– Если я хочу надеть свою париковую шляпку, я ее надену! – огрызнулась она через плечо.
– А то мы этого не знали! – буркнул он, глядя на нас так, словно все мы были на его стороне, тогда как на самом деле мы на сто процентов поддерживали Душечку. Вовсе не потому, что нам нравился ее парик – ничего страшнее вы в жизни не видели, – нам просто не нравилось, что Отис отдает ей приказы.
Когда все проблемы наконец решились, Августа сказала:
– Итак, вот они мы, а вот наша Мадонна.
Я окинула статую взглядом, гордясь ее новообретенной чистотой.
Августа прочла слова Марии из Библии:
– «Ибо отныне будут ублажать Меня все роды…»
– Благословенна будь, Мария, – перебила Вайолет. – Благословенна, благословенна будь, Мария. – Она смотрела в небо, и все мы задрали головы, гадая, не углядела ли она там Марию, спускающуюся сквозь облака. – Благословенна будь, Мария, – повторила она в последний раз.
– Сегодня мы празднуем Успение Марии, – сказала Августа. – Мы радуемся тому, что она очнулась от сна и вознеслась на небеса. И мы собрались здесь, чтобы вспомнить историю Мадонны в Цепях, напомнить себе, что эти цепи никогда не могли ее удержать. Мадонна каждый раз освобождалась от них.
Августа взялась за цепь, обмотанную вокруг черной Марии, и размотала одну ее петлю, после чего передала конец цепи Душечке, которая размотала следующий виток. Каждый из нас получил возможность размотать свой кусок цепи. Помню лязг, с которым она, разматываясь, оседала кучей у ног Марии, и этот звук, казалось, подхватил слова, произнесенные Вайолет: Благословенна, благословенна, благословенна, благословенна.
– Мария восстает, – говорила Августа, ее голос сгустился в громкий шепот. – Она возносится к своим высотам.
«Дочери» подняли руки. Даже руки Отиса и те взметнулись в воздух.
– Наша Мать Мария не будет повержена и скована, – продолжала Августа. – Как не будут повержены и скованы ее дочери. Мы восстанем, «дочери»! Мы… восстанем!
Джун наяривала смычком по струнам. Мне хотелось поднять руки вместе со всеми, услышать голос, несущийся ко мне с неба, говорящий: Ты восстанешь, – ощутить, что это возможно. Но они висели по бокам безвольными плетями. Я чувствовала себя маленькой и презренной, брошенной. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной появлялся междугородный автобус.
«Дочери» стояли, воздев руки, и от этого возникало ощущение, будто они возносятся вместе с Марией. Затем Августа достала из-за стула Джун банку с медом «Черная Мадонна», и то, что она начала с нею делать, вернуло всех и вся с небес на землю. Она отвинтила крышку и опрокинула банку над головой Мадонны.
Мед потек по лицу Марии, по ее плечам, по складкам ее платья. К сгибу локтя Богородицы пристал кусочек медовых сот.
Я посмотрела на Розалин, словно говоря: Ну вот, отлично, мы все утро отчищали ее от меда, а теперь они намазывают его снова.
Я решила было, что ничто из того, что творят эти женщины, уже не сможет меня удивить, но эта уверенность продержалась не больше секунды, поскольку потом «дочери» закружились вокруг Мадонны, как круг приближенных пчелиной королевы, и стали втирать мед в дерево, в ее макушку, щеки, шею и плечи, руки, грудь и живот.
– Иди сюда, Лили, помогай нам! – окликнула меня Мейбели.
Розалин уже включилась в процесс и щедро умащивала медом бедра Мадонны. Я медлила в нерешительности, но Кресси взяла меня за руку, подтащила к Марии, с размаху шлепнула мои ладони в клейкость согретого солнцем меда прямо поверх красного сердца Мадонны.
Мне вспомнилось, как я навещала Мадонну посреди ночи, как прикладывала руку к тому же самому месту. Ты моя мать, говорила я ей тогда. Ты мать тысяч.
– Не понимаю, зачем мы это делаем, – сказала я.
– Мы всегда купаем ее в меду, – сказала Кресси. – Каждый год.
– Но зачем?
Августа натирала медом лицо Мадонны.
– Некогда в церквях купали священные статуи в святой воде в знак почтения к ним, – объяснила она. – Особенно статуи Мадонны. Иногда ее купали в вине. А мы вот остановились на меде. – Она принялась массировать шею статуи. – Видишь ли, Лили, мед – это консервант. Он запечатывает соты в ульях, чтобы пчелы могли живыми и здоровыми пережить зиму. Когда мы купаем в нем Мадонну, мы, можно сказать, сохраняем ее еще на год, – по крайней мере, таково наше сердечное желание.
– Я и не знала, что мед – это консервант, – сказала я. Мне начинало нравиться это ощущение под пальцами, скольжение, словно по маслу.
– Ну, об этом мало кто помнит, но мед – настолько сильнодействующий консервант, что когда-то им умащивали мертвые тела, чтобы забальзамировать их. Матери хоронили в меду своих умерших младенцев, и те сохранялись в нем как новенькие.
Я и не задумывалась, что мед можно применять таким способом. Перед моим мысленным взором возникла картинка, как похоронные конторы продают здоровенные бадьи меда для мертвецов вместо гробов. Как бы они, интересно, смотрелись в подъездном окне похоронной конторы в Тибуроне?
