4. В прошлом вы писали мемуары. Не могли бы вы рассказать об этом переходе от нехудожественной литературы к беллетристике? Будете ли вы писать нехудожественные произведения в дальнейшем?
В тридцать лет, в самом начале своего творческого пути, я мечтала писать беллетристику, но так и не взялась за осуществление этой цели. Меня соблазнила идея создания мемуаров. Больше десяти лет я носилась с мыслью превратить в повествование собственную жизнь. Книги «Танец дочери диссидента» (The Dance of the Dissident Daughter) и «Когда сердце ждет» (When the Heart Waits) были историями о моем духовном опыте. Думаю, многим людям нужно, даже необходимо иметь нарративную версию своей жизни, и я, похоже, одна из них. Написание мемуаров – это в некотором смысле работа над цельностью.
Я думала, что буду писать нехудожественную литературу до конца жизни. Ах, но нельзя недооценивать силу отвергнутой мечты! Думаю, внутри каждого из нас должно быть место, куда мечты уходят, чтобы ждать своего часа. В начале девяностых моя старая мечта писать беллетристику всплыла на поверхность. Честно говоря, поначалу ее неожиданное возвращение и привлекало, и отталкивало меня одновременно. Привлекало – потому что это был искренний импульс, исходивший изнутри, и с ним была связана настоящая страсть. А отталкивало потому, что я, грубо говоря, боялась, что не потяну. Эта дилемма вынудила меня договариваться со своим страхом.
Я вошла в роль подмастерья писателя-беллетриста. Я читала огромное количество художественной литературы и взялась за изучение ремесла творческого письма. А самое главное – я практиковалась: писала рассказы и переписывала их заново.
Теперь, конечно, я не могу представить свою жизнь в отрыве от художественного творчества. В таком случае буду ли я еще писать мемуары? О, несомненно! У меня по-прежнему есть потребность создавать нарратив своей жизни. Продолжать писать его до тех пор, пока я не увижу, чем это обернется.
5. Расскажите о процессе создания романа. Сколько времени ушло на работу над ним?
Все началось с рассказа, написанного в 1993 году. Уже тогда мне хотелось превратить эту историю в роман, но я только-только начала заниматься художественной литературой, и мне казалось, что нужно подольше поработать как подмастерье, прежде чем браться за большое художественное произведение. Я временно отложила этот рассказ в сторону. Несколько лет спустя меня пригласили провести чтения моих беллетристических работ в Национальном клубе искусств в Нью-Йорке. Я откопала для этой цели свой старый рассказ, «Тайная жизнь пчел». После чтений мною вновь овладело желание превратить его в роман. Я все еще не чувствовала себя готовой, но подумала, что можно вообще никогда не ощутить этой готовности, а ведь я не молодею.
Чтобы завершить роман, мне потребовалось чуть больше трех лет. Работа заключалась в поиске равновесия между категориями, которые мой наставник Леон Сурмелян называл «мерой и безумием». Он указывал, что работа над беллетристикой должна быть смесью этих двух компонентов. Мне это замечание кажется совершенно верным. С одной стороны, я опиралась на крайне скрупулезные «меры» – разработку персонажей, схемы сцен, планы розового дома и медового дома. У меня был большой блокнот, в котором я разрабатывала основополагающую структуру книги. Однако в большей степени я полагалась на старания создать «безумие», которое представляется мне необъяснимой и заразительной магией, каким-то образом вливающейся в произведение. Еще до начала работы над романом я создала коллаж изображений, привлекавших мое внимание своей яркостью. В их числе были розовый дом, троица афроамериканок и стена плача. Я поставила этот коллаж на свой рабочий стол, еще не представляя, как эти вещи проявят себя в романе – и проявят ли вообще. Также я часто уходила от рабочего стола, усаживаясь на террасе с видом на ручей позади нашего дома и уходя в поток грез об этой истории. Я считала это настоящей работой.
6. Как способно менять мир женское сестринство? Вы когда-нибудь были членом такого сообщества?
Исак Динесен, автор книги «Вдали от Африки», однажды сказала: «Любые печали можно перенести, если вложить их в рассказ или рассказать о них историю». С тех пор как эта строка попалась мне на глаза, я ее не забываю. Когда женщин в сообществе связывают такие узы, что возникает «сестринство», они получают круг друзей, в котором могут рассказывать свои истории и рассчитывать, что их выслушают, поймут и поддержат. Такое сообщество помогает не только исцелить травмы, но и осознать более широкое предназначение, поощряя своих членов к росту и развитию. Это и случилось с Лили. Она нашла сакральный круг женщин, в котором смогла рассказать свою историю, и ее выслушали и обосновали, что позволило ей не только вытерпеть свою скорбь, но и трансформировать ее.
За минувшие годы я входила в несколько женских сообществ. Каждое из них создавалось просто потому, что нам нужно было место, где мы могли рассказывать свои самые сокровенные истории. В каждом случае мы обнаруживали, что существует некий способ быть вместе, который поддерживает нас и, если повезет, время от времени помогает нам возвращаться к самим себе.
