В безостановочных потоках слухов было несколько магистральных тенденций. С одной стороны, противник через СМИ и свою агентуру перманентно генерировал различные «дезы». Это недорого и вполне эффективно. С другой – местная неразбериха, различные следствия еще довоенных конфликтов, фантазии ряда не вполне адекватных ньюсмейкеров создавали плавильный котел для сплетен. Плюс некоторые подлецы, пытающиеся сделать себе политическую карьеру на войне, раздували вбросы украинцев или создавали собственные.
Можно было наслушаться чего угодно! Про караваны машин с золотом на большую землю, про постоянную рубку частей тел отдельными командирами, про безостановочные торги с ахметовцами и укропами за сдачи населенных пунктов, про бесконечную вереницу заговоров и переворотов и прочее, иногда помельче, но не менее яркое. Какие-то предпосылки у чего-то иногда бывали, но в основном приходилось сталкиваться с полным бредом. Как известно, сон разума рождает чудовищ. И здесь все зависит от привычки и навыка относиться к информации как поэлементному продукту со своим алгоритмом.
Меня регулярно атаковали подчиненные и активисты других ведомств и отрядов с инициативами срочных мер в связи с такими слухами. С учетом большого на тот момент количества энтузиастов-ополченцев, принятых на службу, а также сотрудников, имеющих опыт преимущественно кабинетной работы, приходилось постоянно сдерживать такие порывы и направлять в более профессиональное русло.
Дело в том, что оперативные работники любой правоохранительной или специальной структуры делятся на категории в зависимости от специфики работы с информацией.
Допустим, сотрудники внутренних дел не склонны к длительным проверкам сведений просто в силу критериев эффективности служебной деятельности. Преступление должно быть раскрыто, и чем быстрее, тем лучше. Особенности деятельности органов государственной безопасности, напротив, предполагают намного более длительный путь работы с информацией с далеко не всегда очевидным конечным результатом. Тут первоначальные данные, даже при их подтверждении, могут реализовываться не через уголовные дела, а путем различных «профилактических мероприятий», комбинаций, спецопераций, информирования соответствующих органов власти, применения административных мер, устранения предпосылок и условий деструктивной деятельности и, в этой связи, запретов выезда за границу, перемещений по работе и прочего подобного.
Естественно, внутри таких структур есть свои разделения на специализации. В итоге появляются подразделения и сотрудники, в большей или меньшей степени ориентированные на результат либо, наоборот, на процесс. Такое разделение также позволяет учитывать личные качества оперработника. Ряд спецслужб такой подход вводят в организационный принцип своего структурирования, отделяя добывающий и обрабатывающий сегменты. Как и в любом процессе, здесь нельзя обойтись без крайних форм, часто превращающихся в рутину.
В итоге, например, в полиции появляются работники, не способные к качественной деятельности по добыванию информации и работающие по «палочному» принципу, когда во что бы то ни стало надо дать «палку», то есть внести в статучеты данные о раскрытом преступлении. Это приводит к фальсификациям, подлогам. А в госбезопасности формируются сотрудники, работающие «на сейф и в стол», то есть в основу отчетности берущие принцип количества составленных «справок» и прочих бумаг без учета их эффективности. В таком случае рождается абсолютная безответственность за достоверность твоих документов.
Более серьезные проблемы начинают возникать, когда такие сотрудники, всю свою карьеру в основном пассивно работающие с информацией, получают полномочия распоряжаться человеческими судьбами и принимать соответствующие решения. В МГБ ДНР таковых тоже оказалось некоторое количество. С выпученными глазами эти люди приносили ко мне всяческий информационный мусор и требовали «реакции».
Но спецслужба как раз и должна отличаться от уличной лавочки с бабушками, лузгающими семечки, профессиональным подходом к данным. С этим были проблемы. Приходилось разъяснять известные любому настоящему профессионалу вещи. Я за годы своей достаточно интенсивной оперативной деятельности ни разу не столкнулся с информацией, которая бы на стадиях получения и реализации совпадала. Так устроены люди. Даже если твой источник с тобой абсолютно искренен, то его слова подобны воде, идущей по трубам. В зависимости от чистоты, исправности, изношенности микрочастицы коммуникаций оставляют свой след в жидкости. Еще хорошо, если это вода, а не менее приятные субстанции. И сведения людей отражают их особенности, окрашиваясь в оттенки их личности. При этом часто на их сообщение в органы безопасности накладываются личные интересы, амбиции, корысть и прочее.
В результате информация становится субъективной, и в придании ей объективного характера как раз и состоит задача работника. На это должен был направлен процесс его служебной деятельности. Вместо этого часто, и особенно на войне, возникает соблазн «быстро отреагировать». Как следствие – массовые аресты, поспешные дискриминационные меры, незаконные методы. Это на руку противнику.
Поэтапные кадровые «чистки», которые я начал, были направлены в том числе и на то, чтобы избавиться от подобных проблем, хотя, естественно, такой процесс должен быть постоянным.
