Я подхожу к столу учительницы. Она наклоняется вперед, и я следую ее примеру, так что наши головы почти соприкасаются. Должно быть, это плохо. В моей голове прокручиваются несколько сценариев. Джо кого-то побил. Наоборот, кто-то побил Джо. Ему поставили официальный диагноз заболевания, связанного с навязчивым неврозом. И обвиняют в этом меня. Именно моя безалаберность явилась причиной этих навязчивых идей. Или же они раскрыли скандал с педофилом. Или заметили мой флирт с Робертом Басом — он в данный момент в другом конце класса помогает своему сынишке вынимать из ранца учебники и время от времени бросает на меня взгляды.
«Не подобает родителям втягиваться в отношения, носящие характер откровенного флирта, — представляю я, как мне выговаривает учительница. — Мы ежедневно сталкиваемся с последствиями такого рода кратковременных удовольствий, которых ищут родители. Четыре наказания в виде оставления после уроков, миссис Суини!»
Я констатирую, что становлюсь одержимой манией величия, помещая себя в центр созданного мной мира, тогда как в действительности мне следует признать свой периферийный статус. Ладно, я тут ни при чем. Да и учительница эта, вероятно, лет на десять моложе меня. И, несмотря на все резоны, я не могу удержать себя от превращения в упрямую девчонку и стою, уперев руки в бока, — в классической подростковой выпивающей позе.
— Следует ли мне позвонить мужу? — озабоченно спрашиваю я.
— В этом нет необходимости. Дело совсем пустяковое, миссис Суини, — улыбается мне учительница. — Вот что мы нашли в боковом кармане ранца Джо, — говорит она и протягивает мне наполовину опустошенную пачку сигарет. Должно быть, возвратившись домой от Эммы поздно вечером в прошлую пятницу, я спрятала их там.
— Вероятно, это мой муж забыл их там, — не моргнув глазом, отвечаю я.
— Вам уже не шестнадцать лет. Больше не надо прятаться за гаражом, — шутит учительница, и я слабо улыбаюсь.
Я открываю сумку, чтобы положить туда сигареты, и вижу, как она внимательно изучает ее содержимое.
— У вас там мое мусорное ведро? — осторожно интересуется она.
— Нет, это переносной горшок, — слышу я собственный голос.
— Очень похож на наши мусорные ведра, — настаивает она.
И я понимаю, что она будет настаивать дальше. Она жаждет истины и ничего, кроме истины.
— Я нашла его на игровой площадке по дороге сюда, — говорю я, забыв совет Кэти никогда не украшать ложь подробностями. — Думаю, туда кто-то помочился. Судя по цвету и запаху. Это явно ребенок. Мочи совсем мало. — Она выглядит озадаченной. — Я решила отнести это в туалет, вымыть и вернуть на площадку, — бодро заканчиваю я свое повествование.
И бросаю взгляд через классную комнату на зияющую пустоту в том углу, где раньше стояло ведро. Я вижу, как Роберт Басс прохаживается по классу и, дойдя до этого места, распахивает пиджак, вынимает точно такое же мусорное ведро, похищенное из другого класса. Приветливо махнув мне рукой, он ставит ведерко на пол.
— Смотрите, вон ваше ведро, — небрежно киваю я на злополучный угол.
Учительница оборачивается и видит неопровержимое.
— О, простите! Я никогда не видела этих, э… переносных горшков, он выглядит совсем как мусорное ведро. Это проявление высокой гражданской позиции с вашей стороны, миссис Суини, — разворачивает она свою реакцию на сто восемьдесят градусов. — Школе нужны такие родители, как вы.
Класс я покидаю одновременно с Робертом Басом, — он выходит следом за мной в коридор, я обмахиваюсь упаковкой влажных носовых платков.
— Спасибо, — говорю я ему, крепко держа Фреда за руку. — Ситуация была патовая.
— Не стоит беспокоиться. Хочу спросить, не подвезете ли вы меня на эту встречу сегодня вечером?
— Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. — Мой язык снова опережает мои мысли, но я принимаю твердое решение — не дать зачахнуть этой его попытке завязывания дружеских отношений. Впервые Роберт Басс проявил в отношении меня инициативу. Я оправдываю свою слабость, приводя в качестве довода то, что было бы просто невежливо отказать ему и что в любом случае это не содержит в себе ничего более опасного, чем только отвезти его на собрание, которое воспоследует в доме Буквоедки на предмет обсуждения организации школьного рождественского праздника. Да, есть что-то подростково-безрассудное в ожидании той невольной близости, которую провоцирует автомобиль. Неловкие маневры, ручной тормоз, упирающийся в живот Роберту Басу, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня, и тянет меня к себе на колени, — все это возникает в моем мозгу с ошеломляющей четкостью. Даже при полностью опрокинутом сиденье моя голова ударилась бы о крышу. Затем я думаю о том, как выглядит моя неприбранная машина. Заплесневелые яблоки на полу у пассажирского сиденья, липкая ручка перчаточного ящика и шоколад, впрессованный в подушки сиденья. Я принимаю решение не убирать его — в качестве меры, способствующей подавлению искушения.
— Это будет отлично, Люси, — говорит он. — А до тех пор остерегайтесь маленьких детей. — Тут он запрокидывает голову назад и смеется — так громко, что люди начинают обращать на него внимание.
