лько рыбаков, и отсиживаться под камнем приходилось по одному человеку.
К этому времени уже была почти полная полярная ночь. День — это слабый рассвет, и снова глубокая темнота, освещаемая луной или северным сиянием. Мне «повезло» — приход Рыбака-2 пришелся на мою смену. Это случилось после праздника, в ночь с праздничного на рабочий день. Рыбаки разошлись где-то к пяти часам дня, и никого на озере не осталось. Ничто не нарушало тишины, и как Рыбак-2 подобрался к тайнику, я проворонил. Только силуэт выдал его присутствие. Стоя на коленях, он стал готовить лунку.
Все произошло, как и в первый раз. Так — да не так. Зная, что напарник уже на месте, я бросился на Рыбака-2 и позвал на помощь. Но доли секунды было достаточно, чтобы мне был подготовлен отпор. Рыбак увернулся и отбросил контейнер в сторону. Мой прыжок повис в воздухе, и я получил удар ногой. Хотя удар был слабым, но он отбросил меня в сторону. Спасла одежда, вернее много одежек.
Я вскочил, но встретил новый удар, который скользнул по боку, и Рыбак всем телом навалился на меня.
Конечно, мы понимали, что Рыбак-2 может быть вооружен. Однако он пистолет не применил, а решил обороняться финкой. Видимо, он не хотел шума. Пришла помощь от напарника, и мы вдвоем прижали его к снегу. Помогло нам в этом случае наше громоздкое одеяние. Рыбак был одет легче нас, но всё же его действия одежда сковывала.
Я взглянул в лицо задержанному: что-то знакомое — глаза, брови, нос. Неужели снова Борис? Я его окликнул, но ответа не последовало. Он только прикрыл глаза. Связав руки нашей добыче, мы по рации вызвали остальную группу. Неожиданно мы услышали звук разгрызаемого стекла. Бросились к задержанному, но он, дернувшись и глубоко вздохнув, затих. На его искаженных гримасой губах блестел осколок стекла. Глаза были закрыты. Я прильнул к его лицу, пытаясь понять, дышит ли он? Но, почувствовав сильный запах горького миндаля, понял — это был сильнодействующий яд. Мой напарник пощупал его пульс на шее. Пульса не было.
Вместе с подошедшими сотрудниками мы на легких санях вывезли тело Рыбака к шоссе, погрузили тело в автомашину и, посадив возле тела матроса, отправили грузовую полуторку в Североморск. Поздно вечером мы возвратились в отдел на Малый аэродром. Некоторое время обсуждали случившееся. Мне и напарнику было тошно оттого, что Рыбак-2 ускользнул от нас, от следствия, — мы потеряли ценный источник информации о работе западных спецслужб.
Уже собирались уходить, как раздался телефонный звонок. Начальник отдела снял трубку, и мы услышали:
— Что-о-о? Сбежал? Как сбежал? Чушь какая-то… Его пульс был проверен еще там, на озере, — его не было. Хорошо, товарищ адмирал, еду к вам…
Начальник обернулся к нам и молвил:
— «Труп» сбежал. Он оглушил матроса и исчез. Офицер в кабине даже не знает, где это случилось. Все КПП закрыты. Видимо, это был не яд, а имитатор, на время останавливающий сердце. Мы упустили, верно, важную птицу из-за кордона… Еду к адмиралу.
Запах отвлек наше внимание, и мы приняли ту версию, которую нам подбросил этот Рыбак. Мы его так и не нашли. И хотя в душе я уверовал, что встретился с Борисом, об этом молчал: доказательств не было и едва ли мне бы поверили — слишком сложной была в тот момент обстановка на озере.
Нас никто не упрекал в потере «трупа» — мы были исполнителями и рядом были начальники, но от этого все равно было не легче. Теперь Бориса в своей памяти я называл не иначе как «Угорь»: три встречи и три потери его.
Трижды он ускользнул, конечно — Угорь.
Весной, после долгой полярной ночи, меня вызвали в Москву и взяли в разведку. Но прежде я подготовил дела к сдаче. Попрощался с помощниками и передал их на связь коллеге. Уже сидя в поезде, я думал о судьбе военного контрразведчика. И чем дальше уносил меня поезд «Мурманск — Москва», тем больше я осмысливал истину, что профессионал по обеспечению безопасности в армии и флоте должен быть широко образован в своем профессионализме.
За относительно короткий срок службы в особом отделе я получил достаточно примеров полезности моей работы в органах. Меня и раньше не мучили угрызения совести, что я связал свою жизнь со всемогущей службой госбезопасности, прошлое которой было далеко не безупречно, более того — запятнанным карательными акциями против своего народа. Но на дворе было уже другое время.
Судьба привела меня в ряды военных контрразведчиков. На летном поле истребительной авиации Северного флота, в трагические дни гибели летчиков и расследования злого умысла я утверждался в мысли о полезности моей работы в органах госбезопасности и служения Отечеству.