7. Откуда у вас возник интерес к Черным Мадоннам? Есть ли на самом деле в мире Черные Мадонны? Если да, то какая история за ними стоит? Как Черная Мадонна оказалась в вашем романе?
В течение ряда лет я изучала архетипические образы женского божества, и меня заворожило то, что Дева Мария играла роль Божественной Матери для миллионов людей на протяжении столетий. Именно в этот период я случайно наткнулась на феномен таинственных Черных Мадонн. Они сразу же заинтересовали меня, и я начала исследовать их историю, мифологию и духовное значение.
От четырехсот до пятисот этих древних Мадонн существуют до сих пор, по большей части в Европе. Они входят в число старейших изображений Мадонны в мире, и их чернота предположительно определена не расовым или этническим происхождением, а неявными символическими смыслами и связями с более древними богинями. Я ездила в Египет, чтобы увидеть некоторых Черных Мадонн, и, на мой взгляд, их образы обладают поразительной силой и властью. Их истории раскрывают бунтарские, даже дерзкие качества таких Мадонн. Черные Мадонны в Польше и Центральной Америке были символами борьбы для угнетенных людей, восстававших против преследования.
Я решила, что Черная Мадонна должна появиться в моем романе. Однако даже не представляла, насколько «звездную» роль она в итоге сыграет. Я думала о небольшой статуэтке, соответствующей общему фону истории. Потом я побывала в одном траппистском монастыре, где увидела статую женщины, которая некогда была носовой фигурой корабля. Она была вся в шрамах, и в ее облике не было ничего особенно религиозного. Я стала расспрашивать о ней молодого монаха. Он рассказал мне, что ее выбросило на берег одного карибского острова и в результате она оказалась в антикварной лавке. На самом деле эта фигура не была Богородицей, но ее приобрели как Деву Марию и освятили под этим именем. Я влюбилась в эту корабельную Марию. Вообразила Черную Мадонну, бывшую носовую фигуру, в розовом доме. Представила себе чудесных чернокожих женщин в больших шляпах, танцующих вокруг нее, подходящих к ней, чтобы коснуться ладонью ее сердца. В этот момент я поняла, что это и есть мать Лили, могущественная символическая сущность, которая могла поселиться внутри нее и стать катализатором ее преображения. Вот так Черная Мадонна стала полноценным персонажем моего романа.
8. Знали ли вы что-нибудь о пчелах и пчеловодстве до того, как начали писать роман? Откуда вы столько знаете о пчелах?
Я знала, что пчелы могут жить в стене спальни в доме. Помимо этого я не знала почти ничего. Мое «пчелиное образование» началось с чтения множества книг. В пчелах есть нечто мистическое, этакое заклятие, которое они сплетают вокруг себя, и я подпала под него полностью. Я читала сказания и легенды о пчелах, созданные в древние времена. Я узнала, что пчелы считались символом души, смерти и возрождения. Никогда не забуду, как нашла средневековые материалы, в которых Дева Мария ассоциировалась с пчелиной маткой. Я думала о ней как о пчелиной королеве маленького роя женщин из розового дома, считая эту идею весьма оригинальной, а ведь ее придумали еще пятьсот лет назад!
Книги не могли рассказать мне всего, и я приехала на пасеку в Южной Каролине. Внутри медового дома я набрасывала описания оборудования для производства меда, пытаясь сообразить, как все это устроено. Казалось, все в медовом доме было покрыто тоненькой пленкой меда, и мои туфли при ходьбе слегка липли к полу. Таких подробностей я не смогла бы узнать ни из какой книги. Когда пчеловоды повели меня на пасеку, я оказалась не готова к приступу страха и восторга, который испытала, когда они сняли крышку с одного из ульев. Я словно потерялась в клубящемся облаке пчел. Их было так много, что сквозь них почти ничего не было видно. Аромат меда плыл вверх, пчелиный гул нарастал, и дым, который должен был успокаивать пчел, реял шлейфом вокруг нас. Пчеловодство, как я узнала – это крайне чувственное и требующее отваги занятие. Я прошла свою часть «пчелиного образования» без единого укуса. Когда Августа впервые повела Лили к ульям, она сказала ей: «Не бойся, поскольку ни одна пчела, любящая жизнь, не хочет тебя жалить. Но при этом не будь дурой: носи одежду с длинными рукавами и штанинами».
9. Знали ли вы, чем закончится роман, когда начинали его? Рассматривали ли вы вариант, в котором характер Ти-Рэя меняется к концу книги, он просит прощения у Лили и признает, что застрелил Дебору?
Начиная писать роман, я не просто не представляла, какой будет концовка, но и о середине ничего не знала. Для меня происходящее заканчивалось на эпизоде, в котором Лили освобождает Розалин и они вдвоем бегут в Тибурон. Я не знала, где они окажутся, когда доберутся до городка. В этот момент сестры-пчеловоды Боутрайт еще не материализовались. Написав сцену, где Лили и Розалин входят в Тибурон, я застряла в тупике. Мне случило