меня?
– А, ну, это просто, – махнула я рукой. – Мы и пробыли-то в городе всего ничего, когда я заметила твой мед «Черная Мадонна», а на нем была такая же картинка, как и та, что принадлежала моей матери. Черная Мадонна из Брезничара в Богемии.
– Как ты хорошо это выговорила, – похвалила меня Августа.
– Я тренировалась.
– Где ты увидела мед?
– Я была в магазине Фрогмора Стю на краю города. Спросила продавца в галстуке-бабочке, откуда он его взял. Он и подсказал мне, где ты живешь.
– Должно быть, это был мистер Грейди. – Она покачала головой. – Клянусь, это наводит меня на мысль, что тебе было суждено найти нас.
Мне действительно было так суждено, я в этом и не сомневалась. Знать бы еще, чем всему этому суждено закончиться. Я посмотрела на наши бедра: теперь мы обе сидели рядом, положив руки на колени и раскрыв ладони, словно ожидая, что в них упадет что-то с неба.
– Почему бы нам не поговорить еще о твоей матери? – предложила она.
Я кивнула. Все кости в моем теле трещали от нестерпимой потребности говорить о ней.
– В любой момент, когда тебе нужно будет остановиться и сделать перерыв, просто скажи мне, – напомнила Августа.
– Ладно, – сказала я.
Что сейчас будет, я не могла даже представить. Что-то такое, что требует перерывов. Перерывов для чего? Чтобы я могла сплясать от радости? Чтобы она могла привести меня в сознание после того, как я свалюсь в обморок? Или перерывы нужны для того, чтобы я смогла до конца впитать в себя дурные новости?
Где-то далеко залаяла собака. Августа дождалась, пока она затихнет, потом заговорила:
– Я начала работать у матери Деборы в тысяча девятьсот тридцать первом году. Деборе было четыре года. Милейший ребенок, но хлопотный. В смысле, хлопот с ней был полон рот. К примеру, она ходила во сне. Однажды ночью выбралась из дома и вскарабкалась по лестнице, которую кровельщики оставили прислоненной к крыше. Сомнамбулизм Деборы едва не свел ее мать с ума, – рассмеялась Августа. – А еще у твоей матери была воображаемая подружка. У тебя когда-нибудь была такая?
Я помотала головой.
– Она называла ее Тика-Ти, – продолжала Августа. – Разговаривала с ней вслух, словно та стояла прямо перед нами, и если я забывала, накрывая на стол, подать порцию и для Тика-Ти, Дебора закатывала истерику. Однако порой я ставила для нее прибор, а она говорила: «Что это ты делаешь? Тика-Ти здесь нет. Она уехала сниматься в кино». Твоя мать обожала Ширли Темпл.
– Тика-Ти, – повторила я, смакуя это прозвище на языке.
– Эта Тика-Ти была что-то с чем-то, – кивнула Августа. – Все, с чем у Деборы были трудности, Тика-Ти делала идеально. Тика-Ти получала по сто баллов за школьные работы, ее награждали золотыми звездами в воскресной школе, она всегда заправляла свою постель, мыла за собой посуду. Знакомые говорили твоей бабушке – ее звали Сара, – что она должна отвезти Дебору к доктору из Ричмонда, специализировавшемуся на детях с проблемами. Но я сказала ей: «Не волнуйтесь. Она просто по-своему прорабатывает разные трудности. Настанет время – и она перерастет Тика-Ти». Так и случилось.
Из какого леса я вылезла, что даже не знала о воображаемых друзьях? Смысл их существования был мне ясен. Потерянная часть твоего существа делает шаг вперед и напоминает тебе, кем ты сможешь быть, если приложишь чуточку усилий.
– Кажется, мы с моей матерью совсем не похожи, – сказала я.
– Похожи, да еще как. У нее в характере была та же особенность, что и у тебя. Она могла вдруг взять и сотворить что-нибудь такое, что и не снилось другим девочкам.
– Например, что?
Августа глянула поверх моего плеча и улыбнулась.
– Однажды она сбежала из дома. Даже не помню, что ее тогда расстроило. Мы искали ее дотемна. И нашли в дренажной канаве, свернувшуюся клубком и крепко спящую.
Собака залаяла снова, и Августа умолкла. Мы слушали этот лай словно серенаду. Я сидела с закрытыми глазами, пытаясь представить свою мать спящей в канаве.
Через некоторое время я спросила:
– А ты долго работала у… моей бабушки?
– Да, довольно долго. Больше девяти лет. Пока не получила учительское место, о котором тебе рассказывала. Однако и после моего ухода мы поддерживали контакт.
– Готова поспорить, они здорово огорчились, когда ты решила переехать сюда, в Южную Каролину.
– Бедняжка Дебора плакала навзрыд. К тому времени ей исполнилось девятнадцать, но она плакала так, будто ей по-прежнему шесть.
Качели перестали качаться и остановились, но ни одна из нас не подумала раскачать их снова.
– Как моя мать оказалась здесь?
– Я прожила в этих местах уже два года, – стала рассказывать Августа. – Основала свой медовый бизнес, а Джун преподавала в школе. И тут Дебора позвонила мне по междугородной связи. Она рыдала, говорила, что ее мать умерла. «У меня никого не осталось, кроме тебя», – повторяла она снова и снова.