Глава 2Разведчик особых полномочий (1959–1963: Балашиха, Москва, Бельгия, Англия)
Меня разбудило яркое солнце, льющееся из окна квартиры на восьмом этаже. Радостно вспомнилось, что вчера мы приехали с Ниной с Юга из отпуска к новой жизни. Сегодня должен был начаться отсчет нового времени работы в органах госбезопасности — в разведке.
С нетерпением дождавшись девяти часов утра, я позвонил по условному телефону в кадры в здание штаб-квартиры КГБ на Дзержинской площади. Ответил человек, с которым мне в свое время посоветовали вести все переговоры в Москве.
— Товарищ Петров?
— Да, Петр Петрович, — прозвучал в трубке приятный баритон. — Ваша фамилия?
— Бодров.
— Максим Алексеевич?
— Так точно, — по-военному отчеканил я.
Разговор походил на обмен паролями — собеседники убеждались в личности друг друга.
— Максим Алексеевич, слушайте внимательно. Вам предстоит послезавтра, в среду, 30 августа, быть в десять ноль-ноль у входа в метро «Сталинская». Там на площадке для автомашин вы увидите автобус: голубой, на двадцать мест, номер 14–56. Войдите в автобус, где вас спросят: «Вы от Петрова?» Отвечайте: «Да, я от Петра Петровича». Свою фамилию не называйте. Имейте при себе все необходимое на четыре дня проживания: документы, спортодежду, деньги, десять тонких школьных тетрадей, канцпринадлежности. В воскресенье вас отпустят домой. Если что-либо сорвется, то звоните мне снова. Успеха вам…
Петров говорил ровным, заученным голосом. Четкость его произношения впивалась в мозг, и запоминалось все дословно. Мне подумалось, что Петров — если это только Петров — действительно много раз повторял эти слова. Отойдя от телефона, я мысленно «прослушал» еще раз указания кадровика. В то же время в голове вертелась мысль: «Меня зовет новая жизнь…» А что она будет замечательной и интересной, я не сомневался.
В штаб-квартире разведки
Все, связанное с разведкой, начиналось еще в Тбилиси, в школе военных контрразведчиков. Потом был Север — Особый отдел и вот это лето…
Летом меня вызвали в кадры Особого отдела Северного флота и приказали срочно выехать в трехдневную командировку в Москву. Через несколько дней я входил в помещение приемной Комитета госбезопасности на Кузнецком мосту. Там было малолюдно, и черная морская форма на мне резко контрастировала со светлыми летними гражданскими костюмами.
К этому времени мои три товарища по учебе в военно-морских училищах Ленинграда, контрразведывательной школе и затем сослуживцы в Особом отделе Северного флота также прибыли в Москву. Все мы добирались из отдаленных мест Кольского полуострова, где по линии особых отделов обслуживали надводные корабли, подводные лодки и, в частности я, дивизию морской истребительной авиации.
В эти дни нас приняли на площади Дзержинского в отделе научно-технической разведки. Талантливый разведчик, отличный организатор и большой поклонник нового в разведке Валентин Васильевич побеседовал с каждым из нас. Когда дошла очередь до меня, он подробно расспросил об учебе в военно-морском училище и работе в особом отделе флота. Ему понравилось, что в училище мне преподавались разносторонние знания в области химии, ракетной техники, артиллерии и вообще о кораблях, заводах, НИИ.
— Понимаешь, Максим, — Валентин Васильевич не любил «выканья», по крайней мере в отношении «старшего» к «младшему», но делал он это так душевно и по-отечески, что вся эта обстановка с обращениями воспринималась как само собой разумеющееся, — твои знания — это твое оперативное богатство, в будущем, конечно. Береги и копи такие знания, расширяй их… Твоим собственным девизом должно стать: «знание через самообразование»…
С этого момента определилась моя дальнейшая судьба: я вступал в ряды чекистов-разведчиков, на путь интересный, трудный и почетный.
После встречи с руководителем разведки Валентин Васильевич посоветовал нам забыть о военной форме и ходить только в гражданском. На Кузнецком товарищи из кадров сообщили, что все мы будем зачислены на учебу в спецшколу разведки. Учеба начинается с первого сентября, а пока мы должны возвратиться в особые отделы, сдать там дела и отгулять отпуск. Сбор был назначен на последние числа августа. Для связи нам давался только телефон.
Отравитель
И вот, тридцатого августа в группе слушателей я выехал к месту учебы под Москвой. Автобус человек на двадцать быстро домчал нас на окраину города, и только по названиям улиц я догадывался, что еду в восточном направлении. Проскочив поселок, автобус резко затормозил и свернул с трассы Москва — Горький налево.
Осторожно въехав в узкие ворота, мы оказались за глухим забором на заасфальтированном пятачке, в центре которого на большой клумбе пестрели яркие осенние цветы. Невдалеке — одно- и двухэтажные бревенчатые здания. Никакой надписи, которая определяла бы назначение объекта, я не заметил.
В «альма-матер» разведки
Школа — а это была Высшая разведывательная школа, единственное в своем роде учебное заведение Союза, — располагалась на территории в несколько гектаров. Бревенчатые дома просматривались среди вековых сосновых и еловых деревьев. Со стороны все здесь напоминало дом отдыха для 100–150 человек, собранных для идеального санаторного отдыха.