– Ты чего злишься?
– Ну да, с чего бы мне злиться? Подумаешь, проводишь теперь все свое время с Августой, – мне и дела нет! С кем хочешь, с тем и разговаривай.
Я не верила своим ушам: в голосе Розалин слышалась ревность.
– Я провожу с ней не все свое время.
– Почти все, – не согласилась она.
– Ну а чего ты ждала? Я же работаю с ней в медовом доме. Я должна проводить с ней время.
– А сейчас, вечером? Сидя на лужайке, вы тоже медом занимались?
– Мы просто разговаривали.
– Ага, знаю я, – буркнула она и отвернулась к стене, застыв безмолвной горой.
– Розалин, не веди себя так. Августа может что-то знать о моей матери.
Она приподнялась на локте и посмотрела на меня.
– Лили, твоей мамы больше нет, – тихо сказала она. – И она не вернется.
Я резко села.
– Откуда тебе знать, что она не живет прямо сейчас в этом самом городке? Ти-Рэй мог и соврать о ее смерти – так же как соврал о том, что она меня бросила!
– Ох, Лили! Девочка… Тебе надо все это прекратить.
– Я чувствую ее здесь, – упрямо сказала я. – Она здесь была, я точно знаю.
– Может быть, и была. Это мне знать неоткуда. Я знаю только, что есть вещи, которые лучше оставить в покое.
– Что ты имеешь в виду? Что мне не следует пытаться узнать все, что можно, о моей собственной матери?
– А что, если… – она осеклась и потерла загривок. – Что, если ты узнаешь что-то такое, чего не хочешь знать?
В этой фразе я услышала другое: Мать тебя бросила, Лили. И хватит об этом. Мне хотелось наорать на Розалин, сказать, что она тупица, но слова застряли у меня в глотке. И вместо слов я начала икать.
– Ты думаешь, Ти-Рэй говорил правду насчет того, что она меня бросила?
– Понятия не имею, – ответила Розалин. – Я просто не хочу, чтобы тебе больно было, вот и все.
Я снова легла. В тишине моя икота рикошетила от стен.
– Задержи дыхание, погладь себя по голове и помассируй животик, – посоветовала Розалин.
Я проигнорировала ее слова. Некоторое время спустя ее дыхание замедлилось и стало более глубоким.
Я надела шорты и сандалии и прокралась к столу, за которым Августа заполняла накладные на мед. Вырвала из настольного блокнота листок бумаги и написала на нем имя матери. Дебора Оуэнс.
Выглянув наружу, я поняла, что идти придется в темноте. Я прокралась по траве к кромке леса, к стене Мэй. Все это время меня не отпускала икота. Кладя руки на стену, единственное, чего я хотела, – это чтобы мне не было так больно.
Я хотела хотя бы на время отпустить свои чувства, поднять мост надо рвом. Всунула бумажку с ее именем в щель, которая показалась мне подходящей, отдавая ее стене плача. И в какой-то момент, пока я это делала, моя икота исчезла.
Я села на землю, прислонившись спиной к камням, запрокинув голову, чтобы видеть звезды и порой мелькавшие среди них спутники-шпионы. Может быть, в эту самую минуту один из них меня фотографировал. Они могли выследить меня даже в темноте. Безопасности нет нигде. Придется об этом помнить.
Я начала думать о том, что, наверное, стоит узнать о матери все возможное прежде, чем за нами приедут полицейские или Ти-Рэй. Но с чего начать? Не могла же я просто вытащить образок черной Марии, показать его Августе и рассчитывать при этом, что правда не разрушит все. Что она не решит позвонить Ти-Рэю, чтобы он приехал и забрал меня. А если бы Августа узнала, что Розалин – настоящая беглянка, разве не должна была бы она позвонить в полицию?
Ночь казалась чернильной кляксой, в которой я должна была разобрать некий образ. Я сидела и разглядывала темноту, пытаясь увидеть в ней хоть какой-то лучик света.
Глава шестая
Матка должна вырабатывать вещество, которое привлекает рабочих пчел и которое можно получить от нее только при непосредственном контакте. Это вещество, по всей видимости, стимулирует нормальное трудовое поведение в улье. Этот химический носитель информации называют «маточной субстанцией». Эксперименты показали, что пчелы получают его напрямую из тела матки.
Следующим утром я проснулась в пчелином доме от грохота во дворе. Заставив себя встать с топчана и выйдя наружу, я обнаружила там самого высокого негра, какого только видела за всю жизнь; он чинил грузовик, склонившись над мотором. Вокруг его ног были разбросаны инструменты. Джун подавала ему гаечные ключи и всякое-разное, наклонив голову к плечу и улыбаясь.
На кухне Мэй с Розалин замешивали тесто для блинчиков. Я блинчики не очень любила, но возражать не стала. Слава богу, что не каша из крупы. Простояв на крупе полжизни, есть ее не захочешь.
Мусорный бачок был полон банановых шкурок, на нем стояла электрическая кофеварка, выбулькивая через крохотный стеклянный носик порции кофе. Бульк, бульк. Мне нравился этот звук, нравился запах.
– Кто это там? – спросила я.
– Это Нил, – ответила Мэй. – Он неровно дышит к Джун.
– А мне кажется, Джун тоже к нему неровно дышит.
