– Жалко. Зачем травить-то ее теперь. Бедные дети ее, от кого бы они ни были. Дурочка она… – вздохнула Марина.
– Дурочка. Но людям ее не жалко. Люди утверждают, что именно Галина довела Романа до больницы и, в общем, приблизила его к смерти. Поэтому ей не могут простить ее лжи.
– А Алису в чем обвиняют?
– Тут сложно. Тут мнения разделились. Одни ее тоже чуть не святой считают, другие видят в ней обманщицу. А она сама ничего не говорит, молчит.
Марина опять вздохнула:
– Это правильно, что молчит. Она на Романа была обижена, я помню… Но после его гибели ни слова плохого о муже не сказала, ни одного интервью не дала. Думаю, как утихнет тут все, она тоже подключится к созданию музея. Все-таки она бережет память о муже.
– Бережет? Я не знаю… – неожиданно заплакала Елена. – Мне кажется, это я – его настоящая вдова. Я, а не Алиса! Он ее терпеть не мог, он к ней даже прикоснуться лишний раз не хотел. Да он ее вообще собирался убить, тем самым мечом! Все спорят – зачем на той видеозаписи с камер меч в его руках, зачем… Убить опостылевшую жену – вот зачем. Это же очевидно! Только не говори мне опять про луч света, который он специально к себе вызвал, надоело…
«Переживает, – подумала Марина. – Первая стадия – отрицание. Значит, скоро придет ко мне и тоже поможет с созданием музея. Надо просто ей время дать, чтобы успокоилась!»
…Она заметила бабулю еще издалека.
Бабуля тихонечко подкралась и встала за забором, у калитки, и принялась выглядывать ее на детской площадке.
У бабули, когда она думала, что ее никто не замечает, был всегда очень хитрый, смешной вид.
Но воспитательница, Нина Алексеевна, заметила бабулю первой.
– Милочка! – закричала она. – Милочка, за тобой бабушка пришла. Вылезай из песочницы. Здравствуйте, Лариса Игоревна.
– Здравствуйте, здравствуйте, Нина Алексеевна! – Бабуля, когда ее заметили, тут же приняла «солидный», даже царственный какой-то вид.
– Прощайся с друзьями, Милочка…
– До свидания, друзья! До свидания, Нин Лексевна, – с торжественной вежливостью попрощалась Эмилия с теми, кто остался на площадке, и, перемахнув через бортик песочницы, помчалась к калитке.
Выскочила, обняла привычно, с разбегу, бабулю.
– Тише, тише, ты меня сейчас повалишь… – якобы сурово, а на самом деле очень даже довольно произнесла та. – Не ребенок, а акселерат какой-то. Вон, мне уже по пояс ты вымахала, смотри… Скоро меня перерастешь. Недавно Шура нас с тобой видела, спросила меня потом – а что, вашей Эмилии уже осенью в школу? Нет, говорю, нашей девочке только через год туда…
– Да-а, вот через год я точно взрослой уже стану! – мечтательно произнесла Эмилия.
– А что ж ты костюм-то так свой в песке угваздала… Подземный ход, что ли, рыла? Погоди, дай отряхну, а то мне перед людьми неудобно. А волосы-то кто тебе так после сна заплел?
– Я сама!
– Я сама… Прямо «воронье гнездо» на голове. Эх, ладно, тут уж ничего не поправить, дома тебя мать пускай причесывает.
– Бабуль, так мы на танцплощадку сейчас, что ли? – озарило Эмилию.
– Формально – да, но мне там надо с Валей встретиться, Катю повидать… – принялась перечислять бабуля своих подружек. Подружки бабули были такими же старыми, как и она, но бабуля все равно их называла почему-то детскими именами.
– И что, мы там с тобой даже не потанцуем?! – возмущенно развела руками Эмилия. – А смысл тогда? Ты своих Катю с Валей без меня можешь потом повидать!
– Ну конечно, потанцуем, что ж теперь… – согласилась бабуля, потом вдруг спохватилась: – А ты молода еще, чтобы мне указывать, что мне делать да куда идти…
– Так я же о тебе забочусь. – Эмилия на ходу прижалась щекой к бабулиному локтю. – Ты ж потом говорить начнешь, что из тебя всю энергию выпили…
– Заботится она… Да ты манипуляторша, – вздохнула бабуля.
– Нет, ты.
– Нет, ты, я лучше знаю! А вообще, ты вся в меня. Не в мать, не в отца, а копия я.
– У тебя тоже раньше такие волосы были, как у меня? – с интересом спросила Эмилия и указала пальцем на бабулин парик. Под париком, Эмилия знала, у бабули прятались негустые короткие волосы, белые-белые, как снег зимой.
– Ну-у, не совсем. Мне все говорили, что я раньше – вылитая Грета Гарбо, актриса, я тебе ее фото, помнишь, показывала. А ты рыженькая, вся в отца, даже еще рыжее, чем он, тебя издалека видно.
– Ничего, я вырасту и буду твой парик иногда брать, напрокат…
– Золотце ты мое, парик мой напрокат собралась брать… – неожиданно расчувствовалась бабуля и звонко поцеловала Эмилию в макушку. – Доживу ли я до тех времен, когда ты в невестах ходить будешь…
– Легко, – сказала Эмилия. – Тогда уже у всех экзоскелеты будут и все болезни победят. Папа тебя вылечит, если что.
