Зак заглушил мотор и стал смотреть на них сквозь ветровое стекло. Из магазина запчастей вышла собака, бигль с выбеленной старостью мордой, и стала принюхиваться к чему-то на тротуаре. Зак побарабанил пальцами по рулю и вздохнул. И тут до меня дошло: была пятница, и они поджидали здесь Джека Пэланса с цветной женщиной.
Мы с минуту сидели, не разговаривая. Все звуки в грузовике словно усилились. Писк пружины под сиденьем. Постукивание Заковых пальцев. Мои резкие вдохи и выдохи.
Вдруг один из мужчин завопил, отчего я подскочила и стукнулась коленом о бардачок. Он смотрел куда-то через улицу, за наши спины, и кричал:
– Эй, вы, чего уставились?
Мы с Заком обернулись и посмотрели в заднее окошко. На тротуаре стояли трое цветных подростков, пили колу из бутылок и в упор разглядывали мужчин.
– Давай приедем сюда в другой раз, – сказала я.
– Все будет нормально, – ответил Зак. – Подожди меня здесь.
Нет, ничего нормально не будет, подумала я.
Когда Зак вышел из «медовоза», я услышала, как подростки окликнули его по имени. Они пересекли улицу и подошли к «медовозу». Поглядывая на меня сквозь стекло, пару раз дружески пихнули Зака локтями. Один из них помахал рукой перед лицом, словно откусил кусок мексиканского жгучего перца.
– Кто это у тебя там? – спросил он.
Я смотрела на них, пытаясь улыбаться, но все мои мысли были поглощены не ими, а мужчинами, которые открыто за нами наблюдали.
Подростки тоже это видели, и один из них – которого, как потом выяснилось, звали Джексоном – очень громко сказал:
– Это ж какими тупицами надо быть, чтобы поверить, что Джек Пэланс приедет в Тибурон!
Все рассмеялись. Даже Зак.
Мужчина с черенком от лопаты подошел прямо к бамперу грузовика, уставился на подростков с полуулыбкой-полуоскалом, какую я тысячу раз видела на лице Ти-Рэя – это было то самое выражение, что рождается силой без любви, – и крикнул:
– Что ты там сказал, мальчик?
Все звуки на улице мгновенно стихли. Бигль прижал уши и шмыгнул под припаркованную машину. Я увидела, как Джексон закусил губу и по его скулам перекатились желваки. Я увидела, как он поднял над головой бутылку из-под колы. И бросил ее.
Когда она вылетела из его руки, я закрыла глаза. Когда я снова их открыла, осколки стекла разлетелись по тротуару. Мужчина уронил черенок и схватился рукой за нос. Между его пальцами показались струйки крови.
Он повернулся к остальным мужчинам.
– Этот черномазый раскроил мне нос! – проговорил он, и в его голосе было больше удивления, чем любого иного чувства. На миг растерявшись, он огляделся, а потом направился в ближайший магазин, капая кровью себе под ноги.
Зак и остальные ребята сгрудились у дверцы грузовика тесной кучкой, словно прилипнув к тротуару, а мужчины подошли и заключили их в полукольцо, прижав к грузовику.
– Кто из вас бросил бутылку? – спросил один из них.
Ни один из парней не раскрыл рта.
– Горстка трусов, – выплюнул другой мужчина.
Он подобрал с тротуара черенок и, стоило кому-нибудь из парней пошевелиться, делал выпады в воздух.
– Просто скажите, кто из вас это сделал, и остальные могут идти, – сказал он.
Молчание.
Из магазинов высыпали на улицу люди, смотрели, собирались группками. Я неотрывно смотрела в затылок Заку. Казалось, в моем сердце был уступ, и я стояла на нем, наклонившись вперед, насколько было возможно, дожидаясь, что сделает Зак. Я знала, что доносчики считаются самыми низкими подлецами, но мне хотелось, чтобы Зак указал на Джексона пальцем и сказал: Вот он. Он это сделал. Тогда он смог бы сесть обратно в «медовоз», и мы бы уехали.
Давай же, Зак!
Он повернул голову и искоса посмотрел на меня, потом слегка пожал плечами, и я поняла, что все решено и обжалованию не подлежит. Он не откроет рта. Он пытался сказать мне: Извини, но это мои друзья.
Он предпочел стоять там и быть одним из них.
Я наблюдала, как полицейский усаживает Зака и остальных троих парней в машину. Отъезжая, он включил сирену и красную мигалку, в чем вроде бы не было никакой необходимости, но, полагаю, он не хотел разочаровывать толпу, собравшуюся на тротуаре.
Я продолжала сидеть в грузовике, точно примерзшая, и весь мир вокруг меня застыл. Толпа рассосалась, и все машины разъехались одна за другой. Владельцы закрывали магазины. Я продолжала тупо смотреть сквозь ветровое стекло, словно на испытательную таблицу для настройки телевизора, которая появлялась на экранах в полночь.
Когда шок немного отпустил меня, я попыталась сообразить, что мне делать, как добраться до дома. Если бы Зак не забрал ключи, я могла бы попытаться повести грузовик сама, хоть и не отличала газа от тормоза. Все магазины уже закрылись, и негде было попроситься позвонить по телефону, а углядев на другой стороне улицы таксофон, я вспомнила, что у меня нет при себе ни одной монетки. Тогда я выбралась из кабины и пошла пешком.