– Ага, но ни за что не скажет, – кивнула Мэй. – Она уже не один год водит беднягу на поводке. И замуж за него не хочет, и отпустить не отпускает.
Мэй налила на сковороду порцию теста в форме большой буквы Л.
– Это тебе, – пояснила она. – Л. для Лили.
Розалин накрывала на стол и грела мед в миске с горячей водой. Я разлила апельсиновый сок по креманкам.
– А чего это Джун не хочет за него выходить? – спросила я.
– Она когда-то собиралась замуж за другого, – сказала Мэй. – Но он не явился на свадьбу.
Я бросила взгляд на Розалин, опасаясь, что эта история о несчастной любви может оказаться достаточно грустной, чтобы у Мэй случился один из ее «эпизодов», но она не отрывала глаз от моего блинчика. До меня впервые дошло, как это странно, что ни одна из них не замужем. Что три незамужние сестры вот так вот живут вместе.
Я услышала, как фыркнула Розалин, – и поняла, что она думает о собственном негодящем муже, жалея, что он явился на их церемонию.
– Джун отреклась от мужчин и сказала, что никогда не выйдет замуж, а потом познакомилась с Нилом, когда его назначили новым директором школы. Не знаю, что там у него случилось, но сюда он приехал без жены. Нил перепробовал все способы, пытаясь уговорить Джун выйти за него, но она не хочет. Мы с Августой тоже не можем ее переубедить.
Из груди Мэй вырвался хриплый вздох, а потом и «О, Сюзанна!». Ну вот, началось…
– Господи, только не это, – пробормотала Розалин.
– Извините, – сказала Мэй. – Я просто ничего не могу поделать.
– Почему бы тебе не пойти к стене? – предложила я, забирая у нее из руки лопатку. – Все будет хорошо.
– Да, – сказала ей Розалин. – Делай там, что тебе нужно.
И мы смотрели сквозь москитную дверь, как она бежит мимо Джун и Нила.
Через пару минут вошла Джун, за ней Нил. Я забеспокоилась, как бы он не задел головой притолоку.
– Ну, из-за чего она теперь сорвалась? – спросила Джун. Проследила глазами за тараканом, метнувшимся под холодильник. – Вы же не раздавили при ней таракана, нет?
– Нет, – ответила я. – Мы его даже не видели.
Она открыла шкафчик под раковиной и нашарила в дальнем углу бутылку аэрозоля от насекомых. Я задумалась, стоит ли рассказать ей об изобретательном методе избавления от тараканов, придуманном моей матерью – о крошках печенья и маршмеллоу, – но потом решила: это же Джун, и думать забудь.
– В таком случае что ее расстроило? – допытывалась она.
Мне совсем не хотелось говорить об этом при Ниле, но Розалин, конечно, не стала держать язык за зубами.
– Ее печалит, что ты не выходишь замуж за Нила.
Вплоть до этого момента мне и в голову не приходило, что цветные люди способны краснеть. С другой стороны, может быть, это гнев придал лицу и ушам Джун такой насыщенный сливовый цвет.
Нил рассмеялся:
– Вот видишь! Выходи за меня замуж и перестань расстраивать сестру.
– Ой, шел бы ты отсюда, – отмахнулась она и пихнула его.
– Ты обещала мне блинчики, и я без них не уйду, – шутливо возразил он.
На нем были голубые джинсы и майка в пятнах от машинного масла, на носу – очки в роговой оправе. Этакий трудолюбивый механик.
Он улыбнулся мне, потом Розалин.
– Так ты меня представишь или оставишь безымянным?
Я заметила, что, если внимательно смотреть человеку в глаза первые пять секунд, когда он переводит на тебя взгляд, его истинные чувства мелькнут перед тобой на миг, а потом снова исчезнут. Взгляд Джун, когда она смотрела на меня, становился тусклым и тяжелым.
– Это Лили и Розалин, – сказала она. – Они у нас временно гостят.
– Откуда вы? – спросил он.
Во всей Южной Каролине этот вопрос задают чаще всех прочих. Мы хотим знать, «наш» ты или «не наш», не знает ли твоя кузина моего кузена, не училась ли твоя младшая сестра в одной школе с моим старшим братом, не ходишь ли ты в ту же баптистскую церковь, что и мой бывший начальник. Мы ищем точки сопряжения наших историй. Однако негры редко спрашивали, откуда родом белые, потому что толку от таких сведений было мало: вряд ли между историями тех и других нашлось бы много общего.
– Из округа Спартанберг, – сказала я, причем мне пришлось сделать паузу и вспомнить, что я говорила раньше.
– А вы? – спросил он Розалин.
Она уставилась на медные формочки для желе, висевшие по обе стороны окна над раковиной.
– Оттуда же, откуда и Лили.
– А что это горит? – спросила вдруг Джун.
От сковороды валил дым. Блинчик в форме буквы Л превратился в горелую корку. Джун выхватила лопатку из моих пальцев, соскребла пригарки и сбросила в мусорный бачок.
– И как долго вы планируете здесь пробыть? – продолжал расспросы Нил.
Джун смотрела на меня в упор. Выжидательно. Губы тесно сжаты, как и зубы.
– Еще какое-то время, – ответила я, глядя на мусорный бачок.