«Люси, место рядом со мной пустует», — гласило оно.
Я обернулась назад, и он приветливо помахал мне рукой.
Мне следовало бы отнестись более настороженно к этой инициативе, но в течение последних недель я была слишком встревожена отголосками решения Петры уехать в Марракеш. Несмотря на то, что поначалу Том отнесся к этому известию спокойно, он был убежден, что этот ее художник — проходимец, который собирается жить за счет денег, полученных от продажи ее дома. Я пыталась убедить Тома, что он должен дать ему шанс, прежде чем выносить приговор. Любопытно, что в то время как мои чувства к Роберту Басу ослабли, мое беспокойство из-за того, что Петра недооценила ситуацию, возросло.
Поэтому когда дело дошло до единственного интерактивного действия во время поездки в «Аквариум», мои мысли блуждали далеко от Роберта Басса.
— Кто хочет дотронуться до этого морского кота из семейства скатов? — громко спросила учительница Джо.
— Я! — восторженно вскричала я в ответ.
— Думаю, мы разрешим сначала сделать это детям, миссис Суини, — ответила учительница, бросив на меня настороженный взгляд. — А затем мы отведем их на завтрак, чтобы дать возможность родителям немного передохнуть.
Поэтому когда дети исчезли из виду, отправившись поедать свои завтраки, я встала на уступ, опоясывающий бассейн с морскими котами, и опустила в воду руку. Она оказалась неожиданно ледяной, а рукав тут же намок. Пальцы заломило от холода, но мне во что бы то ни стало захотелось вдруг дотронуться до одной из этих странных плоских рыб. Я медленно пошевелила пальцами, чтобы согреть их и попытаться привлечь рыбину, — я видела, как это делали другие. Рыбы подплывали совсем близко, но сразу же уплывали, как только я собиралась дотронуться до какой-то из них, выставляя напоказ свое лоснящееся белое брюхо и молча открывая и закрывая рты, формой напоминающие вешалки. Мой рукав промок до локтя, но меня это не волновало. В моей голове установление физического контакта со скатом — морским котом — стало вдруг неразрывно связано с моим настроением. Если мне удастся дотронуться до одного из них, загадала я, то все будет хорошо. Навсегда. Насос гонял воду по кругу внутри большого бассейна, так что пальцы мои непроизвольно колебались. Невозможно было держать их совершенно неподвижно. Я сосредоточилась еще на одном скате, который, казалось, плыл и мою сторону, и не выпускала его из виду, желая, чтобы он подплыл ко мне. Он был самым большим из всех, важная шишка, и края его плавников были потрепаны от возраста. Он двигался по направлению ко мне, и его длинный нос высокомерно высовывался из воды, как у дельфина, выполняющего трюк, потом скат перевернулся спиной вверх и остановился в воде прямо там, где я сидела. Он был холодный и гладкий, и я проводила пальцами по его спине, туда и обратно. Он двигал своими плавниками с явным удовольствием и старался оставаться на месте, сопротивляясьтечению. И вдруг, продолжая разглядывать рыбу, я увидела другую руку, приближающуюся под водой к моей. На мгновение я почувствовала раздражение. Я так долго ждала, чтобы пообщаться с этим морским стариком, а теперь кто-то пытается вклиниться в этот важный для меня момент!
Рука, однако, не делала никаких попыток потрогать рыбу. Хотя вода искажает предметы, рука эта была, безусловно, крупнее моей, и я отстраненно наблюдала, как она медленно двигалась туда, где моя ладонь гладила ската. Все так же отстраненно я почувствовала, как на краткий миг она схватила меня за тыльную сторону кисти, и голос произнес:
— Дело в том, Люси, что я себя, кажется, не контролирую.
Я подняла глаза. Ну, разумеется, я знала, что это был Роберт Басс. Он гладил кисть моей руки под водой, казалось, целую вечность, хотя, вероятно, прошло лишь несколько секунд, а я была слишком раздосадована, чтобы почувствовать знакомое возбуждение. Его лицо было так близко от моего, что я могла изучить на нем каждую рябинку. Лицо, склонившееся ко мне, было чрезвычайно привлекательным. Он пристально смотрел на меня, и на какой-то момент я подумала, что он собирается поцеловать меня. Но он просто убрал руку и пошел прочь. Я бессмысленно продолжала стоять там, пытаясь сообразить, что произошло. Потом я заметила Буквоедку. Она наблюдала за мной со скамьи из темного угла с другой стороны помещения. Ее рукава были закатаны, а руки неодобрительно скрещены. Она не могла видеть, что происходило под водой, но выразительность наших взглядов и физическая близость не оставляли сомнений даже издалека.
Перестав ощущать тревогу, я начинаю чувствовать себя виноватой. Я пытаюсь внушить себе, что в сущности ничего не случилось. Я не была инициатором этой сцены и никаким явным образом не отреагировала. И все же я должна признать, что сыграла определенную роль, приведшую к этому событию. Я подстраивала неожиданные столкновения после школы с Робертом Басом, предавалась неуместно вольным мечтам и незначительному флирту.