– А как же ее отец? Где он был?
– Ох, мистер Фонтанель умер, когда она была совсем крохой. Я его никогда не видела.
– И тогда она переехала сюда, чтобы быть с тобой?
– У Деборы была школьная подруга, которая как раз переехала в Сильван. Она убедила Дебору, что в этом городке хорошо жить. Рассказывала ей, что работу там найти легко и есть интересные мужчины, возвращающиеся с войны. И Дебора решилась на переезд. Однако, я думаю, это решение не в последнюю очередь было связано со мной. Думаю, она хотела, чтобы я была поблизости.
Картина начинала проясняться.
– Моя мать приехала в Сильван, – сказала я, – познакомилась с Ти-Рэем, и они поженились.
– Верно, – кивнула Августа.
Когда мы только вышли на веранду, небо было усыпано звездами, Млечный Путь сиял, как настоящая дорога, по которой можно пройти и найти мою мать, стоящую в конце, уперев руки в бедра. Но теперь влажный туман заволок двор и поднялся выше веранды. Еще минута – и из него заморосил дождик.
Я сказала:
– А вот чего я никак не пойму – это почему она вышла замуж за него.
– Не думаю, что твой отец всегда был таким, какой он сейчас. Дебора мне о нем рассказывала. Ей нравилось, что у него были военные награды. Он был храбрецом – так она думала. Говорила, что он обращался с ней как с принцессой.
Я едва не рассмеялась ей в лицо.
– Могу сразу тебе сказать, это точно не тот Терренс Рэй!
– Знаешь, Лили, иногда люди с течением времени сильно меняются – до неузнаваемости. Я не сомневаюсь, что он поначалу любил твою мать. Более того, я думаю, он перед ней преклонялся. И твоя мать этим упивалась. Как и многие молодые женщины, она позволила себе увлечься романтикой. Но примерно через полгода романтика начала выветриваться. В одном из своих писем она писала, что у Терренса Рэя грязь под ногтями, это я точно помню. Потом написала, что не уверена, что сможет жить не в городе, а на ферме, и всякое такое. Когда он сделал ей предложение, она ему отказала.
– Но ведь она же вышла за него замуж, – возразила я, искренне не понимая.
– Потом она передумала и сказала «да».
– Почему? – спросила я. – Если любовь ушла, почему она вышла за него?
Августа обхватила ладонью мой затылок и пригладила пальцами волосы.
– Я долго думала, стоит ли об этом тебе говорить, но, может быть, это поможет тебе понять все случившееся намного лучше. Золотко, Дебора была беременна, вот почему.
Я так и знала, что она это скажет, но ее слова все равно рухнули на меня ударом кувалды.
– Она была беременна мной? – Мой голос, произносивший эти слова, звучал устало. Жизнь моей матери оказалась слишком тяжела для меня.
– Верно, беременна тобой. Они с Терренсом Рэем поженились на Рождество. Она позвонила, чтобы сообщить мне об этом.
Нежеланная, подумала я. Я была нежеланным ребенком.
Мало того, моя мать попала в ловушку брака с Ти-Рэем из-за меня. Я порадовалась, что вокруг темно, и Августа не может увидеть моего лица, не может увидеть, как его перекосило. Вот так думаешь, что хочешь что-то узнать, а когда узнаешь, хочешь уже только одного – стереть это из своего разума. Отныне и впредь, когда меня будут спрашивать, кем я хочу быть, когда вырасту, буду говорить: Девушкой, потерявшей память.
Я слушала шелест дождя. Водяная взвесь подплывала и оседала дымкой на моих щеках, пока я старательно считала на пальцах.
– Я родилась через семь месяцев после того, как они поженились.
– Она позвонила мне сразу после твоего рождения. Сказала, ты такая красавица, что ей больно на тебя смотреть.
От этих слов мои собственные глаза защипало, словно в них налетело песка. Может быть, мать все же ворковала надо мной. Смешно и стыдно сюсюкала. Закручивала мои младенческие волосенки на макушке, точно верхушку мороженого в рожке. Украшала их розовыми бантиками. Пусть она не планировала меня рожать, но это еще не значило, что она меня не любила.
Августа продолжала рассказывать, а я снова погрузилась в привычную историю, которую всегда рассказывала сама себе, историю о том, что мать безумно меня любила. Я привязалась к этой истории, как золотая рыбка к своему круглому аквариуму, словно кроме этого мирка на свете ничего и нет. Покинуть его для меня было смерти подобно.
Я сидела, ссутулив плечи, глядя в пол. Не стану даже мысленно повторять слово «нежеланная».
– Ты как, в порядке? – спросила Августа. – Хочешь сейчас лечь в постель, а об остальном поговорить завтра утром? Говорят, утро вечера мудренее.
– Нет! – сорвалось с моих губ. – Все в порядке, честно, – сказала я, пытаясь придать голосу непринужденность. – Мне бы только попить еще.
Августа взяла мой опустевший стакан и ушла в кухню, по дороге дважды оглянувшись. Когда она вернулась с водой, на сгибе локтя у нее висел красный зонтик.
– Скоро я провожу тебя в медовый дом, – твердо сказала она.
Когда я начала пить, стакан дрожал у меня в руке, а вода никак не желала глотаться. Звук глотков был таким громким, что на несколько секунд заглушил шум дождя.