Я тоже хотела дотронуться до ее исчезающего сердца – мне никогда еще ничего так сильно не хотелось. Когда я поднялась со стула, в голове у меня немного мутилось. Я подошла к черной Марии с поднятой рукой. Но как раз, когда я почти коснулась ее, Джун играть перестала. Она остановилась прямо на середине мелодии, и я так и осталась стоять в тишине с протянутой рукой.
Отдернув ладонь, я огляделась – и словно увидела все вокруг сквозь толстое стекло окна в поезде. Размытые очертания. Движущаяся волна цветов. Я не одна из вас, подумалось мне.
Мое тело словно утратило чувствительность. Как было бы славно все уменьшаться и уменьшаться, подумалось мне, пока я не превращусь в каплю ничто.
Я слышала, как бранилась Августа: «Джун, да что на тебя нашло?» – но ее голос словно доносился из далекой дали.
Я взывала к Мадонне в Цепях, но, может быть, на самом деле не произносила ее имени вслух, только слышала собственный зов внутри. Это было последнее, что мне запомнилось. Ее имя, эхом несущееся сквозь пустоту космоса.
Когда я очнулась, оказалось, что я лежу на кровати Августы, в ее комнате по другую сторону холла, на лбу у меня холодная как лед тряпка, а Августа и Розалин смотрят на меня сверху. Розалин задрала подол платья и обмахивала меня им, демонстрируя ляжки.
– С каких это пор ты стала в обмороки падать? – проворчала она и села на краешек кровати, отчего я подкатилась ей под бок.
Она сгребла меня в объятия. Почему-то это наполнило мою грудь нестерпимой печалью, и я вывернулась, буркнув, что мне надо выпить воды.
– Может быть, это из-за жары, – предположила Августа. – Мне следовало включить вентиляторы. Там было, должно быть, градусов сорок с лишним.
– Со мной все в порядке, – сказала я им, но, по правде говоря, и сама была озадачена.
Я чувствовала, что наткнулась на изумительную тайну: оказывается, можно закрыть глаза и уйти из жизни, не умирая на самом деле. Достаточно просто потерять сознание. Вот только я не знала, как сделать это нарочно, как выдернуть пробку, чтобы смыться в сток тогда, когда это нужно.
Мой обморок расстроил «дочерей Марии» и вновь погнал Мэй к стене плача. Джун поднялась наверх, в свою комнату, и заперлась там, а «дочери» сбились в кучку в кухне.
Мы списали все на жару. Жара, говорили мы. Каких только странностей не творит жара с человеком.
Вы бы видели, как Августа с Розалин суетились надо мной весь остаток вечера! Хочешь рутбира, Лили? Может, тебе пуховую подушку подложить? Вот, скушай ложечку меда.
Мы сидели в гостиной, и я ела ужин с подноса, что само по себе было привилегией. Джун так и засела у себя в комнате, не отзываясь на оклики Августы из-за двери, а Мэй, которую не подпустили к телевизору, потому что она и так провела сегодня у стены слишком много времени, была в кухне, вырезала кулинарные рецепты из журнала «Макколл».
Мистер Кронкайт в телевизоре говорил, что планируется запуск ракетного космического корабля на Луну.
– Двадцать восьмого июля Соединенные Штаты Америки запустят корабль «Рейнджер-семь» с мыса Кеннеди, штат Флорида, – говорил он.
Кораблю предстояло пролететь 253 665 миль[22], прежде чем он совершит жесткую посадку на Луне. Весь смысл предприятия состоял в том, чтобы сфотографировать лунную поверхность и доставить снимки обратно.
– Ну и ну, Господи Божечки! – ахнула Розалин. – Ракета – да на Луну!
Августа покачала головой:
– В следующий раз они по ней пешком ходить будут.
Все мы думали, что президент Кеннеди с катушек съехал, когда объявил, что мы высадим человека на Луну. Городская газета Сильвана обозвала его заявление «лунатическими бреднями». Я принесла эту статью в класс для новостной доски объявлений. Все мы говорили: человек на Луне. Ага, щас!
Но нельзя недооценивать силу состязания по перерезанию глоток. Мы хотели оставить с носом русских – именно это заставляло вращаться мир вокруг нас. И теперь было похоже, что мы это сделаем.
Августа выключила телевизор.
– Мне надо на воздух.
Дышать пошли мы все. Розалин с Августой поддерживали меня под локотки – на случай, если я опять хлопнусь в обморок.
Был час безвременья, когда день еще не ушел, а ночь еще не пришла, который я никогда особо не любила из-за той печали, что зависает в промежутке между уходом и приходом. Августа глядела в небо, где поднималась луна, большая и призрачно-серебристая.
– Хорошенько посмотри на нее, Лили, – сказала она, – ты видишь конец чего-то важного.
– Правда?
– Да, именно. Пока люди были только на этой земле, луна оставалась для нас таинством. Вдумайся в это. Она достаточно сильна, чтобы притягивать океаны, а умирая, она всегда возрождается. Мама говорила, что Мадонна живет на луне и что мне следует танцевать, когда лик ее ярок, и впадать в спячку, когда он темен.
