Августа попыталась закрыть Мэй глаза пальцами, но они не слушались, все равно оставались полуоткрытыми.
– Прямо как Эйприл, – пробормотала Джун.
– Подержи фонарик, направь на Мэй, чтобы я ее видела, – сказала ей Августа.
Слова ее текли спокойно и ровно. Я едва слышала их, так колотилось мое сердце.
При слабом лучике света Августа выбирала крохотные зеленые листики, застрявшие в косичках Мэй, и каждый из них клала в карман.
Августа с Джун соскребли весь речной сор с одежды и кожи Мэй, а Розалин, бедная Розалин, которая, вдруг дошло до меня, потеряла свою новую лучшую подругу, все стояла, не издавая ни звука, но подбородок у нее дрожал так сильно, что мне хотелось протянуть руку и придержать его.
Потом изо рта Мэй вырвался звук, которого я никогда не забуду, – длинный, булькающий вздох, и все мы переглянулись, растерянные, на миг ощутив всплеск надежды, словно вот-вот свершится чудо из чудес. Но это оказался всего лишь проглоченный воздух, который внезапно высвободился из тела. Он пронесся по моему лицу, обдав запахом реки, запахом куска старого плесневелого дерева.
Я посмотрела на лицо Мэй и ощутила приступ тошноты. Спотыкаясь, выбралась к деревьям, согнулась, и меня вырвало.
После этого, отирая рот краем юбки, я услышала крик, разорвавший тьму, вопль такой пронзительный, что из моего сердца словно дно вышибло. Оглянувшись, я увидела Августу в рамке света от фонарика Джун; этот вопль рвался из ее горла. Когда он замер, она упала головой прямо на промокшую грудь Мэй.
Я ухватилась за ветку молоденького кедра и крепко сжала ее, словно все, что было у меня в жизни, готово было выскользнуть из моих ладоней.
– Значит, ты сирота? – переспросил полицейский. Это был тот самый высокий, коротко стриженный Эдди Хейзелвурст, который сопровождал нас с Августой на свидание с Заком в тюрьме.
Мы с Розалин сидели в креслах-качалках в «зале», а он стоял перед нами, держа в руках блокнот, готовый записывать каждое слово. Другой полицейский был снаружи, обыскивал стену плача. Что он надеялся там найти, я и представить себе не могла.
Мое кресло качалось так быстро, что я рисковала из него вывалиться. Однако Розалин оставалась недвижима – ее лицо словно наглухо захлопнулось.
Когда мы, найдя Мэй, вернулись в дом, Августа встретила обоих полицейских и отослала нас с Розалин на второй этаж.
– Идите наверх, обсушитесь, – сказала она мне.
Я сбросила туфли и принялась растираться полотенцем. Мы стояли у окна второго этажа. Смотрели, как санитары из машины неотложной помощи принесли из леса на носилках тело Мэй. Потом слушали, как двое полицейских задавали Августе и Джун всевозможные вопросы. Их голоса летели вверх по лестнице. Да, в последнее время она была угнетена. Да, на самом деле, она постоянно то впадала в депрессию, то выходила из нее. У нее было психическое заболевание. Она, похоже была не способна отличить страдания других людей от своих собственных. Нет, мы не нашли предсмертную записку. Вскрытие? Хорошо, мы понимаем.
Мистер Хейзелвурст пожелал поговорить со всеми, поэтому мы спустились вниз. Я рассказала ему в точности все, что происходило с того момента, когда Мэй сняла трубку телефона, и до того, когда мы обнаружили ее в реке. Потом он начал задавать личные вопросы. Не я ли та девочка, что на прошлой неделе приезжала в тюрьму, чтобы навестить одного из цветных парней? Почему я тут живу и чем здесь занимаюсь? Кто такая Розалин?
Я объяснила, что моя мать умерла, когда я была маленькой, что мой отец отправился к Создателю этим летом в результате аварии с трактором – словом, изложила историю, которой придерживалась с самого начала. Розалин, сказала я, была моей няней.
– Наверное, можно сказать, что я сирота, – говорила ему я. – Но у меня есть родственники в Виргинии. Предсмертное желание моего отца – чтобы я отправилась жить к моей тете Берни. Она ждет и меня, и Розалин. Она пришлет нам деньги на автобусные билеты или приедет на машине и заберет нас сама. Она все время говорит: «Лили, жду не дождусь, когда ты ко мне приедешь». А я ей в ответ: «Мы еще побудем здесь, пока не начались уроки». Просто поверить не могу – я уже второй год буду учиться в старшей школе!
Он прищурился, словно пытаясь осмыслить все, что я ему наговорила. Я нарушила все правила правдоподобной лжи. Болтай поменьше, твердила я себе, но, кажется, просто не могла остановиться.
– Я так рада, что буду жить там вместе с ней! Она очень добрая. Вы бы не поверили, если бы узнали, сколько подарков она мне прислала за эти годы! Особенно всякой бижутерии и плюшевых мишек. Вот прямо одного мишку за другим…
Мне оставалось только порадоваться тому, что Августа с Джун при этом позоре не присутствовали. Они поехали вслед за машиной неотложной помощи на «медовозе», желая проследить, чтобы тело Мэй в целости и сохранности добралось туда, куда надлежало его доставить. Хватало и того, что вместе со мной в комнате была Розалин. Я боялась, что она выдаст нас, скажет что-то типа «на самом-то деле мы приехали сюда прямо после того, как Лили выкрала меня из тюрьмы». Но она сидела, уйдя в себя, не издавая ни звука.