– Ага, папа вылечит, – скептически усмехнулась бабуля, но тут же нахмурилась, сжала губы. Продолжать не решилась, поскольку если бабуля начинала критиковать кого-то из родных, или «распространяла сведения о внутренних делах семьи», или «внушала ненужные мысли ребенку», то мама начинала забирать Эмилию из садика сама и вообще все делала сама с Эмилией, а бабулю это ужасно угнетало, и она чувствовала себя заброшенной и ненужной.
Нет, ну так-то и мама возилась все время с Эмилией, пополам с бабулей, и папа тоже всегда был рядом, но вот если бабуля «позволяла себе несдержанность», то ее совсем-совсем переставали оставлять с внучкой.
Бабуле становилось от этого грустно, и поэтому она старалась сама «воздерживаться от критики» (ее выражение), чтобы почаще проводить время с Эмилией.
На танцплощадке было уже полно народу – в основном одни бабушки, ну и дедушек немного.
Бабуля довольно долго болтала со своими подругами, старательно «не позволяя себе несдержанности». Потом Эмилия разговаривала с подругами бабули и даже почитала им стихи – которым учили в детском саду. Когда Эмилия читала «Люблю грозу в начале мая», все почему-то сделали скорбные лица и принялись вздыхать, хотя эти строчки были как раз про тот месяц, что сейчас… Потом они все дружно танцевали на веранде, потом опять сидели на скамейке и болтали.
Эмилия тоже старалась «избегать несдержанности» – вела себя как приличная девочка, высказывать замечания пожилым людям себе не позволяла, никого не перебивала, всех вежливо выслушивала и отвечала на вопросы. Когда у одного дедушки упала тросточка, с которой он ходил, Эмилия подбежала и подняла ее, подала обратно дедушке. Он долго благодарил.
От одной бабушки сильно пахло кошками, но Эмилия ей этого не сказала, другая брызгала слюной при разговоре, от нее она незаметно отошла. Да в общем, и бабуля позволила себе рассказать пару небольших домашних секретиков своим подружкам… Но Эмилия и ее не собиралась «закладывать», как говорили у них в группе в детсаду.
Люди представлялись Эмилии кем-то вроде матрешек. Много-много разных оболочек, снаружи пожилой человек, а внутри все равно сидит ребенок – Валя, Катя, Шура…
Их всех необязательно любить и жалеть, но злиться на них тоже глупо.
Любить надо маму, папу и бабулю. Потому что они – родные.
Потом стали прощаться, и Эмилии надарили конфет – целый карман. Она всех вежливо поблагодарила.
Когда отошли далеко от танцплощадки, бабуля открыла свою сумочку, и Эмилия сложила все конфеты туда. Бабуля любила конфеты, а Эмилия не особо.
– А вот мороженое я бы съела… Фруктовый лед, желтенький такой…
– А я бы клубничного попробовала, – вздохнула бабуля. – Давай купим, что ли, раз нам никто его не запрещал.
– Не запрещал, точно! – согласилась Эмилия.
Бабуля купила обеим мороженого, и они сели на скамеечке в ближайшем сквере. Съели, а потом Эмилия принялась собирать тополиные сережки, валявшиеся под ногами.
– Весна, – вздохнула бабуля. – Руки-то не пачкай, а то там эти клейкие… от тополя которые… почки. Не отмоешь потом.
Мимо проходила женщина. Остановилась, поздоровалась с бабулей. Эмилия с ней тоже поздоровалась, женщина в ответ и с ней.
– Даша, как там дети? – спросила бабуля.
– Ничего. Люда в декрете со вторым, сейчас зять пристройку к дому делает, тесно ему у меня, видите ли… Маша в Питере уж второй год. Работает, учиться не захотела. И тоже в Питер ее потянуло, как и Люду когда-то!
– А Коля? Он же вроде вернулся уже из армии?
– Коля… Вернулся, да. Пока не знает, чем заняться. Себя ищет. Ладно, побегу, а то Люда устает, с двумя-то…
Женщина, которую бабуля называла Дашей, посмотрела на Эмилию еще раз внимательно и быстро ушла. Какая-то грустная она была.
– Это кто? – спросила Эмилия бабулю.
Бабуля пожевала губами. Явно хотела промолчать, потом сказать, потом опять промолчать, потом все-таки выдала:
– Это Дарья. Первая жена твоего папы.
– А, знаю. Слышала, – кивнула Эмилия. – И у мамы первый муж раньше был, до папы. Волшебник. Его молнией убило, грустная история. – Тоже помолчала, потом выпалила: – Не все могут сразу прийти к своему счастью, увы.
– Увы… Золото ты мое! Дай я тебя обниму. – Бабуля обняла Эмилию и опять поцеловала звонко. – Идем, уже поздно, не то твои родители мне голову оторвут.
– Ты же знаешь, что не оторвут! Вот зачем тогда такие страшные вещи говорить?!
Но папа с мамой еще не пришли, наверное, задержались в гостях. У какого-то Семеныча был юбилей, папа сказал. Что такое юбилей, Эмилия знала, у нее самой в прошлом году он был – пять лет. На днях вот шесть исполнилось, но это не юбилей уже, нет, это просто день рождения…
Эмилия с бабулей поужинали одни. Пока ужинали, работал телевизор – у бабули без него пища не усваивалась, так она утверждала.
Показали мамин клип. Не мамин, конечно, там не она пела, а вообще какой-то певец, но рисунки, вернее, анимация, были мамины. Немножко страшные рисунки, но больше красивые.
– Может, ты, как мама, художницей станешь? – спросила бабуля, глядя на экран.
– Нет, бабуль, ты же знаешь, я хочу врачом, как папа, я уже решила…