Через полчаса, добравшись до розового дома, в удлинившихся тенях от кустов гортензии я увидела Августу, Джун, Розалин, Нила и Клейтона Форреста. Ропот их голосов всплывал вверх в меркнущем свете. Я услышала имя Зака. Услышала, как мистер Форрест произнес слово «тюрьма». Я догадалась, что Зак позвонил ему, использовав свое право на один звонок, и он приехал сюда, чтобы сообщить новости.
Нил стоял рядом с Джун, и я как-то сразу поняла, что все эти «не смей возвращаться» и «ты эгоистичная стерва», которыми они швырялись друг в друга, были не всерьез. Я, никем не замеченная, побрела в их сторону. Кто-то из соседей жег скошенную траву. Все небо пропахло подкисшей зеленью, над головой плясали унесенные ветром частички пепла.
Подойдя к ним сзади, я позвала:
– Августа…
Она обернулась и порывисто привлекла меня к себе:
– Слава богу! Вот и ты! Я уж собиралась ехать искать тебя.
Я рассказала им о случившемся, пока мы шли к дому. Августа не убирала руку с моей талии, словно боялась, что я вот-вот грохнусь в обморок, но на самом деле никогда еще я не ощущала все более полно, чем в тот момент. Все было четким: синева теней, их очертания на доме, напоминавшие недобрых животных – крокодила, медведя гризли, запах алка-зельцера, витавший вокруг головы Клейтона Форреста, седина в его волосах, тяжесть беспокойства, повисшая путами вокруг наших щиколоток. Из-за нее мы едва двигались.
Мы расселись на деревянных стульях вокруг кухонного стола, все, кроме Розалин, которая разлила по стаканам чай и выставила на стол блюдо сэндвичей с сыром пименто, как будто кто-то стал бы их есть. Волосы Розалин были заплетены в идеально ровные косички-валики – наверное, Мэй причесала ее после ужина.
– Кстати, что там насчет залога? – спросила Августа.
Клейтон откашлялся:
– Судья Монро уехал из города в отпуск, так что никого не удастся вызволить до следующей среды. Похоже, так.
Нил встал и подошел к окну. Его затылок был выстрижен идеальным квадратом. Я постаралась сосредоточиться на этом квадрате, чтобы не сорваться в истерику. До следующей среды было еще пять дней. Целых пять дней.
– Ну, так что, с ним все в порядке? – спросила Джун. – Его не побили, нет?
– Меня пустили к нему всего на минуту, – ответил Клейтон. – Но у него, похоже, все хорошо.
Снаружи на дом наплывало ночное небо. Я остро осознавала его, осознавала слова Клейтона – с ним, похоже, все хорошо, – словно все мы понимали, что ничего подобного, но готовы были делать вид, что так и есть.
Августа прикрыла глаза, пальцами разглаживая кожу на лбу. Я видела, что ее глаза покрыла тоненькая пленочка – предвестник слез. Глядя на ее глаза, я видела внутри них огонь. Это был огонь домашнего очага, на который можно положиться, к которому можно подсесть и согреться, когда тебе холодно, или приготовить на нем пищу, которая заполнит пустоту внутри. Мне казалось, все мы плывем по течению в этом мире и все, что у нас есть – этот влажный огонь в глазах Августы. Но его было достаточно.
Розалин взглянула на меня, и я прочла ее мысли. Вот только не надо никаких гениальных идей насчет Зака, хоть ты и вытащила меня из тюрьмы. Теперь я понимала, как люди становятся профессиональными преступниками. Первое преступление дается труднее всего. А после него ты думаешь: Ну, будет еще одно, ну и что? Еще пара лет в тюряге. Большое дело!
– Что вы предпримете? – спросила Розалин, встав возле Клейтона, глядя на него сверху вниз. Ее груди покоились на животе, кулаки она уперла в бока. Вид у нее был такой, словно она хотела, чтобы мы все набрали полные рты табаку, поехали в Тибурон и заплевали там всем ботинки.
Было ясно, что в Розалин тоже горит пламя. Не пламя домашнего очага, как у Августы, а то, что при необходимости сожжет дом дотла, чтобы вычистить из него весь сор и хаос. Розалин напомнила мне статую Мадонны в «зале», и я подумала: Если Августа – это красное сердце на груди Марии, то Розалин – ее кулак.
– Я приложу все усилия, чтобы его освободить, – сказал Клейтон. – Но, боюсь, ему придется еще на какое-то время остаться там.
Я сунула руку в карман и нащупала образок черной Марии, вспоминая все, что планировала рассказать Августе о своей матери. Но как я могла сделать это теперь, когда с Заком случилось такое ужасное несчастье? Всему, что я хотела сказать, придется подождать, а мне – вернуться в то же подвешенное взволнованное состояние, в котором я была прежде.
– Я не вижу причин говорить об этом Мэй, – сказала Джун. – Это ее доконает. Вы же знаете, как она обожает этого мальчишку.
Все мы как один повернулись к Августе.
– Ты права, – вздохнула она. – Для Мэй это было бы чересчур.
– А где она? – спросила я.
– В постели, спит, – сказала Розалин. – Уработалась.
Я вспомнила, как видела Мэй днем, у стены, куда она притащила тележку камней. Достраивала стену. Как чувствовала, что потребуется прибавление.
В тибуронско