии не нужна.
Я показал старухе коробку, перевязанную розовой лентой.
– Может, все-таки впустите? Попьем чаю.
– Чего там? – неожиданно заинтересовалась Пименова.
– Пирожные.
– Шоколадные есть?
Я кивнул.
– Ладно, входи, – смилостивилась хозяйка. – Цветы за порогом брось, ненавижу веники. Зачем их продают? Один перевод денег. Лучше рубли отложить!
Я вошел в узкую прихожую и чуть не задохнулся – в нос ударил спертый воздух, в котором явственно ощущался запах пыли и лекарств. Надежда Васильевна, худая, растрепанная, облаченная в старый, протертый халат серо-бордового цвета, протянула руку.
– Дай коробку.
Я выполнил приказ. Старуха прижала коробку к груди и посеменила вперед. Я плелся за Пименовой по коридору, вдоль стен которого громоздились перевязанные бечевками стопки газет и журналов. Взгляд выхватил корешки знакомых обложек: «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Звезда»… Надо же, Надежда Васильевна хранит прессу, приобретенную еще в советские времена.
– Заварки нет, – объявила радушная хозяйка, войдя на кухню. – Из-за тебя чайник гонять не стану, он много электричества жрет. Говори, зачем пришел, и уходи.
Я быстро оглядел крошечное, забитое всяким хламом пространство и понял: Надежда Васильевна тащит в дом всякую ерунду, подобранную на помойке. В кухоньке темно, на подоконнике навалены все те же печатные издания, за ними не видно стекла. Вместо светильника под потолком еле-еле мерцает пятнадцативаттная лампочка. На столе груда барахла, на полу пирамида из гнутых алюминиевых кастрюль. На древнем холодильнике три разномастных радиоприемника. Я в последний раз видел такие в глубоком детстве.
– Долго молчать собрался? – осведомилась хозяйка квартиры.
– Сядьте, пожалуйста, – попросил я. – У меня не очень приятная для вас новость.
– Не командуй! – отрезала бабка. – В своей квартире нахожусь, честно грабительскую коммуналку оплачиваю, долгов по жировкам[7] не имею. Что хочу, то дома и ворочу. Желаю стоять? Стою. Надоест – лягу. Давай, выкладывай, с какой вестью явился.
– Ваша дочь… – начал я.
Но бабка не дала договорить.
– Идиот, да? Русского языка не понимаешь? Нет у меня детей! Одно горе от них и расходы. Если более сказать нечего, прощай!
– Валерия Алексеевна Пименова умерла, – выпалил я. – Вернее, была убита.
Реакция старухи оказалась неожиданной.
– Ну и слава богу! А мое какое дело? Погоди! Никак вы там в своих кабинетах решили, что я обязана ее хоронить? У бедного государства денег на гроб не нашлось? А ты знаешь, сколько средств у меня в сберкассе сгорело, когда реформа случилась? Двадцать пять тысяч! Да на них пять жизней прожить можно. «Волга» в три раза меньше стоила. А теперь я должна позорину упокоивать? Ни стыда ни совести у тебя нет, пришел к бедной пенсионерке деньги тянуть. Не дочь она мне! Конец разговору!
Я попытался успокоить разбушевавшуюся мегеру.
– Надежда Васильевна, о деньгах речь не идет.
– Да ну? – с недоверием осведомилась гарпия. – О чем тогда?
– Валерия Алексеевна погибла, идет расследование, – пояснил я. – Закон так велит. Вас никто не неволит забирать тело, если не хотите заниматься погребением, ее похоронят за счет государства. У Валерии не было ни мужа, ни детей, поэтому…
– Ясное дело, – поморщилась Пименова, – у таких, как она, младенцы не рождаются.
– У каких младенцы не рождаются? – быстро среагировал я.
– У больных, – буркнула хозяйка и отвернулась.
Я решил держаться до последнего. Ни за что не уйду, пока хоть что-то не выясню! Не станет же Надежда драться со мной?
– Валерия страдала каким-то недугом?
Бабка рассмеялась.
– Страдала? Нет, наслаждалась. Мучилась я. В меня пальцем до сих пор тычут, в спину плюют, обзывают по-всякому. Муж позора не вынес, умер. Хорошо ему, лег в могилу уютно, а жену бросил одну на съедение гадам. В двадцать третьей квартире Алка живет, так она мне в дверь постоянно гвозди вбивает, мерзости всякие пишет, мусор к порогу подбрасывает. Вон сколько мне из-за Валерии терпеть выпало! А виноват муж, назвал девку как парня. Я ему говорила, плохо это, пусть Леной будет или Таней. Нет, уперся, старый козел. Когда правда на свет выплеснулась, он слег, а я к его постели подошла и сказала: «Ну и чего, не послушал меня? Получил своего Валеру?»
– Почему на вас пальцем указывают? – я попытался разобраться в этой истории.
– Потому! – фыркнула Надежда Васильевна. – Не хотел народ больную в доме видеть, шарахался от нее. Алка один раз на лестнице заорала: «Лучше сдохни, не ходи по подъезду!» Во как. А потом начала мою дверь уродовать. Стерва!
– Чем болела Валерия? – вновь задал я все тот же вопрос.
– Сифилисом! – выпалила бабка. – Венерическое заболевание от проституции. Услыхал, чего хотел? Прощай.
В течение следующего получаса я так и этак пытался выудить из старухи какую-либо информацию о дочери, но постоянно натыкался на каменную стену хамства. Бабка упорно твердила, что Лера была проституткой, потому и подцепила сифилис, все соседи возненавидели ее. Валерия ей не дочь. Не дочь, и точка!
В конце концов я сдался, попрощался с сумасшедшей, очутился на лестничной клетке и увидел, как из расположенной напротив квартиры выходит пожилая дама с помойным ведром в руке.
– Молодой человек, букет на полу ваш? – строго спросила она.
– Мой, – вздохнул я. – Где тут у вас мусоропровод? Между этажами?
– Хотите розы выбросить? – удивилась женщина.
Я поднял завернутый в хрусткую бумагу букет.
– Да, вот такая цветам незавидная судьба выпала. Не волнуйтесь, я поломаю стебли, целиком букет не стану совать в мусоропровод, он не забьется.
Соседка Пименовой поставила ведро.
– Мне цветы жаль, свежие совсем, очень красивые. Несли девушке, а та отказалась взять? Не переживайте, забудьте про нее. Найдете еще хорошую невесту, какие ваши годы.