– Кстати, напомни, как твоя фамилия? – сказал он.
– Уильямс, – ответила я. Я назвала ее уже дважды, так что волей-неволей возник вопрос, какие образовательные стандарты применяют к полицейским в Тибуроне. Похоже было, те же, что и в Сильване.
Он вытянулся еще сильнее, точно аршин проглотил.
– Вот чего я не понимаю: если ты собираешься жить со своей тетей в Виргинии, что ты делаешь здесь?
Перевод: Я в толк не возьму, что белая девчонка вроде тебя забыла в доме цветных?
Я перевела дух.
– Ну, видите ли, моей тете Берни пришлось перенести операцию. Женские проблемы. А Розалин и говорит: «Почему бы нам с тобой не погостить у моей подруги Августы Боутрайт в Тибуроне, пока тетя Берни не встанет на ноги?» Нам не было смысла ехать туда, пока она лежала в больнице.
Он действительно все это записывал. Зачем? Мне хотелось рявкнуть на него: Дело совсем не во мне, не в Розалин и не в операции тети Берни! Дело в Мэй! Она мертва или ты этого не заметил?
В этот момент мне следовало быть в своей комнате, выплакивать глаза, а я тут веду наиглупейший разговор за всю свою жизнь.
– Неужели у тебя не было никаких белых знакомых в Спартанберге, у которых ты могла бы погостить?
Перевод: Лучше жить где угодно, чем в доме у цветных.
– Нет, сэр, честно говоря, у меня было не так много друзей. Не знаю почему, но я не чувствовала себя там своей. Наверное, потому что хорошо училась. Одна леди в церкви сказала, что я могла бы остаться у нее, пока тетя Берни не поправится, но потом она заболела опоясывающим лишаем. Вот так все и вышло.
Господи Боже, кто-нибудь остановите меня!
Полицейский посмотрел на Розалин:
– Так откуда вы знаете Августу?
Я затаила дыхание, сознавая, что моя качалка замерла на месте.
– Она двоюродная сестра моего мужа, – сказала Розалин. – Мы с ней поддерживали отношения после того, как муж меня бросил. Августа единственная из всей его семейки знала, какой он жалкий подонок.
Она скосила на меня глаза, словно говоря: Видишь? Не ты одна умеешь плести небылицы на ходу!
Он закрыл блокнот и поманил меня согнутым пальцем, шагнув к двери. Выйдя наружу, сказал:
– Послушай моего совета: позвони тетке и скажи ей, чтобы она приехала и забрала тебя, даже если она еще не на сто процентов здорова. Это же цветные. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я наморщила лоб:
– Нет, сэр, боюсь, что не понимаю.
– Я просто говорю, что это неестественно, что тебе не следует… ну, унижаться.
– А-а…
– Я скоро приеду сюда снова, и лучше бы тебя уже не было. Договорились? – Он улыбнулся и положил свою великанскую лапищу мне на голову, словно мы были двумя белыми, понимающими друг друга.
– Ладно.
Я закрыла за ним дверь. И то, что все это время помогало мне как-то держаться, вмиг рассыпалось. Я побрела обратно в «залу», уже начиная плакать. Розалин приобняла меня, и я увидела, что по ее лицу тоже текут слезы.
Мы поднялись по лестнице в комнату, которую она делила с Мэй. Розалин отдернула одеяло на своей кровати.
– Давай забирайся, – сказала она мне.
– А ты где будешь спать?
– Вот здесь, – ответила она, отбрасывая покрывало с кровати Мэй – розово-коричневое, шерстяное, которое Мэй связала узором «попкорн».
Розалин забралась на кровать и вжалась лицом во вмятинки на подушке. Я понимала, что она ищет в них запах Мэй.
Вы, верно, подумали, что мне снилась Мэй, но, когда я уснула, передо мной явился Зак. Я даже толком не могу рассказать, что происходило в этом сне. Я проснулась, слегка задыхаясь, и поняла, что это из-за него. Он казался таким близким и реальным, словно можно было сесть и коснуться пальцами его щеки. Потом я вспомнила, где он сейчас, и на меня навалилась невыносимая тяжесть. Я представила тюремную койку, под которой стоят его ботинки, как он, наверное, лежит без сна в эту самую минуту, глядя в потолок, прислушиваясь к дыханию других подростков.
Донесшееся с другого конца комнаты шуршание заставило меня вздрогнуть. Возник один из тех странных моментов, когда не вполне понимаешь, где оказалась. В полудреме я сперва подумала, что нахожусь в медовом доме, но потом до меня дошло, что это Розалин перевернулась на другой бок в постели. А потом – потом я вспомнила Мэй. Вспомнила ее в реке.
Мне пришлось встать, прокрасться в ванную и поплескать водой в лицо. Я постояла в слабом свете ночника, потом опустила взгляд и увидела ванну на львиных лапах, обутых в красные носки, которые натянула на ее фарфоровые ножки Мэй. И тогда я улыбнулась; просто не смогла удержаться. Это была та Мэй, которую я не хотела забывать – никогда.
Я прикрыла глаза, и передо мной замелькали картинки – все ее лучшие образы. Я видела закрученные штопором косички, сверкающие под садовым разбрызгивателем, ее пальцы, раскладывающие крошки печенья, усердно трудящиеся, чтобы спасти жизнь одному-единственному таракану. И шляпку, которую она надевала в тот день, когда танцевала конгу с «дочерями Марии». Однако главным во всем этом было нестерпимое сияние любви и страдания, которое так часто озаряло ее лицо.