Я начала водить руками по дереву, почти стесняясь интимности наших действий.
Пару раз Мейбели наклонилась слишком низко и влезла в мед волосами, но больше всех отличилась Люнелла – у той мед вообще по локтям тек. Она время от времени пыталась его слизать, но, разумеется, настолько далеко у нее язык не высовывался.
Муравьи построились в одну колонну и стали взбираться по боку Мадонны, привлеченные медом. Не желая отставать от них, несколько пчел-разведчиков прилетели и приземлились ей на голову. Стоит только выставить под открытое небо мед – и все пчелиное королевство будет тут как тут.
Куини сказала:
– А следующими, наверное, медведи пожалуют.
Я рассмеялась и, заметив ненамазанное местечко в нижней части статуи, принялась его обрабатывать.
Мадонна была покрыта ладонями всех оттенков коричневого и черного цвета, каждая из которых вроде бы двигалась в своем направлении. Но потом начало происходить самое странное. Постепенно все наши руки подхватывали один и тот же ритм, скользя вверх и вниз по статуе длинными медленными мазками, потом переключаясь на боковое движение, – словно стая птиц, которая меняет направление полета в небе в один и тот же миг, и остается только гадать, кто отдал такой приказ.
Не знаю, как долго все это длилось. Мы не стали портить этот момент разговорами. Мы сохраняли свою Мадонну, и я была рада – впервые с тех пор, как узнала о своей матери – делать то, что делала.
Наконец все мы дружно отшагнули назад. Мадонна стояла на лужайке, вокруг нее на траве были разбросаны цепи, и совершенно вся она была золотая от меда.
Одна за другой «дочери Марии» стали окунать руки в ведро с водой и смывать мед. Я подошла к ведру самая последняя: мне хотелось, чтобы пленка меда оставалась на моих руках как можно дольше. Я словно натянула перчатки с волшебными свойствами. Словно была способна сохранять то, чего касалась.
Мы оставили Мадонну во дворе и пошли поесть, потом вернулись и омыли ее водой – так же неторопливо, как умащивали медом. После того как Нил и Зак унесли ее и вернули на законное место в «зале», все гости разъехались. Августа, Джун и Розалин начали мыть посуду, а я сбежала в медовый дом. Легла на топчан, стараясь не думать.
Вы замечали, что чем усерднее стараешься не думать, тем затейливее становятся мысли? Пытаясь не думать, я потратила двадцать минут на такой увлекательный вопрос: если бы мне позволили выбрать одно чудо из Библии и оно со мной случилось, что бы я выбрала? Чудо рыб и хлебов я исключила сразу, поскольку даже думать о еде больше не могла. На мой взгляд, интересно было бы походить по воде, но какой в этом практический смысл? В смысле, ну, идешь ты по воде, а толку-то? Я выбрала воскрешение из мертвых, поскольку большая часть моего существа по-прежнему оставалась мертвее мертвого.
Все это промелькнуло в моей голове раньше, чем до меня дошло, что я думаю. Я как раз снова пыталась не думать, когда Августа постучала в дверь.
– Лили, можно войти?
– Конечно, – ответила я, но открывать не пошла.
Вот тебе и все недуманье. Попробуй провести с Августой больше пяти секунд и ни о чем не подумать.
Она влетела в дом, держа в руках шляпную коробку в белую и золотую полоску. Пару секунд постояла, глядя на меня сверху вниз. Августа показалась мне необыкновенно высокой. Вентилятор на стенной полке повернулся и подхватил ветерком ее воротник, заставив его затрепетать вокруг шеи.
Она принесла мне шляпу, подумала я. Может быть, съездила в магазин «Все по доллару» и купила там шляпу, чтобы повеселить меня. Но какой в этом смысл, право слово? С чего бы соломенная шляпка могла меня повеселить? Потом у меня мелькнула мысль, что, может быть, это шляпа, которую мне обещала Люнелла, но это тоже вряд ли было возможно. Люнелла попросту никак не успела бы сшить мне шляпу так быстро.
Августа села на топчан Розалин и поставила коробку себе на колени.
– Я принесла вещи, которые принадлежали твоей матери.
Я уставилась на идеальную округлость коробки. Глубоко вдохнула, а на выдохе воздух вышел из меня со странным заиканием. Вещи моей матери.
Я не шелохнулась. Только принюхалась к воздуху, лившемуся в окно, взбаламученному вентилятором. Почувствовала, что он загустел, предвещая вечерний дождь, но пока с неба не пролилось ни капли.
– Неужели ты не хочешь посмотреть? – спросила Августа.
– Просто скажи мне, что там.
Она положила руку на крышку и погладила ее.
– Не уверена, что вспомню все точно. Я вообще не вспоминала об этой коробке вплоть до сегодняшнего утра. Я думала, мы откроем ее вместе… Но ты не обязана смотреть, если не хочешь. Это просто кое-что из вещей, которые твоя мать оставила здесь в тот день, когда поехала за тобой в Сильван. Ее одежду я в итоге отдала Армии спасения, но остальное – сущую малость – оставила себе. Как я понимаю, ее вещи так и пролежали в этой коробке все десять лет.