Розалин выставила на стол восковую свечу, и, кажется, это был первый «ужин при свечах» за всю мою жизнь. А вот что было в его меню: тушеная курица, рис с подливой, масляные бобы, нарезанные ломтиками помидоры, бисквиты и горящая свеча.
Мы едва начали есть, как Розалин спросила Джун:
– Ну, так ты собираешься выходить за Нила или нет?
Мы с Августой перестали жевать и напряженно выпрямились.
– Мое дело – знать, а ваше – выяснять, – ответила Джун.
– И как, скажи на милость, нам это выяснить, если ты говорить не хочешь? – спросила Розалин.
Когда мы закончили есть, Августа выставила на стол из холодильника четыре бутылки ледяной кока-колы с четырьмя маленькими пакетиками соленого арахиса. Мы сидели и смотрели, как она снимает с бутылок крышечки.
– А это еще что такое? – удивилась Джун.
– Это наш любимый десерт, мой и Лили, – пояснила Августа, улыбаясь мне. – Нам нравится сыпать арахис прямо в бутылку, но ты можешь есть его отдельно, если хочешь.
– Наверное, я лучше буду отдельно, – проворчала Джун, закатив глаза.
– Я хотела приготовить коблер, – обратилась к ней Розалин, – но Августа сказала, что сегодня будет кола с орешками. – И это «кола с орешками» из ее уст прозвучало как «сопли с козявками».
Августа рассмеялась:
– Ничего-то они не понимают в деликатесах, верно, Лили?
– Верно, мэм, – ответила я, встряхивая арахис в своей бутылке, из-за чего кола вспенилась, а потом орешки всплыли в коричневой жидкости.
Я прихлебывала и жевала, наслаждаясь ощущением одновременно сладости и солености во рту, глядя в окно, где птицы возвращались в гнезда, а луна только-только начинала струить свет на равнины Южной Каролины, островка земли, где мне было так уютно с тремя женщинами, чьи лица озаряло сияние свечи.
Допив колу, мы перешли в «залу», чтобы вместе читать «Радуйся, Мария» – впервые после смерти Мэй.
Я опустилась на коврик рядом с Джун, а Розалин, как обычно, устроилась в качалке. Августа встала возле Мадонны и сложила предсмертную записку Мэй так, что она стала напоминать маленький бумажный самолетик. Она вставила его в глубокую трещину на боковой поверхности шеи Мадонны. Потом похлопала черную Марию по плечу и испустила долгий вздох, от которого лишенная воздуха комната словно снова ожила. И сказала:
– Что ж, вот и все.
Я ночевала в розовом доме вместе с Розалин со дня смерти Мэй, но когда мы тем вечером стали подниматься по лестнице, я, повинуясь внезапному желанию, сказала:
– Знаешь что? Наверное, я переберусь обратно в медовый дом.
Я вдруг поняла, что скучаю по собственной отдельной комнате.
Розалин уперла руки в боки:
– Господь милосердный, ты устроила такую бучу из-за того, что я переехала сюда и бросила тебя, а теперь сама хочешь меня бросить?!
На самом деле Розалин была совершенно не против моего желания перебраться в медовый дом; она просто не могла упустить шанс подпортить мне малину.
– Так и быть, помогу тебе перенести вещи, – сказала она.
– Ты имеешь в виду – сейчас?
– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, – наставительно сказала она мне.
Полагаю, ей тоже хотелось иметь собственную комнату.
После того как Розалин ушла, я оглядела свой прежний закуток в медовом доме. Как там было тихо! Я могла думать только об одном – о том, что завтра правда выплывет наружу и все изменится.
Я вынула из вещмешка фотографию матери и Черную Мадонну, готовясь показать их Августе, сунула под подушку. Но когда я выключила свет, моя узкая твердая постель заполнилась страхом. Он нашептывал мне обо всех вариантах, в которых моя жизнь могла пойти наперекосяк. Он отправлял меня в тюрьму для девочек-подростков во Флоридских топях. Почему он выбрал именно Флоридские топи, не знаю, вот только я всегда думала, что худшей тюрьмы на свете не существует. Представьте себе всех этих аллигаторов и змей, не говоря уже о жаре еще более сильной, чем у нас здесь, а ведь известно, что на тротуарах Южной Каролины можно поджаривать не только яичницу, но и бекон с колбасой. Я не могла вообразить, как во Флориде вообще можно дышать. Я бы там рухнула замертво от удушья и больше никогда не увиделась с Августой.
Страх не отпускал меня всю ночь. Я отдала бы что угодно, только бы вернуться в комнату Мэй и слушать храп Розалин.
Следующим утром я заспалась, что и неудивительно, учитывая, что всю ночь только дремала вполглаза, к тому же уже несколько обленилась, поскольку отсутствие работы в медовом доме не способствовало трудолюбию. Запах свежеиспеченного пирога доплыл из розового дома прямо до моего топчана, ввинтился в ноздри и разбудил меня.
Когда я пришла на кухню, там были Августа, Джун и Розалин, все в муке; они пекли маленькие однослойные тортики размером с медовую булочку. Работая, они пели, подражая группам Supremes, Marvelettes, Crystals, виляя задами под бессмысленный припев «да-ду-рон-рон».
– Что это вы все тут делаете? – спросила я, широко улыбаясь с порога.
