Бен скрипнул зубами:
– Я не делал этого.
– Так это или нет, но тебе надо было рассказать обо всем раньше.
– Ты же не хотела ничего знать.
Ей вновь вспомнилась их последняя ночь. Иден чувствовала себя такой любимой и защищенной. Или ее просто использовал мужчина, до которого не снизошел бы никто другой? Узнай она обо всем раньше, вряд ли бы ей пришло в голову спать с ним. «Я трахнул Иден Райли». Ее руки невольно сжались в кулаки.
– Я понятия не имела, что все может быть настолько плохо. – В ее голосе проскользнули истеричные нотки.
– Все верно, – устало произнес Бен. – Мне уже давно следовало рассказать тебе. Это избавило бы нас от лишних страданий.
Она тоже опустила взгляд на воду.
– Эта ночь была такой чудесной, – промолвила Иден. – Я чувствовала себя окрыленной, полной надежды… – Голос у нее дрогнул. – Если бы тебя просто обвиняли, Бен, я бы еще могла понять. Но ты был осужден. – При мысли о белокурой малышке с фотографии у нее к глазам подступили слезы. – В чем именно тебя обвиняли?
Бен не ответил. Быстро повернувшись, он схватил бутылку с вином и сунул ее в корзинку.
– Уходи. – Его серые глаза смотрели холодно и отчужденно. – Прошу тебя, уходи.
Когда Иден добралась до дома, Кайл и Лу ужинали сэндвичами. Войдя на кухню, она поставила корзинку на пол и присела за стол.
– Тебе стоило раньше рассказать мне про Бена, – заявила она Кайлу.
Тот положил сэндвич на тарелку.
– Я пытался предостеречь тебя, детка, но мне казалось, будет лучше, если он сам расскажет тебе обо всем. Вдобавок я не думал, что у вас возникнет интерес друг к другу.
– Выходит, ты не поверила ему? – спросила Лу.
– Я не знаю, чему мне верить. Разумеется, Бен все отрицает – да и кто бы на его месте не отрицал? Но он был осужден, Лу.
Кайл покачал головой:
– Я и сам считаю, что он сразу должен был рассказать тебе обо всем. С другой стороны, мне прекрасно понятен ход его мыслей. Всякий, кто узнавал о случившемся, шарахался от него, как от прокаженного. У меня работала на раскопках пара аспиранток. И когда они узнали, что это не кто иной, как Бен Александер, они тут же сбежали домой. Все думают так же, как ты, Иден: раз осудили, значит, виновен. Но сам я уверен в обратном.
– Откуда такая уверенность?
– Я знаю Бена уже шестнадцать лет. Я наблюдал за его превращением из любознательного студента в известного археолога. Ему даже не пришлось искать себе места: университеты переманивали его друг у друга. Он был на пике карьеры, а потом потерял все и сразу. Поначалу никто не хотел верить, что он способен на такое. Но затем настал момент, когда недоверие сменилось отвращением.
– Кайл! – Иден оставалось лишь удивляться его наивности. – Профессия не имеет к этому никакого отношения. То же самое касается энтузиазма и прочих качеств. Невозможно, опираясь лишь на подобные вещи, установить, способен человек совратить ребенка или нет.
– Мы путешествовали с ним по всему свету. Вместе жили в гостиницах. Мы неделями находились на глазах друг у друга. Будь у него какие-то проблемы в этом плане, мы бы наверняка заметили.
– Он сам обрек себя на заключение, – заметила Лу. – Они намеревались вызвать его дочь, чтобы она свидетельствовала против него на суде, и…
– Четырехлетнего ребенка? – прервала ее Иден. Она попыталась представить, как Кэсси выступает в зале суда и рассказывает всем о том, что с ней сделали, и ее сердце едва не разбилось от жалости к белокурой девчушке с фотографии.
– Да, – ответила Лу. – Бен не мог допустить такого и признал свою вину – прямо в разгар процесса. Он сказал судье, что на самом деле невиновен, но хочет избавить свою дочь от дальнейших мучений.
– Разумеется, это было глупостью с его стороны, – вмешался Кайл, – но при подобных обстоятельствах трудно просчитать все наперед. Судья объявил перерыв, и адвокат уговорил Бена отказаться от своих слов. Так он и сделал, но ничего уже нельзя было поправить, поскольку присяжные слышали, как он это сказал. Полагаю, им следовало подобрать новых присяжных, но решение, как всегда, оставалось за судьей.
– Не знаю, Кайл, – вздохнула Иден. – Не понимаю, с какой стати человеку признавать свою вину, если он невиновен.
– Я много раз видел его с Шэрон и с дочерью, – продолжил Кайл. – Бен – человек семейный. Он был полностью удовлетворен своей жизнью и своим браком.
– Знаешь, что больше всего убедило меня в том, что он невиновен? – вмешалась Лу. – Если бы он признал, что причинил вред Блисс, все, что бы с ним сделали, – немного пожурили и записали бы на прием к психиатру. И он бы вернулся в свою семью. Но он не мог признаться в том, чего не совершал. Так что взамен он получил полгода тюрьмы и запрет встречаться с собственной дочерью.
Невзирая на кипевшие в ней эмоции, Иден ощутила жалость к Бену.
– Когда он только приехал сюда, мы часами говорили о том, что случилось, – продолжила Лу. – Сидели за этим самым столом и говорили. Зря ты отказалась выслушать его, Иден. Если бы ты это сделала, его виновность уже не была бы для тебя так очевидна. Они там всё извратили на суде. Вдобавок Бен совершил серьезную тактическую ошибку, а его адвокат оказался слабее, чем обвинитель. Порой все сводится именно к этому.