Одной из главных сложностей в любой экстремальной ситуации при принятии управленческих решений является объективность и достоверность информации, берущейся в расчет. С этим регулярно возникали сложности.
Как пример, вспоминается очередное штабное совещание в январе 2015-го, на котором ответственные офицеры и командиры долго спорили о возможности взятия Песок68 имеющимися силами. Это позволило бы отодвинуть противника от Донецка, а при успешном взятии Марьинки – полностью прекратить обстрелы города украинской артиллерией. При этом шли доклады о характеристиках и степени боеготовности различных подразделений ополчения, готовых ударить по противнику. Доклады были друг другу прямо противоположны.
В итоге Александр Захарченко не выдержал и сказал, что поедет на место и сам разберется. Мы с Олегом Березой отправились с ним.
Выехали к предполагаемому штабу наступления, которым являлся передовой опорный пункт ополчения.
Подъезжаем. В радиусе километра от штаба деревьев практически нет. Из земли торчат какие-то горелые штурпаки. Сюда явно регулярно бьют всем, чем возможно. Холодно. На земле грязный снег, кое-где прикрывающий рытвины от обстрелов. Стучим. Из подвала штаба выползает помятый боец, подслеповато щурится на дневной свет и с недоумением смотрит на нас.
– Кто старший?
– Жора…
– Подразделение?
– «Восток».
Спускаемся в штаб, вызываем старших, заслушиваем обстановку.
– Какими силами располагаете?
– Шсят восемь человек…
– У противника?
– Ну, человек триста-четыреста…
Далее обсуждаем эффективность работы нашей артиллерии и боевой потенциал противника.
М-да… Вот тебе и наступление… Шестьдесят восемь против четырехсот.
Захарченко требует провести его на передовую. Бойцы отвечают, что он уже на передовой. Захарченко настаивает на выходе к передним позициям.
Вызывается молодой подтянутый парень в краповом берете с нашивками «Востока». Представляется Кадетом.
Выходим. Тут наш проводник поясняет, что он больше чем троих не поведет. Местность просматривается, и если людей будет больше, то нужно сразу же быть готовыми к обстрелу и бою, причем в затяжном режиме.
Вся многочисленная «личка» Захарченко, Березы и моя начинает собираться. Мы приказываем всем остаться на месте. Ребята в возбужденном недоумении. Семен и Беркут – адъютант и главный охранник Захара – долго с ним спорят. В итоге мы все же отъезжаем втроем, плюс Кадет, который показывает дорогу.
Захарченко рулит и включает радио.
В машину за руль садится Захарченко, проводник рядом. На задних сиденьях я с Олегом. Уже привычная схема.
Боец бригады «Восток» с позывным «Кадет», поселок Пески
«Я знаю пароль, я вижу ориентир, я верю только в это, любовь спасет мир», – поет Вера Брежнева как бы в укор происходящему вокруг нас.
Проводник негромко делает замечание, и Александр, спохватившись, выключает радио. В самом деле. Можем не услышать мину. Укропы не разделяют филантропию поющей соотечественницы.
По дороге Кадет рассказывает, что мечтает вернуться в Славянск. У него оттуда девушка, с которой договорились расписаться только тогда, когда опять возьмем город.
Через повороты едем к «Вольво-центру», заезжаем в него. Внутри, у АГСа с наваленными рядом «улитками», оставляем машину и через другой вход идем на позиции. Первым – Олег, за ним Захарченко, я прикрываю им спины.
Заходим в маленький блиндаж. Все не помещаются. Осматриваем местность, Захарченко задает уточняющие вопросы.
Бойцы с позиции предупреждают, что в любой момент может начаться обстрел. Если он будет сильным, рекомендуют прыгать в большую квадратную яму, выкопанную при входе в блиндаж. Смотрю в яму и прикидываю, как лучше уложиться. Так как я самый тяжелый, то вопрос непростой. Если первым бросить Захарченко и прыгнуть сверху, то можно ему сломать шею. Если первым прыгнуть самому, то некрасиво. Над полем неторопливо плывет тяжелый зимний грязно-мутный туман. Противник совсем рядом.
Заканчиваем и едем обратно.
Опять убедились, что все нужно проверять самим на месте.
Замыкая котел
– Сань, ты куда собрался?
Зайдя в кабинет Захарченко, мы увидели его собирающим разгрузку. Было ясно, что едет куда-то на передовую.
– Мы же договаривались: куда ты, туда и мы.
– Пацаны, хочу посмотреть, что там на Марьинке. Есть вариант ее взять.
– Хорошо, но мы поедем с тобой.
– Идет.
Мы с Олегом несемся домой, быстро меняем свои гражданские костюмы на «горку», к пистолетам добавляются автоматы, гранаты и БК. В это время довооружается «личка». Они уже привыкли, что министры могут рвануть туда, где жарко.