Теперь же я боюсь того, что, возможно, сама все ускорила. Я никогда не представляла, даже в самых разнузданных своих фантазиях, что на мои чувства могут ответить взаимностью или, что возникнет реальное искушение ответить на них. Но я и предположить не могла, что наши чувства с Робертом Басом не совпадут и что мой ловкий уход из флирта после того нелепого вечера у Буквоедки только разожжет его интерес. Короче говоря, я забыла, как хорошо мужчины реагируют на небольшое количество демонстративного равнодушия. Слишком поздно я обнаружила, что нет ничего невинного или забавного в неразделенном желании. Я хотела фантазии с Робертом Басом, а не реальности.
Я сердилась на него, потому что инцидент в «Аквариуме» случился как раз тогда, когда я вновь обрела некоторое хладнокровие, хотя оно, конечно, взорвалось в тот момент, как он до меня дотронулся. Главным образом я чувствовала досаду, ибо ставки вдруг выросли. Для фантазий об отелях Блумсбери появилась актуализирующаяся действительность, и это скорее тревожит, чем приятно смущает. Постель не убрана, пустые бутылки валяются на полу, и в комнате запах застоявшегося табачного дыма. Нездоровые краски.
— Вот так любовные истории и случаются, — уверенно говорит мне Кэти, когда я звоню ей, чтобы спросить совета, все еще прячась под покрывалом от Лоры Эшли вместе с мобильным телефоном — на тот случай, если кто-то подслушивает под дверью. — Если ты почувствовала какое-то желание ответить взаимностью, лучше держись подальше. Даже если он просто играете игру, это рискованная затея, чреватая последствиями.
— Постараюсь избегать его!
И я рассказываю ей свой недавний ночной кошмар, в котором главную роль играл мой живот.
— Прирученный Неотразимец лежал голым на кровати, а мне требовались неимоверные усилия, чтобы вылезти из джинсов, — говорю я. — Потом, когда он увидел мой живот, он начал кричать. Наверное, ему показалось, что он оторвался от моего тела.
— Хорошо, просто держи эту картинку в голове, даже если ты почувствуешь искушение, — советует она. — В конце концов, ты можешь отказаться от диеты в новом году, чтобы спасти свой брак.
— Но что, если Том испытывает то же самое, глядя на мой живот?
— У него было время, чтобы привыкнуть, — утешает она меня.
Я слышу за дверью шаги. Моя мать показывает Петре ее комнату. Я использую эту возможность, чтобы вылезти из кровати, и выскальзываю в коридор, чтобы пойти посмотреть на детей. Я по-прежнему слышу, как они прыгают с кровати на пол. Я не возражаю, потому что это, по крайней мере, их согревает. Я искупала их и надела на них пижамы и халаты, прежде чем мы покинули Лондон, поскольку знала, что здесь горячей воды на всех не хватит. Дележ воды для ванны был неизменным фоном домашних событий моего детства.
Я открываю дверь в спальню брата. Стены розовато-лиловые, выкрашенные Марком во время последнего семестра его якобы уровня «А», после того как он где-то вычитал, что красный цвет возбуждает страсть, и решил — это создаст хорошую окружающую обстановку для того, чтобы поупражняться в технике соблазнения девушек из школы, в большинстве случаев моих подруг. В углу раковина цвета авокадо, со шкафчиком внизу, его дверцы из планок тоже окрашены в розово-лиловый цвет.
Я подхожу к шкафчику и открываю его. Одеколон «Олд спайс» упал на бок и пролился. Полупустые флаконы с шампунем; зубная щетка с растрепанными щетинками; наполовину использованная баночка бриллиантина для волос «Брилкрим»; парочка старых номеров «Плейбоя» конца 70-х, которые я вынула и положила на гардероб; и — вот странно! — старые номера моего журнала «Джеки», которые брат, вероятно, похитил, пытаясь понять особенности женской души.
Постер с изображением Бо Дерек выцвел, и место, где когда-то так гордо выступали ее соски, стерто. Все равно Сэм поражен.
— Груди, — говорит он, указывая на стену.
Потом он указывает на другой постер на обратной стороне двери. Они повесили свои рождественские чулки как раз под изображением женщины, сфотографированной сзади и одетой в очень короткое теннисное платье. Она мимоходом задрала подол своей юбки, чтобы показать, что на ней нет трусов, ее голова повернута, и она смотрит через плечо прямо в объектив.
Глядя на чулочки, висящие как раз под левой ягодицей теннисистки, я не могу удержаться от улыбки, поскольку живо вспоминаю спор между Марком и моей матерью по поводу этого постера. Кажется, это было летом 1984-го, в разгар забастовки горняков. Мы сидели в гостиной и смотрели новости, когда на экране полыхали необычные съемки генерального сражения между полицией и горняками где-то на юге Йоркшира.
— Зачем ты повесил все эти постеры с полуголыми женщинами у себя на стенах? — спросила моя мать, когда полиция перешла в наступление на горняков, прикрываясь пластиковыми щитами.
— А что бы ты хотела увидеть у меня на стенах, мама? — в свою очередь, спросил Марк, он всегда гораздо лучше меня умел отстаивать свои интересы в спорах. Я же была склонна слишком быстро менять точку зрения.
— Как насчет Никарагуа, антиапартеидного движения, чего-нибудь более проблемно направленного? — осведомилась мама.