– Бен приехал сюда просто в ужасном состоянии, – покачал головой Кайл. – Порой мне казалось, что он готов убить себя. Перепугал нас до смерти, так ведь? – Он взглянул на Лу, которая утвердительно кивнула. – Он не говорил о самоубийстве прямо, но в его речах постоянно проскальзывала мысль о том, что ему незачем больше жить. И что тут было возразить? Он потерял все, ради чего жил.
Иден вспомнила фотографию дома в Аннаполисе, которую показал ей Бен. Его гордость. Его утрата. Вспомнила холод в его глазах, когда он попросил ее уйти. Пузырек с валиумом на раковине.
– Когда он только появился здесь, мне пару раз снился один и тот же сон, – заметил Кайл. – Мне снилось, что я захожу к нему в дом и нахожу его в кресле-качалке (хотя там нет ничего подобного). На коленях у него лежит ружье, а вся стена позади залита кровью.
– Не думаю, что он застрелится, – тихонько сказала Иден. – У него есть валиум.
Кайл нахмурился:
– Сильно он был расстроен, когда ты уходила?
– Думаю, да.
– Съезжу-ка я, проведаю его.
– Нет! – Она поднялась из-за стола. – Я поеду.
Лу крепко сжала ее руку.
– Послушай, Иден, нет ничего плохого в том, что ты отстранилась от него. Это клеймо будет лежать на Бене всю оставшуюся жизнь. Ты – мать, и ты все время на виду у людей. Если хочешь порвать с Беном, поступай так по этой самой причине, а не потому, что он причинил вред своей дочери.
28
Бену хотелось добраться до дома, до бутылки с виски, прежде, чем в него вонзятся клыки воспоминаний. Но они настигли его уже у входной двери, и к тому моменту, когда спасительная жидкость обожгла наконец горло, надежды на забвение уже не было.
Он прекрасно помнил тот холодный январский день, который навсегда изменил его жизнь. Возвращаясь домой из университета, Бен по обыкновению заглянул в общественную библиотеку. Он приходил туда где-то раз в неделю, чтобы набрать детских книжек – их он читал Блисс перед сном. Шэрон уже была дома. Она сидела на кухне в обычных своих джинсах и свитерке; белокурые волосы, как всегда, убраны в хвостик. Но было что-то странное в том, как она глянула на Бена. Несмотря на то что часы показывали половину седьмого, ужина на столе он не обнаружил. Да и дом казался до странности притихшим. Где та же Блисс с ее приветственными криками? Бен положил книги на стойку и развязал галстук.
– Где Блисс? – спросил он.
– У Алекса и Лесли.
Бен нахмурился. Разве они с Шэрон собирались куда-то этим вечером? Или он просто забыл?
Шэрон казалась необычайно притихшей. Бен шагнул к ней, чтобы поцеловать, но она отдернула голову.
– Что такое? – спросил он.
Во взгляде ее ясно читалось: «А ты не знаешь?»
– Неужели твой отец..?
Отец Шэрон болел уже не один месяц.
Она покачала головой и встала.
– Сегодня, когда я забирала Блисс из садика, ко мне обратились Пэт Келли и Джоан Дав.
– И что?
Пэт Келли была директором садика, а Джоан Дав – воспитательницей Блисс.
– Они сказали, что Блисс сильно изменилась в последнее время. Она стала раздражительной и боязливой и плачет теперь чаще обычного.
– Совсем как дома, – промолвил Бен.
Блисс снова стала сосать большой палец и плакать перед сном. А несколько раз она и вовсе описалась в постели.
– Джоан сказала, что вчера, во время тихого часа, Блисс мастурбировала и пыталась прижаться к Джейсону Петерсону. Джоан решила, что это немного странно, но ничего не сказала ей, только отодвинула от Джейсона. – Шэрон внимательно наблюдала за ним, словно бы надеясь, что он поймет, о чем идет речь. Но Бену явно было невдомек, к чему она клонит.
– После этого Блисс описалась во время сна. Несколько недель назад я принесла Джоан детские трусики, чтобы она могла переодеть Блисс в случае подобной неприятности. Переодевая Блисс, Джоан заметила у нее покраснение на коже. – Глаза Шэрон наполнились слезами. – Я и сама видела его вчера, когда купала девочку, но ни о чем не спросила. Решила, это из-за того, что она описалась.
Вид у Шэрон был такой виноватый, что Бен попытался обнять ее, но она отшатнулась.
– Ты ведь догадываешься, о чем я, Бен?
– Понятия не имею, – нахмурился он.
– Джоан спросила Блисс, откуда у нее покраснение, и та сказала, что это сделал ты.
– Что?
– Она сказала, что ты засовывал в нее палец.
Бен замер. Было так тихо, что он слышал стук собственного сердца.
– Почему она так сказала?
– Тебе лучше знать.
– Джоан, должно быть, неправильно ее поняла.
Шэрон покачала головой:
– Я сначала тоже так решила. Но по дороге домой я сама спросила у нее. «Миссис Дав сказала мне, что у тебя краснота вокруг вагины, – обратилась я к Блисс. – Как ты думаешь, откуда она там?» Видишь, Бен, я была очень осторожна, поскольку не хотела наводить ее на мысль. «Папа совал палец мне в вагину», – заявила Блисс. Она сказала это именно так, слово в слово. А еще добавила: «Хорошо бы, чтоб он перестал, потому что мне бывает больно». Я расплакалась так, что вынуждена была остановить машину. Я знаю, Блисс испугалась, но я ничего не могла с собой поделать.