Августа долго смотрела в небо, а потом, повернувшись к дому, сказала:
– Теперь уже никогда она не будет прежней, после того как они прилетят туда и пройдутся по ней ногами. Она будет всего лишь очередным большим научным проектом.
Я подумала о сне, который видела той ночью, когда мы с Розалин ночевали у пруда, – как луна развалилась на куски.
Августа скрылась в розовом доме, а Розалин пошла на свой топчан в медовом домике, но я осталась смотреть в небо, представляя, как в него вонзается «Рейнджер-7».
Я знала, что однажды приду в «залу», когда там никого не будет, и коснусь сердца Мадонны. А потом покажу Августе фотографию своей матери – и посмотрим, сорвется ли после этого луна с неба.
Глава седьмая
Как вообще случилось, что пчел приравняли к сексу? Они не живут бурной половой жизнью. Улей – это скорее монастырь, чем бордель.
Я подскакивала всякий раз, заслышав сирену. Была ли это машина неотложной помощи вдалеке или полицейская погоня по телевизору – не важно. В глубине души я была постоянно готова к тому, что Ти-Рэй или мистер Ботинок-Гастон приедут и покончат с моей очарованной жизнью. Мы прожили в доме Августы полных восемь дней. Я не знала, долго ли еще удастся черной Марии удерживать завесу.
Утром в понедельник, 13 июля, я возвращалась после завтрака в медовый дом и увидела незнакомый черный «Форд», припаркованный на подъездной дорожке. На миг я задержала дыхание, а потом сообразила, что сегодня должен был вернуться на работу Зак.
Теперь будем не я и Августа, а я, Августа и Зак. Это вторжение меня разозлило – гордиться нечем, зато честно.
Он оказался не таким, как я ожидала. Я обнаружила его внутри дома с воронкой для меда в руках; он напевал: «На Черничном холме страсть моя явилась мне». Я, незримая, следила за ним с порога, не издавая ни звука, но когда он перешел к «Вива Лас-Вегас!», вихляя бедрами на манер Элвиса, я не выдержала и расхохоталась.
Развернувшись на месте, он сшиб поднос с рамками, которые разлетелись по всему полу.
– Вот, я тут просто пою, – пояснил он мне, словно я сама не слышала. – А ты кто, кстати?
– Лили, – ответила я. – Временно живу с Августой и остальными.
– А я – Закари Тейлор, – представился он.
– Закари Тейлор же был президентом, – нахмурилась я.
– Ага, я слыхал. – Он пошарил под рубашкой, вытащил оттуда медальон на цепочке и поднес к самому моему носу. – Вот, гляди-ка, видишь? Закари Линкольн Тейлор.
Потом он улыбнулся, и я увидела на одной его щеке ямочку. Такие ямочки всегда сражали меня наповал.
Он сходил за полотенцем и протер пол.
– Августа говорила мне, что ты здесь и помогаешь нам, но не говорила ничего о том, что ты… белая.
– Ага, белая, точно, – закивала я. – Белее не бывает.
В Закари Линкольне Тейлоре белого не было ничего. Даже белки его глаз были не совсем белыми. У него были широкие плечи, тонкая талия и коротко стриженные волосы, как у большинства парней-негров, но я не могла отвести взгляда от его лица. Если он был шокирован тем, что я белая, то я была поражена его красотой.
В моей школе все потешались над губами и носами цветных. Я и сама посмеивалась над такими шутками, надеясь сойти за «свою». Теперь же мне хотелось написать в свою школу письмо о том, как мы все ошибались, и чтобы его прочли на общем собрании. Это вы Закари Тейлора не видели, написала бы я им.
Интересно, как это Августа забыла сказать ему, что я белая? Мне-то она много чего о нем рассказала. Я знала, что Августа – его крестная. Что его отец бросил семью, когда Зак был маленьким, что мама работала в столовой в той же школе, где преподавала Джун. Ему предстояло начать учебу в предвыпускном классе школы для чернокожих, где он был круглым отличником и полузащитником футбольной команды. Августа говорила, что он бегал быстрее ветра, и, может быть, это послужило бы для него входным билетом в какой-нибудь колледж на Севере. Его положение казалось мне намного лучшим, чем мое, поскольку я-то, вероятно, все же поступала бы в парикмахерский колледж.
Я сказала:
– Августа уехала на ферму Саттерфилда проверять ульи. Сказала, что я должна помочь тебе здесь. Что ты хочешь, чтобы я делала?
– Наверное, вынь рамки вон из тех ящиков и помоги мне зарядить станок для распечатки сот.
– Так кто тебе нравится больше, Фэтс Домино или Элвис? – спросила я, вставляя первую рамку.
– Майлз Дэвис, – ответил он.
– Я не знаю, кто это.
– Разумеется, не знаешь. Но он лучший трубач в мире. Я бы отдал что угодно, чтобы играть как он.
– Что, и от футбола бы отказался?
– А откуда ты знаешь, что я в футбол играю?
– Я много чего знаю, – сказала я и улыбнулась ему.
– Ага, вижу, – он старался не улыбнуться в ответ.
Я подумала: мы подружимся.
Он перекинул выключатель, и центрифуга начала вращаться, набирая скорость.
– Так как получилось, что ты здесь гостишь?