Они перестали петь и захихикали, подталкивая и подпихивая друг друга.
– Ой, вы посмотрите, кто проснулся! – насмешливо проговорила Розалин.
На Джун были брючки-велосипедки лавандового цвета с пуговками-маргаритками по бокам – ничего подобного я раньше на ней не видела. Она пояснила:
– Мы печем кексы ко Дню Марии. Ты как раз вовремя, будешь помогать нам. Разве Августа не сказала тебе, что нынче День Марии?
Я скосила глаза на Августу.
– Нет, мэм, не сказала.
Августа, на которой был один из фартуков Мэй, с оборками, сбегающими по плечам, отерла его передом руки и отмахнулась:
– Наверное, просто забыла об этом упомянуть. Мы здесь празднуем День Марии каждый август вот уже пятнадцать лет. Иди позавтракай, а потом можешь помочь нам. У нас столько дел, что я даже не знаю, управимся ли.
Я наполнила тарелку рисовыми колечками и молоком, пытаясь думать под их тихий перехруст. Как мне провести с Августой разговор, который изменит мою жизнь, когда вокруг творится такое?
– Тысячу лет назад женщины поступали точно так же, – сказала Августа. – Пекли кексы для Марии в ее праздничный день.
Джун взглянула на мое непонимающее лицо.
– Сегодня праздник Успения. Пятнадцатое августа. Не говори мне, что ты никогда о нем не слышала!
А, ну да, конечно, Успение Богородицы – брат Джеральд ведь в каждой второй воскресной проповеди распинался на эту тему! Разумеется, я никогда о нем не слышала. Я покачала в ответ головой.
– В нашей церкви Марию как-то не приветствовали, разве что в Рождество.
Августа улыбнулась и окунула деревянное веретенце для меда в кадушку, стоявшую на столе рядом с тостером. Поливая медом верхушки новой партии кексов, она подробно объяснила мне, что Успение – это не что иное, как вознесение Марии на небеса. Мария умерла и воскресла, и ангелы унесли ее туда в облачных вихрях.
– Это Мэй первой стала называть Успение Днем Марии, – добавила Джун.
– Однако дело не только в Успении, – продолжила Августа, выкладывая готовые кексы на решетки. – Это особое поминовение нашей Мадонны в Цепях. Мы воспроизводим ее историю в инсценировке. К тому же возносим благодарность за урожай меда. Приезжают «дочери Марии». Это наши любимые два дня в году.
– Вы празднуете целых два дня?
– Мы начнем сегодня вечером и закончим завтра после полудня, – сказала Августа. – Побыстрее доедай свои хлопья, потому что тебе предстоит делать серпантин и гирлянды, развешивать рождественское освещение, расставлять подсвечники, мыть тележку и доставать цепи.
Я подумала: Эй-эй, притормози! Мыть тележку? Развешивать рождественские гирлянды? Доставать цепи? Какие еще цепи?!
Стук в дверь раздался, когда я ставила свою миску в раковину.
– Если это не самый вкусно пахнущий дом в Тибуроне, то я – мартышкин дядька! – заявил Нил, переступая порог.
– Ну, значит, можешь не опасаться такого родства, – хмыкнула Джун.
Она предложила ему угоститься медовым кексом, но Нил отказался, что тут же выдало его с головой: он явно приехал не просто так. От еды Нил не отказывался. Никогда. Он стоял посреди кухни, переминаясь с ноги на ногу.
– Ты чего явился? – спросила Джун.
Он откашлялся, потер бакенбарды.
– Я… я приехал сюда в надежде перемолвиться с тобой словечком.
Эти слова из его уст прозвучали настолько неестественно, что Джун прищурилась и пару секунд пристально разглядывала его.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Отлично. – Он сунул руки в карманы. Потом вынул. – Я просто хочу переговорить с тобой.
Джун стояла и ждала.
– Ну, я тебя слушаю, – сказала наконец.
– Я думал, мы с тобой поедем прокатимся…
Она нарочито обвела взглядом кухню:
– Если ты не заметил, у меня хлопот полон рот, Нил!
– Я вижу, но…
– Слушай, просто скажи уже, в чем дело! – перебила его Джун, начиная раздражаться. – Это что, горит?
Я стрельнула глазами в Августу, которая скривила губы на одну сторону, напустив на себя деловой вид. Розалин, напротив, прекратила все попытки изображать деятельность и переводила взгляд с Джун на Нила. И обратно на Джун.
– Дьявольщина! – не выдержал он. – Я приехал сюда, чтобы просить тебя – в сотый раз – выйти за меня замуж!
Я уронила в раковину ложку. Августа опустила медовое ветеренце. Джун раскрыла рот и снова закрыла его, так ничего и не сказав. Все просто замерли на своих местах.
Давай же! Не упускай свое время жить.
Дом поскрипывал, как водится у всех старых домов. Нил покосился на дверь. Я почувствовала, что моя футболка промокла от пота под мышками. Такое же ощущение, что и в пятом классе, когда учительница писала на доске какую-нибудь несуразицу, типа «тебгтоме», и мы за две минуты должны были распутать ее и найти слово «бегемот» прежде, чем она звякнет в колокольчик. Я тогда вся обливалась потом, пытаясь обогнать время. Вот и теперь у меня возникло то же ощущение – словно Нил выйдет за дверь прежде, чем Джун сумеет распутать ответ в своем сердце.