Отведя Фреда в детский сад, я иду на ленч, о котором мы договорились с Петрой. Стоит один из тех холодных зимних дней, когда небо ярко-голубое, а солнце на нем еще более желанно после нескольких недель отсутствия. Я сижу в автобусе на пути к универмагу «Джон Левис» на Оксфорд-стрит, прижимаясь щекой к холодному стеклу, и прикрываю глаза от ослепительного солнечного блеска, чувствуя что-то очень похожее на удовлетворение, несмотря на предстоящую непростую беседу. Сейчас позднее утро, пассажиров позади меня нет, и водитель аккуратно вписывается в повороты, так, чтобы я не стукнулась головой о стекло. Побыть в одиночестве для меня такая же роскошь, как сеанс ароматерапии в «Мишлин Арсьер» для Привлекательной Мамочки номер 1.
Моя свекровь верит в «Джона Левиса», как некоторые люди верят в Бога. Она говорит, что нет ничего стоящего, чего нельзя было бы купить в этих бесстрастных стенах. Когда «Селфриджес» открылся заново, это только укрепило ее веру в непоколебимую стабильность «Джона Левиса». Несмотря на неявные высокомерные попытки модернизировать его мебельный отдел и представить новый ассортимент одежды, ее продолжительная любовь к этому универмагу была преданной и почти постоянной, за исключением кратковременной связи с «Фенвикс» вскоре после того, как мы с Томом познакомились.
Войдя в магазин, я прохожу через отдел галантереи. Есть нечто странно успокаивающее в этих бесконечных рядах разноцветной шерсти и ниток. На стойках — гобелены с безвкусными изображениями кошечек и собачек. Мысленно я воображаю себя сидящей вечером возле Тома на диване, вышивающей гобелен и попивающей «Хорликс»; все мысли о Роберте Басе объявлены вне закона — в пользу безальтернативной преданности семье.
Шитье и вязание были реабилитированы как сносное времяпровождение для светских матерей; я, возможно, с таким же успехом могу вернуть на место гобелен. Я могла бы раскаяться в своих грехах и совершить несколько коленопреклонений в местной церкви. Я сажусь на стул напротив швейной машины, закрываю глаза и начинаю глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох… И чувствую себя совершенно расслабленной.
— Люси, Люси, — слышу я рядом чей-то голос. Я открываю глаза. Моя свекровь легонько треплет меня за плечо. — Ты спишь?
— Просто медитирую, — отзываюсь я.
На ней надето то, что она называет своим лучшим пальто, — штука из шерсти цвета морской волны с золотыми пуговицами и широкими плечами, которая навевает воспоминания о восьмидесятых. На воротнике золотая брошь, длинная тонкая полоска с лентой на каждом конце. Она пахнет мылом и духами «Анаис-Анаис».
Мы поднимаемся на эскалаторе. Я стою на ступеньке позади нее. Она держится очень прямо, пятки вместе — носки врозь, как постовой гренадер. В ресторане самообслуживания мы обе выбираем салат из креветок с ломтиками авокадо на черном хлебе. Это естественная эволюция креветочного коктейля, думаю я про себя, когда мы направляемся к столику у окна, из которого открывается вид на «Мраморную арку»[49].
Мы взираем на сквер внизу и чрезвычайно энергично помешиваем свои капуччино. Появление того, что она называет «экзотическим кофе», было одним из немногих изменений, которое она приветствовала.
— Ты, вероятно, хотела бы понять, что все это значит, — смело начинает она. Она по-прежнему в пальто, лишь расстегнула верхнюю пуговицу, и поэтому так сильно напоминает мне Тома, что я едва сдерживаю в себе смех. Должно быть, существует ген «расстегнутой пуговицы».
— Думаю, догадываюсь, — перехватываю я инициативу и надеюсь этим застать ее врасплох. Она в легком удивлении поднимает на меня глаза. — Я замечала, что вы наблюдаете за мной.
— Понятно. Уже целую вечность я хотела сказать кое-что, — говорит она, с опаской глядя на меня. — Но все время откладывала, а теперь дела зашли так далеко, что если я не скажу, то это принесет еще больший вред.
— Быть замужем далеко не всегда просто, — решаю я взять быка за рога. Времени на рассусоливания нет, потому что менее чем через два часа мне надо забирать Фреда из садика. — Вы проходите через различные фазы, полной же совместимости не существует.
— Совершенно верно, — соглашается она. — Часто многие черты, которые привлекают нас в ком-то, оказываются такими, с которыми труднее всего потом сжиться. Совместимость — это то, к чему надо стремиться. — Она отхлебывает капуччино, но, лишившись присутствия духа, долгое время не может его проглотить. Когда же поднимает глаза, над ее верхней губой остается тонкая полоска пены.
— Очень точно, — одобрительно киваю я. — Не всегда получается быть терпимой.
— У тебя очень хорошая интуиция, Люси, — говорит Петра. — И ты честна. Брак — это, по сути, серия компромиссов, и женщины — лучшие хамелеоны, чем мужчины. Быть женщиной — это можно рассматривать как бремя, но на самом деле это создает свободу, а не ограничение, потому что позволяет любить много разных людей.